Новогодняя ночь

— А чего ж? — согласилась Алевтина, — возьмите.

— Мне что-нибудь про милицию или приключения, есть? Во, «Инспектор и ночь» — интересная?

— Наверное, интересная, не помню.

Никита засунул книгу за пазуху:

— Спасибо.

Сели пить чай. Таня все смеялась, щебетала деланно тонким голосом:

— Никит, а тебе в бассейне нравится?

— Мне на КМС надо сдать, — ответил он, пожав плечами.

— А это что такое? — не поняла Таня.

Никита медленно и солидно помешивал чаек:

— Кандидат в мастера спорта. Скоро решающие соревнования. На следующий год хочу в институт поступать, легче будет, спортсменов-то любят. А вообще бассейн люблю.

В его неловких скупых словах проглядывало какое-то безразличие ко всему, но Таня, не замечая этого, продолжала:

— Ты отлично смотришься в воде, знаешь, как полубог…

Никита улыбнулся, в его глазах на секунду мелькнуло оживление:

— Я там полубог. Тренер говорит, что я — молодец.

— Правильно говорит.

Чай был допит. Алевтина, обычно любившая поговорить, молчала, она чувствовала, как с каждой минутой уходит ее очарование бассейном, который олицетворял для нее Никита. «Впрочем, он, конечно, милый мальчик…»

Таня притащила магнитофон, включила его:

— Потанцуем.

Алевтина присоединилась вначале к ребятам, но с завистью поглядев, как легко они прыгают, ритмично выкидывая в сторону ноги, отошла, запыхавшись:

— Пойду, посуду помою.

Никто ее особенно не удерживал.

Вскоре в кухню вбежала разгоряченная племянница, шумно открыла холодильник:

— Где-то тут водка стояла, дай глотнуть.

Так же быстро Таня убежала.

Алевтина задумалась. Не то чтобы она была не рада Никите, по натуре общительная, она всегда с радостью встречала гостей, но сейчас к этому примешивалось какое-то горькое чувство, какая-то досада.

Она вытерла руки о фартук, снова направилась в комнату, но остановилась на полпути: свет там был выключен, из комнаты доносились мягкие лирические звуки музыки, и в объятии танца медленно двигались две тени. Алевтина вернулась в кухню, сосредоточенно открыла сумочку: надо было собраться на работу — проверила ключи, пропуск, деньги.

Через час дверь открылась, два голоса перенеслись ближе, можно было уже разобрать отдельные слова.

Алевтина вышла в коридор, Никита повернул к ней голову, натягивая спортивную курточку:

— До свидания, Алевтина.

Таня смеялась, висла у него на руке, потом ушла его проводить. Когда она вернулась, довольная, со сдвинутой набок челкой, Алевтина мельком взглянула на ее распухшие губы, но ничего не сказала.

Таня плюхнулась на табуретку, дунула снизу на челку:

— Он прелесть, правда, Алевтина? У меня, конечно, были мальчики получше, но этот тоже ничего.

На следующий день Таня уехала в свой город.

С этих пор Алевтина не выходила больше к бассейну, она сидела не двигаясь в раздевалке — ее стали раздражать бесконечно меняющиеся лица, улыбающиеся, распаренные; стали раздражать жалобы на отсутствие горячей воды — она пускает, что ли, воду?

Ее больше не угнетали выходные дни, наоборот, она ждала их с нетерпением. Теперь она не торопилась на работу, шла туда неохотно, и, глядя в одну точку, не то думала о чем-то, не то вспоминала, а скорее всего просто свыкалась с необходимостью отсиживать положенное время.

Но как-то Алевтине все же пришлось выйти к бассейну — ее попросили позвать тренера. Сердце ее сжалось от неведомой боли, словно ощутило какую-то потерю. Подсознательно она ждала изменений в этом зале в унисон своим переживаниям, но все оставалось по-прежнему, и от этого ей было еще горше.

Был здесь и Никита, но теперь Алевтина видела в нем не красоту и силу, а ту его неловкость, когда Таня висела у него на руке.

Никита, увидев Алевтину, подплыл к ней. Его влажное лицо сияло приветливостью, с подбородка сбегали крупные капли воды.

— Здравствуйте, я книгу вам принес, — закричал он, заглушая шум бассейна.

— Ну и как, понравилась? — безразлично поинтересовалась Алевтина.

— Можно читать. Я передам ее после тренировки.

— Да возьмите ее себе, ради бога, — сказала Алевтина, отвернулась и зашагала прочь.

Никита удивленно поглядел ей вслед, затем разбежался и, сложив руки лодочкой, по-мальчишески ухнув, прыгнул в воду…

В Карпатах

Вспоминать Слава не любил. Может, оттого, что жизнь так сложилась, и передумывать, перекручивать все на новый лад было тяжело, а может, по особенности характера — должны же люди чем-то отличаться друг от друга, об этом все время пишут в разных книгах.

Сейчас он сидел на тахте, поджав под себя ноги, и, сам того не замечая, покачивался взад-вперед. Наслаждение — сидеть просто так, не тупо уставясь в стенку, а наоборот — неожиданно остро воспринимать те будничные вещи, на которые обычно и внимания не обращаешь: как беспомощно и лениво проползает по потолку жужжащая муха, как гулко и замедленно звучат за окном голоса соседей, которые и узнать-то трудно, как неподвижен и расплывчат невзначай опрокинутый флакон одеколона. А стоило закрыть глаза — и можно было даже почувствовать течение времени (кто придумал, что это невозможно?) — оно перекатывалось из одного отрезка в другой, пульсировало мягко и волнующе в висках, обволакивало тело теплыми, покатыми волнами — время пробиралось к будущему, изменяя все вокруг.

На ум приходили какие-то красивые и сложные слова, которые в привычных разговорах редко услышишь, хоть и знаешь, что они есть, такие например: предугадать, непременно, белокаменный, неприкосновенный. Они возникали не в связи с какими-то мыслями, а сами по себе, их хотелось подогнать друг к другу, но это не получалось, едва соединившись, они разлетались. Но их так хотелось произнести снова: неприкосновенный, белокаменный, непременно, предугадать…

В дверь постучались. Это была высокая девушка, полусердито-полунасмешливо смотревшая на него, она застыла на пороге комнаты, Слава сразу узнал ее: она была гидом у туристической группы из Кургана.

В тот день первый автобус приехал рано. Экскурсионные группы появлялись обычно после двенадцати, одна дорога от Львова до Карпат — 200 км, а туристы выезжали после завтрака, но наиболее предприимчивые, как эти, договаривались с рестораном и подъезжали сюда пораньше.

Слава вышел из домика, где пил чай, и сказал бодро:

— Здравствуйте.

Туристы ответили нестройно, они неторопливо вылезали из автобуса, поеживаясь от холода и позевывая.

— Вы мою группу поведете? — спросила у него девушка.

Он ее раньше не видел, видимо, это была новенькая, а скорее всего, просто студентка из университета: летом они подрабатывали в «Спутнике».

— Одну вашу группу я не поведу, — лениво сообщил Слава, — будем другой дожидаться.

— Что ж, мы ждать должны?

— А я при чем? По одной группе не водим.

Эти привычные стычки с гидами давно уже не портили ему настроение, словно вошли в его служебные обязанности. Вскоре подъехал следующий автобус.

Слава взял рупор и, оглядев согнанную к домику толпу, сказал:

— Здравствуйте. Меня зовут Вячеслав Александрович. Я ваш экскурсовод, поведу вас на скалы Довбуша.

— А не заблудимся? — крикнул кто-то.

— Не заблудимся, — привычно успокоил он, — если разбегаться не будете…

Все табором двинулись за ним, плотно облепив его со всех сторон. Слава не любил такие группы, где сталкивались люди разных возрастов. Первая группа была как раз такая, разношерстная — обязательно разбредутся в разные стороны, разыскивай их потом. Вторая — молодые учителя с Урала.

— Слава, — крикнули ему вослед, — сумку забери!

Он вернулся за сумкой, где лежал фотоаппарат, и, недовольно ворча, что «возвращаться — плохая примета», подумал, что забывает его третий день подряд, то ли склероз начинается, то ли просто не высыпается.

— Внимание, — сказал Слава в рупор и подул в него, — сейчас самый тяжелый подъем, триста метров, ну а там еще три километра…