Анна-Мария

Лейтенант-студент с таким грустным видом говорил о груди Анны-Марии, что все покатились со смеху…

— Что тут смешного, — сказал лейтенант-студент, — у меня прямо голова закружилась.

Черная прядь волос печально свешивалась ему на лоб. Все снова рассмеялись. Смех вызывали не его слова, а то, как он говорил все это.

— Она прелестна, — мечтательно сказал майор, — не похоже, чтобы она имела отношение к кино. К сожалению, она слишком смахивает на подруг моей матери и сестер… Порядочная женщина со всем, что в ней есть пугающего и великолепного… Я с удовольствием снова повидался бы с этой дамой, у нее что-то есть…

— Жемчуга, — сказал капитан — владелец кафе, — и к тому же настоящие, поверьте мне, такое ожерелье — целое состояние…

— А между тем она простой фоторепортер… Полковник велел мне приготовить комнату для его приятельницы-фоторепортера, которая приезжает от какого-то агентства. Ведь я здесь за хозяйку… — Все снова расхохотались, уморительный этот лейтенант-студент! — Из-за своего фоторепортера полковник ночевал под самой крышей. В связи с ее приездом он прочитал мне целую лекцию о женщинах… Как по-вашему, женщины действительно такие уж необыкновенные создания? Если я не ошибаюсь, эта мадам Белланже, та самая мадам Белланже, которую вы только что видели, во время Сопротивления творила чудеса. Не знаю, так ли она уж годится в подруги вашей матери, дорогой майор…

— В таком случае, может быть, то, что она рассказала за завтраком, правда?.. Впрочем, если это и выдумка, то удачная — она здорово досадила нашим гостям! И поделом им, хороши, нечего сказать!.. — Капитан медицинской службы громко стукнул кулаком по столу.

Когда вошла Анна-Мария с надетой через плечо лейкой, ремешок которой улегся как раз в ложбинке между грудей, мужчины уже говорили о гражданской войне… Молоденький юнкер поспешно пододвинул ей кресло.

— Хотите холодного кофе, мадам? Нет? Лотта, уберите поднос… Уберите… поднос… Никогда она не научится понимать по-французски. — Лейтенант-студент встал с кресла и сунул поднос в руки Лотты. Лотта жеманно повела плечом.

Когда бургомистр со своими сотрудниками вошел в комнату, лейтенант-студент со свесившейся на лоб прядью волос стоял посреди гостиной и лаял: он мастерски изображал Гитлера.

На хозяевах города были сюртуки еще довоенных времен: тугие воротнички, крахмальные манишки с галстуками и штиблеты на пуговицах, начищенные по-военному, до блеска. Их словно только что вытащили из нафталина из Bierstube[24], из Turnverein’a[25], из Mä

— Рудольф мне посоветовал угостить их белым вином, — сказал Анне-Марии лейтенант-студент. Все сели. — Это новый муниципалитет, подробности опускаю, — продолжал свои объяснения лейтенант.

Рудольф с подносом обходил присутствующих. Когда-нибудь он расскажет своим внукам, как он обносил вином новых членов муниципалитета, избранных после падения Гитлера и приглашенных в гости к победителям — французским военным. Рудольф не был ни антифашистом, ни философом, он уважал власти предержащие… «Среди них находилась француженка, — будет рассказывать Рудольф, — настоящая светская дама; она взяла свой фотоаппарат и сделала несколько снимков, чтобы увековечить эти незабываемые минуты».

— Получатся неплохие фотографии тысяча девятисотого года, — сказала Анна-Мария лейтенанту-студенту. И она поблагодарила муниципальных советников за то, что они согласились ей позировать.

— Позволю себе вернуться к нашему разговору, — обратился к Анне-Марии представитель аграрной партии; он сидел рядом с ней, зажав в мужицком кулаке тонкий сверкающий бокал, — как я уже сказал, не все Nazi Weiber, не все нацистские девки сидят в тюрьме, далеко не все… Они постоянно приходят к нам, уже имея на руках ордера на квартиру… Когда несчастная девка за плитку шоколада спит с французским солдатом, это еще можно понять, но нельзя допустить, чтобы актриса получала лучшую в городе квартиру только потому, что она живет с французским офицером! К тому же и вам и нам известно, что все они — шпионки! Сейчас, когда так трудно с квартирами… Вы должны поговорить с полковником, мадам, иногда одно слово хорошенькой женщины значит больше, чем доклад целого муниципалитета…

Анна-Мария слушала его с самым серьезным видом: ей казалось, что, держи она себя менее чопорно, и представитель аграрной партии с его широким усатым лицом, изрезанным морщинами, какие бывают у тех, кто трудится на открытом воздухе, и в дождь и в солнце, что представитель аграрной партии примется за ней ухаживать. К тому же ей трудно было следить за немецкой речью.

— У коммунистов в нашем городе нет никаких шансов, — говорил другой советник с перстнем на пальце, и палец у него был такой же толстый, как у представителя аграрной партии, — лично я, в случае крайней необходимости, мог бы прийти к соглашению с монархистами, но уж никак не с коммунистами…

Один только социалист неплохо говорил по-французски. Он вспоминал Париж:

— Ах Париж! Как бы мне хотелось вновь побывать там… А что, «Меркюр де Франс» еще выходит? В Германии нет ни одной французской книги! Если вы вспомните о моей просьбе, я с наслаждением почитал бы какой-нибудь французский роман, Клода Фаррера, например…

Вошла Лотта в своем кружевном платьице; она проскользнула к Анне-Марии: машина, которую ждет Gnädige Frau, прибыла.

Машина катила по залитой горячим солнцем дороге, пролегавшей между белыми кубами вилл. В знойном мареве замок и цепь низеньких пригорков лишь смутно угадывались на горизонте. По мере приближения к городу виллы сменялись невзрачными домами, расположенными по обе стороны узких улочек. Ближе к центру машина чуть не задевала стены и тряслась на неровной мостовой средневекового города с треугольными кровлями. Перед бакалейной лавкой стояла очередь из одних женщин; они провожали машину глазами. Бегали светловолосые дети, упитанные, чистенькие. Много французов, сплошь военные. Немцы тоже военные, но в штатском, в слишком коротких зеленоватых пиджаках; они отдают честь машине с генеральскими звездами; у них нечистый цвет лица, цвет feldgrau[27]. Один, двое, трое калек на костылях. Вот и та площадь с фонтаном посредине, готические буквы на высокой цветной ратуше. Все кажется Анне-Марии каким-то необычным, — может быть, это действие белого вина, да нет, дело тут не в вине.

Машина катит среди полей пшеницы, которые заполонили мак и васильки. Дорога так изрыта, что не мудрено сломать рессоры этой прекрасной машины: видно, здесь не раз проходили танки. Пока шофер в прелестной деревушке меняет колесо, Анна-Мария фотографирует ребятишек, деловито окруживших машину; ребята суетятся, серьезные и восхищенные — один катит запасное колесо, другой передает шоферу инструмент. Ребятишки чистенькие, упитанные, однако за ними, как видно, никто не присматривает: деревенские улицы безлюдны… Анна-Мария раздает ребятам шоколад, и машина вновь катит по прелестной, чистенькой, мирной Германии… Нет, бога не существует!

Но деревни попадаются все реже, все реже перемежается полями лес, он теперь тянется и тянется, захватывая все вокруг, холмы постепенно переходят в горы. Дорога петляет, петляет, петляет.

Штык и чалма часового проплывают мимо террасы, прочерчивая на фоне синего неба правильный полукруг.

24

Пивная (нем.).

25

Союз гимнастов (нем.).

26

Мужское хоровое общество (нем).

27

Защитный цвет немецкой военной формы (нем.).