Страница 20 из 53
Сначала барон без труда распознал по дурному французскому уроженца Италии и перешел на его родной язык. Весьма скептически отнесся он к хвастливым разглагольствованиям Калиостро, назвав их "вздором, не хуже клоуна ярмарочной труппы". Затем Гейкинг — к немалому замешательству мага — спокойно заметил, что магическая звезда, предъявленная гостю как знак высокого посвящения в высшие знания, была всего лишь "звезда ордена Станислава, с которой был снят шифр короля, а на место его была вставлена красная роза". Барон без всякого трепета взглянул на каббалистические иероглифы на листках бумаги, которыми потрясал перед его носом экспансивный профессор тайных наук, и пообещал без труда раздобыть к завтрашнего дню еще десяток таких же, "из которых вы так же, как и я, ровно ничего не поймете". Из беседы за обедом барон вынес твердое убеждение в том, что у Калиостро "ни одной здравой мысли не было ни о физике, ни о химии". После высокопарного заявления духовидца о том, что земные богатства у него есть, но он их презирает, а счастье свое находит в духовном могуществе, которое имеет над существами, на предложение показать ему кого-нибудь из умерших родственников Гейкинг с насмешливым хладнокровием попросил вызвать дух покойного дяди, но с одним условием — что выстрелит в него из пистолета, поскольку бесплотному духу это никоим образом не сможет причинить вреда. Барона ничуть не смутили исступление и пароксизмы внезапного гнева заезжего кудесника, от которых предостерегала гостя испуганная Серафина, — Гейкинг расхохотался и заявил, что "все это может пугать лишь детей". А на обещание взбешенного мага привести его в дрожь флегматично отвечал, что заставить его дрожать может разве что лихорадка.
Испанский поверенный в делах маркиз Нормандео, посыльный от которого прибыл к Калиостро аккурат тогда, когда у него был с визитом барон Гейкинг, по словам барона, "обошелся с ним как с проходимцем и запретил называться испанским графом и полковником испанской службы".
Но первая неудача не смутила Калиостро. Он решил начать подвизаться как врач. Благо представился случай, когда он навестил земляка — итальянского тенора Джованни Локателли. А тот как раз жаловался на хрипоту и недомогание. Калиостровы полоскания и снадобья помогли певцу вновь обрести звонкий голос и бодрость. С подачи Локателли молва о врачебном искусстве Калиостро разнеслась по гостиным столичной знати.
В своей повести о Калиостро Михаил Кузмин красочно описал успехи Калиостро на поприще исцеления больных в Санкт-Петербурге: "Понемногу он стал исцелять некоторые болезни, то пользуясь известными лекарствами, то составляя снадобья сам, то наложением рук без всяких медикаментов, то приказывая нездоровью, как слуге, покинуть больного. Он вылечил барона Строганова от нервного расстройства, Елагина, Бутурлину и многих других. Наконец, он избавил от неизлечимого рака асессора Ивана Исленева, чем особенно прославился в русской столице. Потому что Исленев после выздоровления впал в какое-то восторженное слабоумие, запил и целыми днями бродил по улицам, прославляя приезжего чудотворца, а за ним следом бегала жена его, ища повсюду своего пьяного мужа.
Слава Калиостро распространялась по разным слоям общества; после господ к нему повалила челядь: лакеи, повара, кучера, форейторы и горничные. С бедных он ничего не брал и даже снабжал их деньгами и платьем".
И эта благотворительность — не вымысел писателя. Лично знавший Калиостро дипломат барон Гляйхен писал о нем в своих мемуарах: "Правда, его тон, ухватки, манеры обнаруживали в нем шарлатана, преисполненного заносчивости, претензий и наглости, но надобно принять в соображение, что он был итальянец, врач, великий мастер масонской ложи и профессор тайных наук. Обыкновенно его разговор был приятный и поучительный, поступки его отличались благотворительностью и благородством, лечение же его никому не делало никакого вреда, а, напротив, бывали случаи удивительного исцеления. Платы с больных он не брал никогда".
Для ведения врачебной практики Калиостро оборудовал целый приемный покой, который вскоре наполнился страждущими всех сословий, и многим он действительно помогал. Говорили, что он привел в чувство даже одного бесноватого. Михаил Кузмин не обошел эту историю стороной в своем повествовании:
"В числе пациентов Калиостро был бесноватый, Василий Желугин, которого родственники посадили на цепь, так как он всех бил смертным боем, уверяя, что он — Бог Саваоф. Жил он где-то на Васильевском острове. Первый раз, когда графа ввели к больному, тот зарычал на него и бросил глиняной чашкой, в которой давали ему еду. Чашка разбилась о стену, а Калиостро, быстро подойдя к бесноватому, так сильно ударил его по щеке, что тот свалился на пол, потом, вскочив, забормотал:
— Что это такое? Зачем он дерется? Уберите его сейчас же.
Вторая оплеуха опять свалила его с ног.
— Да что же такое? Что он все дерется?
Калиостро схватил его за волосы и еще раз повалил.
— Да кто есть-то?
— Я? Марс.
— Марс?
— Да, Марс.
— С Марсова поля? А я Бог Саваоф.
Калиостро опять его ударил.
— Да ты не дерись, а давай говорить толком.
— Кто это? — спросил граф, указывая больному на его родственников.
— Мои рабы.
— А я кто?
— Дурак.
Опять оплеуха. Больной был бос, с одной рубахе и подштанниках, так что можно было опасаться, что он зашибется, но Калиостро имел свой план.
— Кто я?
— Марс с Марсова поля.
— Поедем кататься.
— А ты меня бить не будешь?
— Не буду.
— То-то, а то ведь я рассержусь.
У графа были заготовлены две лодки. В одну он сел с больным, который не хотел ни за что одеваться и был поверх белья укутан в бараний тулуп, в другой поместились слуги для ожидаемого графом случая. Доехав до середины Невы, Калиостро вдруг схватил бесноватого и хотел бросить его в воду, зная, что неожиданный испуг и купанье приносят пользу при подобных болезнях, но Василий Желугин оказался очень сильным и достаточно сообразительным. Он так крепко вцепился в своего спасителя, что они вместе бухнули в Неву. Калиостро кое-как освободился от цепких рук безумного и выплыл, отдуваясь, а Желугина выловили баграми, посадили в другую лодку и укутали шубой. Гребцы изо всей силы загребли к берегу, где уже собралась целая толпа, глазевшая на странное зрелище. Бальной стучал зубами и твердил:
— Какой сердитый, вот так сердитый! Чего же сердиться-то? Я не Бог, не Бог, не Бог, ей-богу, не Бог. Я Васька Желугин, вот кто я такой! А вы и не знали.
— А это кто? — спросил граф на берегу, указывая на родителей Желугина.
— Папаша и мамаша! — ответил тот, ухмыляясь.
— Вы можете его взять домой, рассудок к нему вернулся, — молвил Калиостро.
Граф, желая отереть воду, струившуюся по его лицу, сунул руку в карман и не нащупал там табакерки, подаренной ему Государыней.
Васька, видя озабоченное лицо Калиостро, засмеялся.
— Табакерочку ищете? А я ее подобрал! — И откуда-то, как фокусник, вытащил золотую коробочку.
— Где же ты ее подобрал?
— У вашей милости в кармане и подобрал.
Граф обвел глазами присутствующих и молвил:
— Рассудок к несчастному вернулся.
— Понятно вернулся, раз табакерку своровал! — раздались голоса.
Тут ударила пушка с крепости. Больной закрестился, залопотал: "Не Бог, не Бог!" — и хотел выскочить из шубы и пуститься бежать в мокром белье, но его удержали".
Так или иначе, врачебная деятельность Калиостро шла в целом успешно. По воспоминаниям современника,"самые неистовые враги не могут его более упрекнуть, как только тремя умершими". Неназванные "неистовые враги" Калиостро были профессиональные врачи, и самый яростный критик — лейб-медик императрицы Джон Самуэл Роджерсон, именовавшийся в России просто Иваном Самойловичем. Он утверждал, что новоявленный кудесник — просто мошенник, и заявлял повсюду: "Эмпирик и ученик школы Гермеса не устоит перед выпускником медицинского факультета Эдинбурга".