Скука

Я сказал не без раздражения:

—  Я ничего тебе не обещал. Более того, я никогда не скрывал отвращения, которое вызывает у меня перспек­тива совместной жизни.

—  А в таком случае, дорогой Дино, ты не должен удив­ляться, что на этот раз денег я тебе не дам.

Два дня назад я отдал Чечилии последние тридцать тысяч, которые у меня были, а сегодня вечером она долж­на была прийти ко мне снова. Разумеется, я мог ничего ей не давать, как делал уже много раз, но не так давно я заметил, что без этого я уже не мог обойтись сам. И не потому, что, давая ей деньги, я обретал иллюзию облада­ния, наоборот, эти деньги придавали недоступности Че­чилии новый оттенок — оттенок бескорыстия. Именно потому, что она не давала завладеть собой посредством денег, я чувствовал себя обязанным ей их давать, в точно­сти так, как, почувствовав, что не сумел овладеть ею по­средством полового акта, я несколько раз повторял са­мый акт. Деньги и половой акт давали мне минутную иллюзию обладания, без которой я уже не мог жить, хотя знал, что за нею неизбежно последует глубокое разочаро­вание.

Я взглянул на мать, которая продолжала лежать на спине, прикрыв лицо согнутой рукой; потом вспомнил о Чечилии, о том, как в тот самый момент, когда я вкла­дывал в ее руку деньги, она приоткрывала рот навстречу моему поцелую, и почувствовал, что ради денег спосо­бен на преступление. Особенно притягивала меня рука, которой мать прикрывала глаза: худые пальцы были уни­заны драгоценными кольцами, Достаточно было сдернуть

266

Скука

одно такое кольцо, чтобы обеспечить Чечилию по крайней мере на месяц. Потом, не знаю сам почему, я вспомнил довольное, хотя и себе на уме, лицо матери в тот день, когда она позволила мне ухаживать за Ритой, и внезапно переменил весь свой план. Я встал, подошел к кровати, сел рядом с матерью и сказал с деланной неж­ностью:

—   Мама, мне хочется быть с тобой откровенным. Деньги мне нужны не на студию. Они нужны мне на другое.

—  На что же?

—  Было бы лучше, если бы ты дала их мне безо всяких расспросов. О некоторых вещах трудно говорить.

—  Мать имеет право знать, как сын тратит ее деньги.

—  Шестнадцатилетний — может быть, но когда речь идет о тридцатипятилетнем мужчине…

—  Мать всегда мать, возраст не имеет значения.

—  Ну хорошо, пусть так. Деньги нужны мне для жен­щины.

Произнеся эту фразу, я посмотрел на мать. Она не шевелилась. Можно было подумать, что она спит. Потом до меня донесся ее голос:

—  Разумеется, какая-нибудь потаскушка.

—  Но, мама, если бы это была потаскушка, разве бы я просил триста тысяч?

—  Порядочные женщины денег не берут.

—  Ну а если эта женщина в самом деле нуждается?

—   Будь осторожен, Дино. Есть женщины, которые ради того, чтобы вытянуть у мужчины деньги, способны сочинить целый роман.

—   Какой там роман, речь идет о самом насущном — еде, жилье, одежде.

267

Альберто Моравиа

—  Одним словом, ты должен полностью ее содержать.

—  Не совсем так, только немного помочь первое время.

—  Побирушка, — сказала мать. — Насколько было бы лучше, Дино, если б ты завел связь с какой-нибудь за­мужней женщиной, дамой из нашего круга, которая ни­чего бы у тебя не просила и никак бы тебя не обременяла.

Я ответил без капли иронии:

—  В моем кругу таких женщин нет.

—  Твой круг — это мой круг, — сказала мать. — Кро­ме того, Дино, будь осторожен, не подцепи какую-нибудь болезнь, эти авантюристки, кто знает, где они бы­вают…

—  До сих пор я ничего не подцепил, не подцеплю и дальше.

—  Откуда ты знаешь, с кем встречается эта женщина, когда тебя нет? Повторяю, Дино, будь осторожен. Наде­юсь, ты знаешь, что в иных случаях надо принимать меры предосторожности.

—  Ты еще расскажи мне, как я должен вести себя во время любви.

—  Я просто хочу тебя предостеречь, ты мне сын, и твое здоровье мне не безразлично.

—  Ну в общем, даешь ты мне эти деньги или нет?

Мать сняла локоть с лица и посмотрела на меня.

— А кто эта женщина?

Я ответил фразой, достойной Чечилии:

—  Женщина как женщина.

—   Вот видишь, денег ты просишь, а доверять мне не доверяешь.

—   При чем тут доверяешь или не доверяешь! Не все ли тебе равно, как ее зовут — Мария, или Клара, или Паола.

268

Скука

— Я спрашиваю не имя, а кто она такая — барышня или дама, работает или учится или ничего не делает, сколько ей лет, как она выглядит…

—  Сколько ты хочешь знать за какие-то жалкие трис­та тысяч!

—  Ты забываешь, что, если бы мы сейчас занялись подсчетами и прибавили сюда все, что я дала тебе рань­ше, получилась бы сумма, во много раз превышающая те триста тысяч, которые ты так презираешь.

— А, так ты подсчитывала?

—  Разумеется.

—  Ну хватит, мама, я не хочу тебе ничего рассказы­вать, по крайней мере сейчас, но ты уж, будь добра, ска­жи, даешь ты мне эти деньги или нет.

Мать взглянула на меня: должно быть, вид у меня был достаточно решительный и отчаянный, потому что она перестала приставать ко мне с своими расспросами. Де­лая вид, что подавляет зевок, она сказала:

—  Ну хорошо, вот ключ, поди в ванную, ты знаешь, где шкатулка, и знаешь шифр. Открой ее, вынь красный конверт и принеси сюда.

Я встал, вошел в ванную, повернул крючок, открыл дверцу из плиток, потом сейф. На свернутых в рулон документах действительно лежал красный конверт. Я взял его и взвесил на ладони: судя по весу, в нем должно было быть не меньше полумиллиона десятитысячными банкнотами. Я вернулся в комнату и протянул конверт матери; сонная, она, тяжело дыша, сидела на краю кро­вати. Я увидел, как она открыла конверт и кончиками пальцев вытащила одну, две, три, четыре, пять ассигна­ций по десять тысяч лир.

—  Вот, возьми пока это.

269

Альберто Моравиа

—  Но ведь тут по крайней мере пятьсот тысяч, — не удержался я.

—  Даже больше. Но сегодня это все, что я могу тебе дать. А сейчас поди положи конверт на место, закрой сейф, принеси ключ и уходи. Я устала и хочу отдохнуть.

Я сделал все, как она велела. Но, пряча конверт в сейф, не мог не подивиться доверию, которое выказыва­ла мне мать, со всеми такая подозрительная. Ведь в конце концов я мог бы прекрасно открыть конверт и вынуть из него еще несколько ассигнаций. Но тут же понял, что мать доверяла мне потому, что это доверие внушил ей я сам, чуть ли не с самого рождения упорно и искренне демонстрируя свое безразличие и даже презрение к день­гам; и еще я понял, что это не мать переменилась, это я переменился, раз уж почувствовал себя способным ук­расть деньги, если это понадобится Чечилии. Да, я пере­менился, но мать не подозревала об этой перемене и по­тому продолжала доверять мне, как раньше. Я закрыл дверцу сейфа, установил плитки и вернулся в комнату. Мать опять лежала на спине поперек кровати, прикрыв рукой глаза.