Страница 34 из 112
— Безусловно. — Грэхем насмешливо осклабился. — Откуда явствует, что старик Фармилоу носится с некоей витоноубийственной идеей?
— Мы говорили о витонах, и я попросила объяснить: почему так трудно найти против них оружие?
— И каков же был ответ?
— Он сказал, мы умеем довольно уверенно обращаться с веществами, но с энергией управляемся куда менее умело; что мы сделали заметный шаг вперед, обнаружив и распознав витонов, но покончить с ними, обладая только современными познаниями, немыслимо. — Девушка не спускала с Грэхема своих умных, проницательных глаз, наблюдая за реакцией собеседника. — Он сказал, что можно обстрелять витонов энергетическими пучками различного свойства, и ничего не понять, даже добившись результата. И тем более, не добившись. Ведь невозможно даже поймать витона — узнать, отражает он излучение или поглощает, а потом излучает сам. Мы не знаем, как устроена эта мерзость.
— Некоторые виды энергии они, действительно, поглощают, — вставил Грэхем. — Нервные токи витоны выпивают жадно, будто лошади, мучимые жаждой. Еще они поглощают определенные электромагнитные импульсы — радары тоже не видят светящихся шаров. Что касается загадочного строения — тут старик Фармилоу полностью прав. Понятия не имеем, не представляем даже, откуда подступиться. И вся загвоздка — в этом.
— По мнению профессора, шары обладают неким электродинамическим полем и умеют произвольно изменять его, обволакивать себя разнообразными скоплениями энергии, поглощая лишь действительно необходимые для питания. — Ее передернуло. — Вроде нервных токов, о которых вы сказали.
— И никакой прибор не в состоянии создавать подобные токи, — посетовал Грэхем. — А то пичкали бы голубчиков до отвала, покуда не лопнут, обожравшись!
На лице девушки вновь промелькнула улыбка:
— Я пошутила, сказала профессору: “Взять бы волшебную ложку и перемешивать их, взбивать, чтобы получился голубой пудинг!” — Ее тонкие пальцы сомкнулись вокруг воображаемой ложки, покрутили этой ложкой в воздухе. — Странно: моя шутка заинтересовала Фармилоу. Он стал подражать, вертел пальцем и вертел, будто играл в какую-то новую игру. Я просто дурачилась, но почему профессор дурачился вместе со мной? Ведь об энергии он знает больше, чем можно себе представить.
— Н–да… А быть может, старик, начал впадать в детство?
— Как не совестно?
— Сдаюсь, — Грэхем поднял руки.
— И даже намекнул, что у него на уме, — продолжила доктор Кэртис, — но казался ошеломленным и вскоре откланялся. А направляясь к выходу, задумчиво пообещал: “Постараюсь раздобыть тебе такую ложку”. Я убеждена: Фармилоу что-то замыслил. Это были не пустые слова! — Ее плавно изогнутые брови вопросительно приподнялись. — Он действительно что-то замыслил. Но что же именно?
— Собачью чушь, — отозвался Грэхем, и тоже поболтал в воздухе невидимой ложкой. — Очередную чушь во всем этом безумном деле. Должно быть, профессор Фармилоу немного тронулся от избыточной учености. Отправился домой изобретать проволочный венчик для взбивания голубых яиц, а дни свои кончит, забавляясь им в клинике Фоссета. Там, у Фоссета, гениальных изобретателей — несколько дюжин.
— Знай вы профессора так же хорошо, как я — воздержались бы от подобных дурацких замечаний, — резко ответила девушка. — И уж он-то никогда не терял головы. Я на вашем месте навестила бы его. Вдруг да найдется что-нибудь стоящее? — Она подалась вперед. — Или, как всегда, придете слишком поздно?!
— Ну хорошо, хорошо, — поморщился Грэхем, — лежачего не бьют. Отправлюсь к нему прямо сейчас и немедленно.
— Вот и умница, — похвалила доктор Кэртис. Она следила, как Грэхем поднимается, берет шляпу, готовится уйти, и в глазах вновь мелькнула тревога. — Может быть все-таки снизойдете и расскажете, что стряслось?
— Стряслось? — Грэхем подчеркнуто неторопливо повернулся. — Послушайте, это смешно! Ха–ха–ха…
— Не пытайтесь меня провести. Воя эта нервная болтовня о свиданиях врача не обманет. Вы не успели появиться, а я увидела: человек встревожен. Испуган!
— Я — испуган?
— У вас был такой вид, словно вы убить кого-то готовились. — Она стиснула руки: — Что случилось, Билл? Новое? Худшее?
— Окаянство! — Он задумался на миг, потом сдался. — Вам, полагаю, можно рассказать. Все равно узнаете, рано или поздно.
— О чем?
— Похоже, убивать перестали. Теперь эта сволочь хватает людей живьем и волочит по воздуху невесть куда. — Грэхем повертел шляпу в руках. — Понятия не имею, зачем и куда волокут. Могу лишь гадать, а догадки выходят невеселыми…
Девушка побледнела.
— Вот вам и последняя редакция старого, как мир, изречения: судьба, горшая смерти, — зло прибавил Грэхем и нахлобучил шляпу. — Так что, Бога ради, берегите себя и держитесь от витонов подальше. Впрочем, от свиданий не отказывайтесь даже под угрозой улететь на витоне верхом — уговор?
— Я не назначаю никаких свиданий.
— Пока. Но рано или поздно — назначите. Когда заваруха окончится, вы от меня за здорово живешь не отделаетесь. — Он ухмыльнулся: — Времени будет сколько душе угодно, и я всецело посвящу его вам!
Он отворил дверь, унося в памяти ее легчайшую улыбку — точнее, тень улыбки. Выскальзывая из ворот на окутанную мраком дорогу, стелившуюся под угольно–черными небесами, Грэхем знал: девушка все еще улыбается, вспоминая прощальную стрелу, им пущенную. Впрочем, долго и подробно размышлять о докторе Кэртис и ее улыбке не пришлось.
Вдали, из нависших черных облаков, начали низвергаться сверкающие голубые капли, — адский дождь, выпавший и роем поднявшийся ввысь. Грэхем, разумеется, не мог различить подробностей, однако чуял: витоны взлетают отнюдь не налегке.
Перед его мысленным взором предстали безжизненные тела, сникшие, повисшие в объятиях омерзительных тварей. А под ними, на земле, тысячи пушек нацелены в низкое, облачное небо; чуткие раструбы радаров застыли, карауля нашествие иного врага — сотворенного из плоти и крови. По болоту шатаются в поисках лягушек — пока лягушки дерутся не на жизнь, а на смерть.
“Как должны воспринимать массовые похищения те, кто не прошел обработку по формуле Бьернсена? — подумалось Грэхему. — Столь устрашающее появление неведомых сил наверняка подтверждает самые древние поверья. Такое приключалось и раньше. Возьмите историю, старинные предания — люди внезапно сходят с ума, летают по воздуху. Возьмите древние рисунки, на которых возносятся фигуры, скорченные внутри непонятных шаров…”
Он вспомнил старика–ученого, который поспешил домой, захваченный несуразной идеей. “Доллар против цента, Билл Грэхем, — сказал он себе, — ставлю доллар против цента: профессор Фармилоу свихнулся, смотался либо скончался”.
Усмехаясь собственной мрачной шутке, он свернул на Дрекслер Авеню и стал осторожно пробираться по обочине, стараясь держаться в самой густой и непроглядной тени. Резиновые подошвы беззвучно ступали по земле; серые, блестящие, как агаты, глаза бдительно всматривались в ночное небо, стараясь не упустить неожиданного нападения. Глубоко внизу, прямо под осторожно крадущимися ногами, бериллиевая сталь продолжала неотступно перемалывать руду и валуны.
Глава 11
Сомнений не оставалось — профессор Фармилоу был мертв. Грэхем понял это, лишь только открыл дверь. Он быстро пересек погруженную во мрак комнату, осветил окно фонариком, удостоверился: светонепроницаемые шторы не пропускают ни единого лучика. Удовлетворившись осмотром, Грэхем нашарил на стене выключатель и зажег лампу под потолком.
Двухсотваттный поток света устремился вниз — на неподвижное тело ученого, заиграл насмешливыми бликами на седой голове, обхваченной застывшими руками, Фармилоу сидел на стуле и казалось, Дремал, уронив усталое чело на запястья. Но сон этот не прервется с рассветом, такому сну равно чужды и сновидения, и пробуждение поутру,
Грэхем осторожно просунул руку за ворот профессорской рубашки, приложил ладонь к остывшей груди. Заглянул в доброе старческое лицо — и не увидел ужасной гримасы, неизменно искажавшей лица прочих жертв!