Страница 1 из 112
Эрик Фрэнк Рассел
Миг возмездия. Невидимый спаситель. Загадка планеты гандов. Сквозь дремучий ад
Миг возмездия
Глава 1
“Первую пчелу, которая вздумает зажужжать об украденном из сотов меде, — прихлопнут. И немедленно”, — так полагал профессор Пер Бьернсен.
Мысль выглядела новой и казалась игривой, но рождением своим обязана была событиям ужасающим. Профессор провел длинными, тонкими пальцами по до срока поседевшим волосам. Взгляд его странных, навыкате глаз — горящих, жутковатых — устремлялся в окно кабинета, выходившее на запруженную автомобилями стокгольмскую улицу Хеторгет.
“А первую же корову, восставшую против доения, — тотчас отправят на бойню”, — заключил профессор. Стокгольм гудел и ревел, и не подозревал о нависшей угрозе. Профессор безмолвно застыл, погрузился в мрачные раздумья. Внезапно взгляд его оживился, зрачки расширились — распознали знакомое. Медленно, с неохотой отошел он от окна.
Он двигался так, будто лишь усилием воли заставлял себя пятиться от чего-то страшного, незримо влекущего, манящего.
Вскинув руки, профессор тщетно пытался оттолкнуть пустоту. В неестественно выпученных глазах, — по–прежнему холодных, неподвижных, сверкало что-то неподвластное страху. Словно зачарованные, следили они за бесформенным, бесцветным, ползущим от окна к потолку. С нечеловеческим усилием повернулся профессор — и бросился бежать.
И не добежал до двери, и судорожно вздохнул, и споткнулся. И упал, стаскивая со стола календарь, роняя его на ковер. Всхлипнул, прижал руку к сердцу, затих. Искра жизни угасла. Верхний листок календаря затрепетал от неведомого, Бог весть откуда прилетевшего ветерка. На листке стояла дата: 17 мая 2015 года.
Бьернсен был мертв уже часов пять, когда полиция обнаружила его. Медицинский эксперт невозмутимо определил смерть от сердечного приступа, и на том успокоился. Тщательно осматривая помещение, полицейский лейтенант Бекер обнаружил, однако, на письменном столе профессора записку — весть с того света.
“Знание — смертоносно. Человек не способен ежедневно, ежеминутно управлять собственными мыслями, а по ночам ежечасно следить за ускользающими, неподвластными ему сновидениями. Скоро меня отыщут мертвым — это неизбежно. Тогда вы должны…”
— И что же мы должны? — спросил Бекер.
Но голос, который мог бы дать ему зловещий ответ, умолк навеки. Бекер выслушал доклад эксперта, потом сжег записку. “Профессор, как и множество ему подобных, стал чудаковат на старости лет. И не удивительно: бремя ученой премудрости часто оказывается не по силам. Официальный диагноз — сердечный приступ. Какие могут быть сомнения?”
Тридцатого мая доктор Гатри Шеридан вышагивал по лондонской Чаринг Кросс Роуд размеренной поступью робота, безотрывно глядел в небо глазами, напоминающими холодные, сверкающие льдинки, делал один механический шаг за другим, смахивая на слепого, идущего знакомым до мелочей путем.
Джим Ликок увидел Шеридана, отрешенно шествовавшего мимо, и подскочил к приятелю, не замечая, что с тем творится неладное.
— Эгей, Шерри! — Ликок уже было занес ладонь — хлопнуть доктора по плечу — и замер, ошарашенный.
Оборотив бледное, напряженное лицо, на котором ледяным, сумеречным блеском голубели глаза, Гатри ухватил его за руку.
— Джим! Джим, тебя сам Бог послал сюда! — Шеридан торопился, захлебывался, задыхался. — Джим, я должен, обязан с кем-нибудь поделиться — или просто сойду с ума. Я только что совершил самое невероятное открытие в истории человечества! В него и поверить почти невозможно! И все же — оно объясняет тысячу вещей, о которых только гадал и. наобум. Либо вообще не задумывались!
— Ну и что же такое ты открыл? — скептически осведомился Ликок, вглядываясь в искаженное лицо доктора.
— Джим, человек — не властелин и не хозяин своей души, — никогда им не был! Человек — всего лишь домашняя скотина!.. — Шеридан вцепился в собеседника. Голос его сорвался, потом поднялся на два тона, зазвенел истерической ноткой. — Я знаю это, слышишь, знаю! — Ноги доктора подломились. — Все кончено!
Гатри Шеридан повалился наземь.
Потрясенный Ликок поспешно склонился над упавшим, расстегнул ворот его рубашки, приложил руку к груди — и не ощутил биения. Сердце, только что бешено стучавшее, замерло — навек. Доктор Шеридан умер. Надлежало полагать — от сердечного приступа.
В тот же день и час нечто весьма похожее приключилось и с доктором Гансом Лютером. Невзирая на изрядную полноту, он вихрем промчался по лаборатории, стремглав слетел по лестнице, опрометью пересек холл. Глаза доктора — перепуганные, сверкавшие, будто полированные агаты, — то и дело обращались назад.
Он подбежал к телефону, трясущейся рукою завертел диск, набрал номер “Дортмунд Цайтунг” и потребовал редактора. Взор Ганса Лютера оставался прикован к лестнице, а прижатая к уху телефонная трубка дрожала.
— Фогель, — завопил он, — имеется новость! Самая потрясающая новость со дня сотворения мира! Оставьте место на полосе — много места! — и скорее, не то будет поздно!
— Расскажите подробнее, — невозмутимо предложил Фогель.
— Земной шар обвивает лента, а на ленте написано: “Держитесь подальше!”.
Покрывшись испариной, Лютер следил за лестницей.
— Гм–гм! — только и произнес Фогель. Его крупное лицо на видеоэкране приняло снисходительное выражение: чудачества ученых мужей были Фогелю отнюдь не в новинку.
— Нет, вы послушайте! — отчаянно закричал Лютер, отирая лоб. — Вы же знаете меня, знаете — я не пустомеля и не лгун! И никогда не утверждаю того, чего не могу доказать. Так вот, настаиваю и утверждаю: ныне — и, возможно, уже целое тысячелетие — наша злосчастная планета… А! А–а-а!..
Из повисшей на шнуре трубки раздался встревоженный крик:
— Лютер! Лютер! Что с вами?
Доктор Ганс Лютер не отвечал. Он медленно повалился на колени, поднял странно заблестевший взор к потолку, потом упал на бок. Медленно, очень медленно облизал губы — раз, второй. Смерть наступила в зловещей тишине.
На видеоэкране продолжало дергаться лицо Фогеля, из раскачивавшейся трубки еще долго доносился встревоженный голос, однако услыхать его и ответить было уже некому.
Билл Грэхем понятия не имел об этих трех трагедиях, приключившихся раньше. Но Майо погиб у него на глазах.
Дело было в Нью–Йорке. Грэхем шел по Западной Четырнадцатой улице и вдруг, случайно взглянув на высоченную стену Мартин Билдинга, увидел, как мимо двенадцатого этажа низвергается человеческое тело.
Раскинув руки, дергаясь и крутясь, тело падало, подобно мешку тряпья. Ударилось об асфальт, подпрыгнуло футов на девять. Раздалось нечто среднее между хрустом и хлюпаньем. По тротуару словно гигантской окровавленной мочалкой шлепнули.
Толстуха, шествовавшая навстречу Грэхему, замерла, будто вкопанная, ярдах в двенадцати от него. Уставилась на простертые останки, на кровавую лужу; позеленела, выронила сумочку, опустилась на тротуар, закрыла глаза и невнятно забормотала. Около сотни пешеходов образовали вокруг изувеченного трупа быстро сжимавшееся кольцо. Толкаясь и напирая, они так и пожирали несчастного глазами.
Лица у покойника не было, осталась жуткая маска, походившая цветом на чернику, взбитую со сливками. Склонившись над телом, Грэхем, правда, не слишком разволновался — на войне доводилось видеть и кое-что пострашнее.
Его сильные смуглые пальцы скользнули в липкий от крови жилетный карман погибшего, извлекли перепачканную визитную карточку. Тут Грэхем не удержался, и тихонько присвистнул:
— Профессор Уолтер Майо! Вот так–так!