Избранное

Сквозь слезы он видел, как четыре носильщика под музыку, казавшуюся ему траурной, уносят паланкин. Перестал быть слышен ее плач. Для всех окружающих девушка направлялась к своему семейному счастью. А для него она уходила, исчезала навсегда, умирала…

Он вернулся домой. Страданию его не было предела, но спустя три дня, когда молодой полагается навещать родительский дом, ему опять пришлось пойти к тете. Стоя среди толпы приглашенных, он наблюдал, как она вместе с мужем вышла поклониться гостям. Он не мог разглядеть выражения ее лица — мешали жемчужные подвески ее головного убора. Две подружки невесты помогли ей опуститься на колени рядом с женихом. Когда дошла его очередь, он совершил положенный земной поклон и, поднимаясь, взглянул на «него»: тощий, бледный, скуластый юноша, к тому же сутулый. Он решил, что ни в чем не уступает жениху, и бросил на него презрительный взгляд, как бы свершая акт мести. На душе стало легко, с видом победителя он выбрался из толпы гостей и пошел домой. Но ощущение превосходства длилось недолго. Когда он, вернувшись к себе, подумал о том, каково ей будет жить с таким супругом, на сердце вновь легла тяжесть.

Он покидал родные, привычные места дождливым весенним днем. Вместе с багажом он увозил с собой образ заплаканной матери и младших братьев и сестер. Утром кузина приходила попрощаться, но было произнесено лишь несколько слов. «Братец, берегите себя в пути…» — начала было она, но тут что-то словно сдавило ей горло, и она замолчала.

Ему нестерпимо хотелось обнять ее и зарыдать вместе с ней, но сразу уколола мысль: опомнись, она же не твоя! Он не мог понять, отчего он все еще любит ее, он боролся с собой, так что даже мать обратила внимание на странное выражение его лица. Она смотрела на него печально и недоуменно. Наконец он пришел в себя, изобразил на лице спокойствие и произнес: «Не волнуйтесь, я все сделаю как надо».

Он низко опустил голову, но краем глаза видел, как она еле заметно кивнула ему, а потом вынула платок и, делая вид, что собирается сморкаться, вытерла набежавшие на глаза слезы.

В Шанхае он поступил в один из самых престижных институтов. На следующий год он получил известие о кончине матери. Как писал младший брат, мать долго умоляла не сообщать Дасиню о своей болезни, чтобы не волновать его. И лишь в предсмертный вечер сказала, что хотела бы повидаться со старшим сыном. На следующее утро, умирая, она не раз произносила его детское имя. Это письмо глубоко ранило его душу. Ничто вокруг него не изменилось, жизнь текла по-прежнему, но сам он был уже другим. Он узнал, что у него больше нет матери, а человеку дано иметь лишь одну мать. Она унесла с собой в желтую землю свою безграничную любовь к нему, Дасиню. Он лишился какой-то важной части своей души, жизнь стала еще мрачнее.

Спустя год он, воспользовавшись рекомендацией однокашника, вступил в революционную группу, исповедовавшую идеи социализма. Вскоре он совсем забросил учебу, покинул институт и стал отдавать революционной работе всю свою энергию. Как и прежде, из дома ему присылали порядочную сумму денег, но он почти все отдавал своей организации, оставляя себе лишь самый необходимый минимум.

Ведя такой образ жизни, он как будто начисто забыл о прошлом. В письмах из дома о кузине никогда не упоминалось, да и он не спрашивал о ней. Лишь пять месяцев тому назад — после того как была опубликована и получила благоприятные отзывы его поэма «Триумф Сатаны» — младший брат сообщил, что умер ее муж. Он пролил несколько слезинок над ее злосчастной судьбой, но быстро успокоился.

ЖЕНЩИНА

И вот по прошествии четырех лет она вновь возникла перед ним.

Внешне она не изменилась, разве что похудела. Он отчетливо помнил ее слова: «Я не могу покинуть маму». Как же сейчас она рассталась с матерью и приехала сюда?

— Брат! — заговорила она. — Я, как корабль, приплыла сюда сквозь бури… Четыре года меня швыряли волны, но я добралась до пристани… — Ее полные слез глаза смотрели на него, ждали ответа.

Как неожиданно все это! Отыскалось утерянное сокровище, она действительно может принадлежать ему. Перед ними открывается прекрасное будущее. Молча сжимая ее руку, он вглядывался в ее взволнованное лицо. Она заговорила опять:

— Я вернулась… Ветер и волны потрепали корабль, но он нашел обратную дорогу.

Невыразимая радость вытесняла боль, годами давившую на сердце, он почувствовал легкость и раскованность. Он привстал, заглянул в ее глаза, в которых страдание перемешалось с радостью, а потом заключил женщину в свои объятья.

И вдруг какая-то мысль ужалила его мозг, прогнала радость, утишила восторг. Словно охваченный гневом, он оттолкнул ее и в отчаянии произнес:

— Но ведь это невозможно…

Она взирала на него в испуге, ее глаза были красноречивее любых слов.

— Я не могу, не могу любить тебя! — Все с тем же отчаянием он отвечал на немой вопрос. — Это сердце не может никогда любить и не может принять ничьей любви.

— Я принесла тебе всю полноту моей любви, моей нежности. Я останусь твоей навсегда, ты вновь насладишься счастьем жизни!

— Полнота любви… Полнота нежности, счастье жизни… — словно завороженный, повторил он, но тут же покачал головой: — Нет, мое сердце высохло, из него уже не выжмешь ни капли любви!

— Я орошу его чистыми, искренними слезами моей любви.

— Оно распалось на куски!

— Я соединю их нитями своей любви.

— В моей душе одна лишь тьма!

— Но я принесу тебе свет. Бедный мальчик! — Она погладила его по голове, нежно поцеловала и стала смотреть ему в глаза.

Женский, исполненный любви и сострадания поцелуй разом прогнал из его души тьму, страх, беспокойство и отчаяние. Он начал погружаться в поток любви.

— Мой бедный мальчик, посмотри, на что ты похож! — заговорила она, глядя на его исхудавшее лицо. Слезинка капнула ему на щеку. «Это не сон?.. Я вправду могу быть счастлив?» — бормотал он, мучимый сомнением. Ее слезы словно прозрачные бусинки текли по его щекам, по губам, но он не отстранялся.

— Бедный мальчик, до чего они довели тебя, ты уже не похож на моего прежнего кузена!

Он хотел было убедить ее, что он остался таким, как прежде, но вырвались совсем другие, раздраженные слова:

— А ты знаешь, из-за кого стал я таким?.. Я, так много страдавший в жизни, думал в твоей любви найти немного покоя, немного счастья, но ты вместе со всеми вытолкнула меня из царства блаженства… И вот день за днем я приближаюсь к бездне отчаяния. Нет любви, нет света, нет жизни. Остались лишь жалкие крохи, не дающие погибнуть, да черные, больные мысли. Я достаточно слышал насмешек и проклятий, я достаточно видел трагедий и сам в них играл… Я четыре года старался вновь обрести оставленную мною у тебя любовь и отдать ее людям. Но в ответ люди всячески вредили мне, ненавидели, обманывали меня… И всего больнее было видеть, что в душах тех, кто распинался в любви к человечеству и к истине, таятся злоба и яд!.. То были каннибалы в личинах филантропов. Потому-то я не могу любить и не могу принять эту людоедскую, лицемерную любовь! — Горло у него перехватило, по лицу пробежала судорога, он замолчал.

А она уже не плакала и как будто не очень вслушивалась в то, что он говорил. Ее глаза засветились, она заговорила мягко, словно оправдываясь:

— По-моему, ты говоришь не то, что следовало бы… Я хочу дать тебе самую горячую, самую искреннюю любовь, какая только может быть, хочу извлечь тебя из пучины страданий. Я хочу вознаградить тебя женской любовью за все горе, что причинили тебе люди. Я буду любить тебя как мать, как жена, как дочь…

Но им все еще владели скорбь и гнев; былое не позволяло ему произнести слова жалости, утешения и благодарности, оно лишь усиливало его боль, разочарование и злость.

— Нет, мне не нужна любовь, особенно любовь женщины. За что мне вас любить? Конечно, женщины — наши матери, они приводят нас в этот страшный мир страданий. Пока мы еще дети, вы держите нас в застенках любящей семьи, вы любовно заражаете нас своими предрассудками, своим невежеством. А когда мы взрослеем, бросаете в это жестокое, безжалостное общество, в котором нас, изнеженных детей, терзают, топчут ногами… Вы — наши жены, любовницы, подруги, — вы обманом добиваетесь нашей любви, вы отнимаете ее у нас, чтобы сделать своим украшением, своей игрушкой. Захотелось — поиграли, надоело — выкинули… Вы — наши дочери, — вы делаете из нас своих рабов, своих домашних животных, чтобы мы вас одевали, украшали, потакали вашим стремлениям к роскоши, чтобы вы могли найти симпатичных супругов…