Избранное

— Султан! — произнесли они почти одновременно, а вторая еще добавила: — Азизие!

Первая старушка недоуменно взглянула на нее, но, видно, быстро сообразила, потому что тоже сказала:

— Азизие!

На дороге показалась Джанка, неся в зубах убитую птицу, Э. С. хотел ей что-то крикнуть, но тут его слух уловил знакомое урчание. Он отвернулся от собаки и устремил взгляд в противоположную сторону. По шоссе двигалось оранжевое пятно, робкое и застенчивое, как тараканиха, которая жила у Э. С. на кухне. Это была уже знакомая нам машина техпомощи.

— Ну, кикиморы, ваше счастье, — дружелюбно произнес Э. С. и улыбнулся француженкам. — Сейчас «мил-друг» препроводит вас куда надо.

Он называл механика техпомощи «мил-другом» потому, что тот всем говорил «мил-друг». Меняя лопнувшую камеру или копаясь в моторе, он насвистывал про себя и — что бы он там ни делал — сменял заглушки, диски колес или регулировал клапаны, чтобы избежать неприятного стука в двигателе, — он все подряд называл «мил-друг», и Э. С. он тоже так называл, и его собаку тоже.

Итак, «мил-друг» подкатил на своем «запорожце», оранжевая машина застенчиво съехала на обочину и еще застенчивей глянула двумя своими фарами на французский пикап. Старушки снова подкрасились и стали терпеливо ждать. Механик вылез из машины.

— Здорово, мил-друг, опять баллоны менять? — Он погладил себя по голому темени, тыльной стороной руки подправил усы, торчавшие кверху не слишком воинственно, но и не очень уж миролюбиво — так или иначе они показывали, что их обладатель пребывает в состоянии готовности. Механик был плешивый, молодежь у нас называет людей с такими голыми макушками «куполами», а если макушка полуголая — тогда не «купол», а «полукупол». С точки зрения молодых парней, которые ходят с длинной шевелюрой и баками в локоть длиной, механик был куполом в чистом виде, но лысина в какой-то мере компенсировалась рыжими усами — казалось, вся растительность переместилась у него с темени под нос.

— Где они только выискивают эти гвозди! — удивлялся механик. — Я вот беспрестанно езжу взад-вперед, и еще ни разу ни на один гвоздь не напоролся, а эти иностранцы чуть только въедут на наше шоссе, сразу — на гвоздь!

— Не гвоздь это, — сказал Э. С. — Француженки уверяют, что наехали на что-то колючее, от этого у них и лопнула камера.

— Что ты слушаешь этих потаскух!.. — отмахнулся механик. — Много они понимают!

Он обернулся к француженкам, показал длинный блестящий гвоздь и одним движением согнул его пополам. Француженки выкатили глаза из орбит, механик одним движением разогнул гвоздь и убрал назад в карман, после чего и старушки вобрали глаза назад в орбиты. Чтобы вовсе доконать иностранок, механик засучил рукав рубахи, согнул руку и показал, какие у него бицепсы — от локтя до плеча вздулся огромный твердый шар, и человеческая рука в одно мгновение стала похожа на античное изваяние. Француженки, пересилив страх, потрогали пальчиком его мускулатуру, но не восхитились, а завздыхали, как насосы.

После этого механик опустил рукав и принялся за работу, а Э. С. предложил старушкам выйти поразмяться. Те отказались — очень, мол, сыро, ревматизм и прочее. Они не вышли из машины, даже когда механик собрался вывести ее на шоссе, а предпочли забиться в угол, высвободив ему место за рулем. Механик, заполнив своей мускулатурой и рыжими усищами почти всю кабину, двумя поворотами руля вывел пикап на асфальт и поставил впереди своего «запорожца».

Кривоногий понурый «запорожец» приткнулся как бедный родственник у края дороги — видно, стеснялся, старался быть понезаметнее, но ярко-оранжевая краска плевать хотела на его застенчивость, за километр била себя в грудь и кричала: «Глядите, люди добрые, вот она я!» Э. С. смотрел на «запорожца» несколько рассеянно, по его лицу пробегала рассеянная добрая улыбка, а в памяти возникала обитавшая у них на кухне стыдливая тараканиха, которую он в шутку прозвал монашкой.

Тараканиха вылезала из какой-нибудь щелочки в кухонном шкафу — незаметной, о которой сроду никто и не знал и которую можно было заметить, только если долго к ней приглядываться. Тараканиха прощупывала воздух усиками-антеннами, прислушивалась — видимо, обрабатывала какую-то информацию, имеющую значение только для букашечьего мира, двумя легкими движениями выставляла напоказ и всю свою янтарную красу, но стоило Э. С. окликнуть ее, как она мигом куда-нибудь пряталась. Впрочем, сама она пряталась, но усики все же чуточку высовывались из укрытия, наставленные прямо на Э. С. В самом деле, на редкость застенчивое создание. Э. С. говорил жене, что тараканиха напоминает ему монашку, которая посматривает на тебя исподтишка, загадочно улыбаясь обольстительной улыбкой, трижды обольстительной оттого, что она стыдлива. Дабы прикрыть этот след дьявола на своем лице, монашка загораживает свою обольстительную улыбку ладонью, но если заглянуть сквозь стыдливо опущенные ресницы в ее глаза, то полетишь головой вниз в бездну, так глубоко и безвозвратно, что наружу останутся торчать только голые пятки. Таково было мнение Э. С… его частное, личное мнение, которое жена отнюдь не разделяла, наоборот, заметив тараканиху, она приходила в бешенство и с такой яростью гонялась за ней по кухне, словно и впрямь в кухню пробралась обольстительница монашка, чтобы соблазнить Э. С. своими липучими глазками. Тараканиха мигом исчезала, хозяйка хлопала ящиками, дверцами шкафов и то и дело отряхивала на себе халат — вдруг тараканиха заползла за пазуху, а на лице ее была написана угроза. Э. С., напротив, миролюбиво насвистывал, одним глазком поглядывал на деревянную обшивку стен (ее называют вагонкой, предел мечтаний всех скромных служащих — владельцев дач или садовых участков). Он видел, как среди бесчисленных трещинок стыдливо торчат янтарные усики, знал, что они трепещут специально для него, и ни разу не выдал жене тайника своей тараканихи, а бывали даже такие случаи, когда им овладевал бес и он указывал жене в противоположную сторону.

Прошу у читателя извинения за то, что отвлекся из-за тараканихи, и возвращаюсь на шоссе. Мы с вами оказались там в ту минуту, когда француженки размещались поудобнее в машине, одна сидела за рулем, механик на этот раз не поправлял усы тыльной стороной ладони, а крутил их кончиками пальцев, под рубахой играла, перекатывалась мускулатура, а Э. С. со своей собакой, с подстреленной птицей в руке подходил к французской машине, тщетно пытаясь вспомнить, как по-французски будет «рыба». А уж как по-французски «кикимора», он и вовсе вспомнить не мог.

— Старушонки, гляди, как щепки высохли, — обратился к нему механик, присовокупив, как всегда, «мил-друг». — Их небось во Франции вмонтировали в машину, так они и будут ехать до самого Стамбула, а там уж специальный человек их демонтирует.

— Да, да… — рассеянно подтвердил Э. С., все еще мучительно вспоминая, как по-французски «рыба».

Вспомнил он слово, только когда прощался с путешественницами. «Пуассон!» — мысленно воскликнул он. Сияющие француженки горячо благодарили его, наговорили кучу лестных слов, а под конец наградили печальной улыбкой. Э. С. расчувствовался, путешественницы, заглянув за его очки, заметили в глазах слезы.

— Вы поосторожнее, пуассоны несчастные, — сказал им Э. С., — не утоните в Дарданеллах.

Печальные улыбки на лицах старушек опять сменились выражением восторга, они тотчас согласились с Э. С. и как эхо повторили за ним:

— Пуассон, пуассон!

А еще через мгновение их уже нельзя было узнать: лица стали строгими и сосредоточенными, как у йогов, взгляд устремился вперед, на шоссе, та старушка, что сидела за рулем, точным движением включила стартер, и двигатель заработал, «Берлие РТ-104» взревел, рванул с места, и Э. С. обдало вихревыми потоками воздуха. Старушки стартовали так внезапно, что, когда он очнулся, его унесенная вихрем шляпа катилась по асфальту, а в серой пелене утреннего тумана быстро таяло что-то похожее по очертаниям на автомобиль.

Французская машина сорвалась с места, как метеор, а испарилась, как видение.