Избранное

— Во, елки зеленые! Взяли старт не хуже космонавтов! — произнес механик.

Обернувшись, Э. С. увидел, что тот приглаживает усы — вихревые потоки растрепали их так, что они торчали во все стороны.

— Старые боевые лошади! — проговорил Э. С. и пошел подбирать шляпу. Джанка тем временем шныряла в высокой траве за обочиной, тыкалась мордой туда-сюда, прислушивалась, принюхивалась — искала унесенную вихрем птицу. Так и не отыскав ее, она вернулась к хозяину за помощью. А хозяин стоял со шляпой в руке и смотрел вдаль. Ноздри у него раздувались, он напоминал старого боевого коня, почуявшего запах пороха. И хотя Джанка дважды ткнулась ему в ноги, он даже не взглянул на нее.

Механик привел в порядок свои роскошные усы, подошел к Э. С. и сказал, что ему частенько попадаются на шоссе такие вот старушки.

— Прошлый год, к примеру, — говорил он, — одна фэ-эр-гешка ехала в спортивной машине, на голове — шлем.

— Фэ-эр-гешка? — не понял Э. С.

— Ну, немка из ФРГ, — пояснил механик. — На голове шлем, и вся машина забита бутылками да термосами. Похоже, эти старушки только на кофе да на крепких напитках и держатся.

— Похоже, — согласился Э. С.

— Но чего б они с собой ни делали, все равно стареют, и никуда от этого не денешься, — сказал механик. — От старости лекарства нету. Природа. Когда человек помоложе, можно иной раз ее обмануть или там пересилить, вот как я, к примеру.

— Не природу мы пересиливаем, а технику, — сказал Э. С. — Чего только ни изобретает человек, а изобретет — тут же вступает со своим изобретением в борьбу. Но по большей части верх берет изобретение.

— Со мной такие номера не проходят, — возразил механик. — Передо мной ни один двигатель не устоял, и природа тоже со мной не совладает. — Он продемонстрировал опять свои бицепсы. — Вот, природа у меня с головы волосы сняла, а я ее перехитрил — пожалуйста, отрастил усы. А если она усы у меня отнимет, я бороду отпущу, но сдаться — не сдамся.

Э. С. развеселился.

— Молодчина, — похвалил он механика. — Впервые вижу человека, который сумел перехитрить природу!

— Хо-хо! — произнес тот и пошел заводить свою машину.

«Запорожца» это нисколько не обрадовало, он сердито зафыркал, зачихал, закашлял, пробурчал себе что-то под нос и лишь тогда разбудил мотор и вытолкнул из глушителя голубой дымок. Но едва он дал задний ход, чтобы развернуться, едва он тронулся, как что-то выстрелило, он чихнул и замер. Э. С. заметил, как из-под заднего колеса вылетел свернувшийся клубком еж, скатился с откоса и был таков.

— Ух ты, елки зеленые! — кричал механик, выползая из своей машины, как из скорлупы. — Быть того не может!

— Говорил я тебе! — Э. С. так и сиял. — Вот теперь ты видел собственными глазами, как еж продырявил тебе покрышку. Мой еж!

И он наградил зверька множеством турецких возгласов, легонько тыкал винчестером механика, присевшего на корточки возле пострадавшего колеса, постукивал ногой по асфальту и так ликовал, будто это он сам сунулся под машину и проткнул покрышку. Механик снял разодранную покрышку, сменил камеру, пот струйками стекал с его лысого купола по лбу и щекам и прятался в разлохматившиеся усы. Закончив работу, он вытер руки о штаны, закурил и сказал Э. С., что еж тут ни при чем, просто покрышка была изношенная и лопнула.

— А я считаю, что это еж, — стоял на своем Э. С. — Теперь тут опасный участок, надо поставить для автомобилистов знак, чтоб глядели в оба.

— «Знак!» — Механик пренебрежительно пожал плечами. — Нету такого знака, чтобы с ежом!

— А тут должен быть, — не сдавался Э. С. — Еж подстерегает машины и, когда они приближаются, бросается под колеса. Это он в знак протеста, потому что машины мешают ему ходить в гости к лягушкам.

В эту минуту «запорожец» закашлялся и выбросил из глушителя густой дым.

— Совсем рехнулся! — Механик ударил себя по лбу. — Мотор не выключил!

Он кинулся к машине, выключил двигатель, и на шоссе стало тихо. В тишине раздалось негромкое стрекотанье — будто кто-то застучал на пишущей машинке. Механик оторопело поглядел на «запорожца». Тот пострекотал-пострекотал, рыкнул и смолк.

— Что это с ним? — спросил механик.

— Все еще трясется от страха перед ежом. — Э. С. рассмеялся. — Шутка ли — на ежа сесть! Запорожцы, которые в свое время писали письмо турецкому султану, знали, что значит сесть на ежа, потому-то и спрашивали султана в ответ на его угрозы, может ли он голым задом ежа проколоть.

— Кхе, кхе! — отозвался оранжевый «запорожец», как будто он тоже участвовал в составлении того знаменитого письма.

Э. С. своими словами стал пересказывать механику, что написали запорожцы султану, текст письма развеселил механика, он подкрутил усы, оба они — Э. С. и механик — захохотали во весь голос, Джанка тоже заулыбалась и замахала хвостом. А «запорожец» снова зафыркал и застучал, как пишущая машинка.

— Я, кажется, от него спячу, — сказал механик и двинул его кулаком.

«Запорожец» перестал стучать на машинке, прислушался, что-то в его внутренностях звякнуло, раздался протяжный вздох.

— Это все благодаря письму запорожцев, — сказал Э. С. — Из-за него ожила твоя машина.

И словно в подтверждение его слов «запорожец» застучал и залаял. Джанка подскочила к нему, понюхала и оглянулась на хозяина: может, в его глазах найдется объяснение этому чуду? Но ни хозяин, ни человек с усами ничего ей объяснить не могли.

— Ух! — донеслось из машины.

— А она у тебя не развалится? — спросил Э. С.

— Ну, это уж нет, — сказал механик. — Сейчас включу зажигание, погляжу, что там такое.

В машине что-то затрещало, словно кто выпустил очередь из пулемета. Из окон повалил дым, механик сунулся головой в клубы дыма и включил зажигание. Мотор взревел, вытолкнул из глушителя дым, икнул, заверещал, как цикада, и «запорожец» неохотно покатил на своих кривых колесах. Он двигался ощупью, примериваясь к каждой выбоине на шоссе, полз по асфальту, окутанный дымом, и беспрестанно нюхал перед собой дорогу, как делала иногда Джанка, идя по следу зверя.

«Запорожец» медленно удалялся, все уменьшаясь в размерах, а потом и вовсе исчез, но его яркая, оранжевая окраска все еще стояла у Э. С. перед глазами. Он мысленно сравнил старт пикапа «Берлие» со стартом «запорожца». «Берлие» укатила, унося с собой и свой цвет, и свою форму, а неказистый, кривоногий «запорожец» уныло пополз в клубах дыма, и, даже когда шоссе опустело, он все еще стоял у Э. С. перед глазами, ярко-оранжевый, как апельсиновая корка.

Э. С. повернул к дому. Собака побежала за ним. Заметив паутину, протянувшуюся между двумя травинками, Э. С. остановился. В паутине запуталась муха, а с краю сидел, подкарауливая очередную жертву, паук. Э. С. высвободил муху, удивленный паук побежал по раскачивающейся паутине. Муха была высохшая, пустая внутри, от нее осталась одна оболочка, паук из нее все высосал, и на ладони у Э. С. лежала вроде бы муха — у нее было и тельце, и голова, и крылышки, — и все-таки это была уже не муха. Перед глазами у него вновь возникла оранжевая оболочка «запорожца».

Он захватил муху с собой и на ходу замурлыкал какую-то мелодию, на этот раз это не было ни «Как прекрасен этот мир», ни «Ревет и стонет Днепр широкий», а нечто среднее, словно он брал по нескольку тактов то от одной, то от другой. Перед домом его дожидались плетеное кресло, плетеный стол, заваленный корректурой, а на столе — чашка дымящегося кофе. Рассматривая сухую, невесомую муху, он рассеянно отхлебнул кофе и погрузился в мир своей корректуры, постепенно отделяясь от окружающего мира. Когда же он взял в руки перо, все вокруг испарилось, и он остался наедине с корректурой, запахом типографской краски, редким дымком сигареты и пустой мушиной оболочкой. Прислоненное к креслу ружье равнодушно поглядывало на него своим единственным глазом. Немного погодя жена принесла утреннюю почту, стала советовать, что именно в литературных изданиях стоит почитать, даже осмелилась похвалить какие-то рассказы, которые ей поправились, но он сердито оборвал ее: