Избранное

Незадолго до полуночи из долины донеслось приглушенное лошадиное пофыркивание, стук копыт, человеческие голоса. Внизу темнели несколько хижин, осенняя луна лила свой неяркий свет на убранные виноградники и табачные поля. Э. С. вышел из леска, осторожно двинулся через виноградник. Перед одной из хижин внизу зажегся костер. Э. С. остановился. Костер разгорался, языки пламени вздымались высоко вверх, освещая несколько фигур. Там было человек семь-восемь, двое из них подбрасывали в огонь сучья, позади неуклюже двигались горбатые силуэты навьюченных лошадей — это был груженный табаком караван, лошадей пустили пощипать траву возле родника. Люди сели в круг у костра ужинать, а Э. С. подошел чуть ближе: ему хотелось услышать, о чем у контрабандистов идет разговор.

Внимание его привлек человек в широкой белой рубахе, голова у него была обмотана тоже чем-то белым. Разговаривая, бандиты все время обращались к нему. Человек с обмотанной головой молчал, лишь изредка отвечая каким-то неопределенным жестом. Э. С. неслышно пробирался через виноградник, заранее присмотрев себе укрытие — высокий куст ежевики, но едва он подошел ближе, как у него из-под ног с шумом выпорхнули куропатки, запищали и запрыгали по склону. Люди у костра вскочили на ноги.

— Кто там? — спросил сиплый голос. — Бедуин!

Очевидно, это был пароль.

Э. С. неслышно отступил назад и в сторону. Один из контрабандистов шагнул вперед, всмотрелся в темноту и дважды свистнул — первый раз протяжно, второй — коротко. Не получив ответа, он откашлялся — и вернулся к костру. Остальные зашевелились, встали и один за другим скрылись в хижине. У костра остался только человек с белой повязкой. Это был Арнаут. «Должно быть, лягут в хижине поспать», — подумал Э. С.

Немного подождав, он громко крикнул, и разреженный воздух мгновенно донес его голос до человека у костра.

— Кто там? — спросил тот, не поднимаясь, но взяв в руки ружье.

— Заблудился я, — ответил Э. С. и стал спускаться к костру.

— Все мы заблудились, — сказал контрабандист и пригласил его подойти поближе.

Винтовку свою он отложил. Э. С. внимательно наблюдал за ним, одновременно поглядывая, не покажется ли из хижины еще кто из контрабандистов. Но из хижины никто не выходил.

— Присаживайтесь! — сказал человек с белой повязкой.

Э. С. сел напротив него, закурил и, жадно затягиваясь, рассказал, что заблудился, сбился с дороги из-за какой-то птицы. Он, мол, посвистел, птица ответила, как ему почудилось, человечьим голосом, он на этот голос пошел, а голос раздавался то справа, то слева, потом как сквозь землю провалился, и тогда стало ясно, что не человек это вовсе, а птица, но сориентироваться в незнакомой местности было уже немыслимо. На лице Арнаута появилось подобие улыбки, она померцала и исчезла в глубоких морщинах.

— Должно, сова, — проговорил он и подбросил на угли охапку хвороста.

Э. С. курил и рассматривал смуглое лицо сидящего напротив человека. Лицо было обезображено шрамом от сабли или ножа, пересекавшим его наискось. Надо лбом высилось нечто вроде чалмы, поверх широкой белой рубахи накинут выцветший пиджак. По шраму, о котором Э. С. уже слышал, он понял, что перед ним сидит Арнаут. Он поглядел на стреноженных коней, их горбатые силуэты отчетливо вырисовывались в лунном свете. Из хижины доносился храп.

— Караванщики? — спросил Э. С.

— Караванщики, — ответил Арнаут и тоже поглядел на лошадей.

Повернувшись опять к огню, он увидел, что заблудившийся человек смотрит в небо. Арнаут тоже поднял глаза. Высоко в темном небе жужжал самолет. Оба посидели, глядя в небо, прислушиваясь к шуму мотора.

— Самолет, — проговорил Арнаут.

— «Юнкерс», — сказал Э. С., но, еще немного послушав, поправился: — Нет, не «юнкерс», «фокке-вульф».

— Не различаю я их, — равнодушно проговорил Арнаут.

Оба помолчали, уставившись на огонь. Костер тлел, сонно подмигивая, угли подернулись серым налетом золы. Огонь сворачивался, точно живое существо, готовясь уснуть под покровом золы. Арнаут помешал этому — разворошил угли палкой, вырвал пламя из дремоты, повернулся, чтобы взять еще охапку хвороста, а когда собрался бросить ее на тлеющие головешки, увидал два пистолета, целившиеся ему в грудь.

Э. С. следил за каждым движением контрабандиста. Он твердо решил при малейшей попытке сопротивления стрелять. При виде пистолетов Арнаут не спеша бросил хворост в костер, лицо его сохраняло полнейшую невозмутимость. Так же, не спеша, разодрал он на себе рубаху, обнажил грудь. Там зияла огромная рана, живая, движущаяся при пляшущем свете костра.

— Проказа? — спросил Э. С.

Контрабандист печально кивнул. Его свирепое лицо смягчилось и болезненно сморщилось, на глаза выступили слезы. Он был печален, как всякий обреченный. Э. С. убрал пистолеты. Тлеющие угли продолжали отбрасывать кровавые отблески на огромную рану, и казалось, будто это не головешки, а она искрится и горит.

— Акцизные в твоей группе есть? — помолчав, спросил Э. С.

— Двое, — ответил тот.

— Оставишь их здесь, — сказал Э. С., — а сам подымай караван и уходи со своими людьми. Но больше здесь не показывайтесь!

Прокаженный низко поклонился. Печальное его лицо с печальными глазами поросло редкой щетиной. Оно напоминало заброшенную ниву. Ее хозяин попробовал было провести борозду, но плуг с трудом царапал каменистую почву, хозяин подумал-подумал, почесал в затылке да и повернул назад со скотиной и плугом, предоставив свою ниву воле божьей. Да, видно, и бог отвратил от нее свой лик, потому что проросли на ней одни сорняки, с обеих сторон обрамлявшие след от железа. Никто тут ничего не посеял, никто ничего не пожнет.

Где-то пропели петухи, до костра долетело далекое эхо их голосов. «Фокке-вульф» или «юнкере» тоже уже отшумел вдали.

— Первые петухи, — сказал контрабандист. — Поздненько…

Он напряженно вглядывался в темноту, вслушивался, но ниоткуда не доносилось ни звука. Только лошади громко хрупали траву у родника.

— Путь через границу знаете? — спросил Э. С.

— Должен был прийти проводник, — сказал контрабандист, прикрывая рану рубахой. — Давно бы ему уж пора…

— Может, на заставе задержали, — проговорил Э. С.

Контрабандист посмотрел ему в глаза. Во взгляде был упрек. Э. С. подумал, что тот, быть может, обо всем догадывается.

— Собирайтесь! — сказал Э. С. — Я проведу вас.

Лицо контрабандиста выразило крайнее недоумение.

— Но сперва свяжите там, в хижине, моих акцизных, — приказал Э. С., поднимаясь.

Прокаженный позвал кого-то по имени, из хижины вышел человек с длинным кинжалом, прокаженный распорядился, и тот снова исчез за дверью. Из хижины донесся шум, пыхтенье, стук от падения чего-то тяжелого. Потом оттуда вышло пятеро, они пригнали лошадей, и Э. С. повел их сквозь ночь к границе. Прокаженный бесшумно шел за ним, поступь у него была легкая, кошачья, а дышал он громко, тяжело. Шли в полном молчании, осенняя луна сползала к горизонту и выцветала, серые тени людей и животных становились все длиннее. Сонные птицы выпархивали из-под ног, заставляя людей испуганно вздрагивать. Птицы разлетались кто куда, тревожно кричали, громким писком созывая друг друга, и вновь собирались вместе.

Когда пропели третьи петухи, Э. С. остановился и показал прокаженному на мерцавшие вдали огни. Они были едва видны, мигали, прятались, возникали вновь.

— Там, внизу, Димотика, — сказал Э. С. — Больше не возвращайтесь сюда. Ступайте, и да хранит вас бог!

— Дай вам господь, — проговорил прокаженный с низким поклоном и повел свою потрепанную банду к мерцавшим огням Димотики. Э. С. двинулся в обратный путь, но, куда бы он ни взглядывал, всюду стояла перед ним пылающая рана и печальное порубленное лицо прокаженного. Образ контрабандиста до такой степени врезался в его сознание, что до самого рассвета земля вокруг и весь мир казались ему всеми покинутым, посеченным саблей лицом. Он шел мимо брошенных хижин, сторожек, сараев, набитых контрабандным табаком, но даже и не заглядывал туда — ведь эта контрабанда обратится в дым, не оставив после себя никакого следа. Бедность, уныние обступали его со всех сторон, возложенная на него миссия не вызывала у него никакого восторга, контрабанда табаком приобрела теперь в его глазах иной смысл.