Избранное

Дневной свет приглушил, но не вытеснил образ прокаженного из его сознания.

В ближайшем селе он обратился в общинную управу, чтобы ему придали в помощь официальное лицо. Официальное лицо явилось: это был сельский сторож в казенной форменной фуражке. Все остальное на нем было цивильное. Глянув на его ноги колесом и сильные, широкие ладони, Э. С. спросил:

— В кавалерии служил?

— В кавалерии, — ответил сторож.

— Наотмашь бить умеешь?

— Умею, — ответил тот и сдвинул пятки, пытаясь стать по стойке «смирно».

Э. С. повел его к той хижине, где лежали связанные акцизные. Дорогой он велел сторожу нарезать ореховых прутьев покрепче и на вопрос сторожа, для чего они, ответил, что надо изукрасить два жирных зада. Дойдя до места, он велел сторожу выволочь обоих акцизных из хижины, те же, увидав Э. С., стали рассказывать в один голос, как они устроили на контрабандистов засаду, как бились с ними врукопашную, но у бандитов был численный перевес, их связали, рты заткнули кляпом, так что они чуть не задохлись, и, если бы Э. С. с сельским сторожем не пришли к ним на выручку, они так бы и задохнулись в этой хижине, ведь для этих варваров-бандитов жизнь человеческая дешевле пареной репы… И так далее и тому подобное.

Э. С. приказал сторожу стянуть с акцизных штаны. Несмотря на вопли, протесты, мольбы, сторож оголил их мягкие части, лихо по-кавалерийски замахнулся, будто саблей, и хлестнул одного из акцизных ореховым прутом. На белом теле пролегла розовая полоска. Акцизный завопил не своим голосом, изогнулся, как гусеница, а сторож тем временем хлестнул таким же манером второго. Тот тоже изогнулся, как гусеница, и завопил.

— А теперь — марш! — крикнул им Э. С. — Скоты несчастные!

Он кричал, бранился громовым голосом и, не помня себя от ярости, шарил дрожащими руками за поясом, чтобы выхватить пистолеты. Дожидаться, пока он их выхватит, акцизные не стали, подскочили так, будто собрались одолеть земное притяжение, и помчались прочь, на бегу подтягивая штаны, сползшие чуть не до самых щиколоток. Затягивать пояса было некогда, они вихрем неслись через виноградники и табачные плантации, придерживая штаны рукой, чтобы прикрыть срамные места.

Э. С. в конце концов выхватил пистолеты, выпустил обоймы в воздух, а когда взглянул, бегут ли еще акцизные по полю, тех и след простыл. Вместо них он увидел печальное порубленное лицо прокаженного, контрабандист поклонился и исчез таким же невероятным и неожиданным образом, как и появился.

Прокаженный являлся ему еще несколько раз, рвал на себе рубаху, печально глядя на него, или же низко, но без раболепия кланялся, выражая Э. С. должное уважение, но при этом не теряя достоинства. Если он вставал в дверях, Э. С. отворачивался к окну, но прокаженный тут же оказывался перед окном и смотрел на него печальными своими глазами. Зияющая рана пульсировала, как живая, шрам обнаженно блестел, напоминая борозду, которую никогда не засевали и на которой ничто никогда не взойдет. Э. С. навечно расстался со своей инспекторской деятельностью и на полгода уехал в горы. Там он целиком отдался охоте, шаг за шагом стал проникать в тайны животного мира и, чтобы не хранить эти тайны для себя одного, стал все им увиденное описывать. В часы досуга он ублажал солдатских жен и молодых вдовушек, а когда зацвела липа и птичьи пары обезумели от ее благоухания, Э. С. повстречал роскошную женщину, по его собственным словам, то была не женщина, а Акрополь. Однажды, бродя по Акрополю, дивясь его стройным античным формам, он заметил вдалеке, на пустынном плато, прокаженного. Тот сделал попытку подойти ближе, но Э. С. сказал:

— Сгинь, не хочу тебя видеть!

Тот понял, отвернулся и больше своими посещениями его не донимал. Он удалялся, широким жестом запахивая разодранную рубаху, чтобы прикрыть свою рану.

Женщина-Акрополь взглянула с удивлением, хотела прикрыть свои стройные античные колоннады, но Э. С. помешал ей сделать это, он вдруг ощутил себя варваром, злой дух разрушения овладел им, и он ворвался в Акрополь, круша колоннады на своем пути. Именно тогда ощутил Э. С., как клокочет в его жилах кровь, а в темных глубинах души запульсировал новый ритм, который спустя годы выльется в рокочущие звуки «Ревет и стонет Днепр широкий». Позже, отдыхая на руинах Акрополя, он размышлял о том, что варвары всюду приносят с собой разрушение, но одновременно сеют семя новой жизни.

Несколько последующих дней Э. С. старался сдружить свою Джанку с ежом. При каждой попытке собаки преградить зверьку дорогу к лягушкам Э. С. вступался за ежа, трепал Джанку за уши, грозил пальцем, Джанка садилась в траву, заглядывала хозяину в глаза и виновато стучала хвостом. Джанку частенько таскали за уши, оттого они у нее и выросли так, что она стала похожа на сказочного человечка Сам-с-ноготок-уши-до-полу. Под конец собака приучилась сидеть смирно, когда еж вылезал из орешника и решительным шагом — серьезный, возмужавший — шагал по тропинке. Столь же решительно взбирался он на шоссе, пересекал его, кубарем скатывался с откоса, и, сдается мне, умей он свистеть, то непременно насвистывал бы от полноты чувств. Но поскольку свистеть он не умел, то довольствовался тем, что шумно выдыхал через нос, а это почти все равно, что насвистывать.

Так благодаря вмешательству человека был восстановлен порядок, каждому нашлось место под солнцем. Но похоже, именно тогда, когда все обстоит наилучшим образом, судьба одним глазком заглядывает к нам и, обеспокоенная порядком, принимается немедленно вносить беспорядок. В данном случае она прибегла к помощи лисицы, существа невообразимо хитрого и еще более коварного. Лиса эта проживала неподалеку от дачного поселка, прознала, кто из местных жителей держит бройлеров — то бишь инкубаторных цыплят, — и стала этих цыплят пожирать. Бройлер — у него ведь никакого инстинкта самосохранения нет — при виде лисы аж дрожит от любопытства: кто это к нему приближается? А когда лиса легонько подхватит его зубами, оторвет от земли, он вертит головой во все стороны, прищелкивает от удивления языком и чуть не помирает от любопытства — интересно, а что это с ним собираются делать? Лиса же ничего делать не собиралась, просто-напросто уносила его в потайное местечко, на какое-то время исчезав, а затем появлялась вновь, довольно облизываясь. Случалось, после этих трапез какое-нибудь цыплячье перышко застревало у лисы в зубах, щекотало нёбо, и от этой щекотки она блаженно улыбалась и даже легонько жмурилась.

Прикончив всех инкубаторных цыплят, какие только водились в поселке, лиса несколько дней слонялась голодная, одно цыплячье перышко еще торчало в зубах, щекотало ее, но улыбалась она уже кисловатой улыбкой. Как-то утром она набрела на тропку, по которой обычно проходил еж, понюхала, исследовала ее в обоих направлениях и ринулась на поиски добычи. Еж в это время пил воду и не заметил лисы, она первая его увидала. Подстегиваемая голодом, она в несколько прыжков оказалась рядом со зверьком, на бегу замахнулась лапой и перевернула его на спину, зная, что брюшко у него незащищенное. Еще один взмах — и ежику пришел бы конец, но он тоже не дремал: сразу свернулся в комок, да так проворно, что даже треск пошел — это застучали друг об дружку иголки. Лиса покатила колючий комок по траве, исколола себе все лапы, попробовала мордой нащупать щелочку между иголками, но несколько иголок впились ей в нос, она отшатнулась, зачихала, постояла в раздумье, потом вдруг ее осенило, и она даже подпрыгнула от радости. Нос еще болел от уколов, но цыплячье перышко приятно щекотало нёбо, лиса улыбнулась и столкнула ежа в воду.

Он не сразу понял, где он. Почувствовал только, что его покачивает, начинает медленно кружить и что твердой почвы под ним нет. Издали долетел собачий лай и голос Э. С., который кричал что-то подбадривающее. Однако долго вслушиваться еж не мог, он почувствовал, что у него намокает брюшко, вода уже коснулась носа, зверек струхнул, попытался выбраться на сушу, но вода пришла в движение и ухватила его своей мокрой лапой за морду. От ужаса еж растерялся — он обнажил брюшко и высунул морду из воды. А у самой воды его поджидала лиса с цыплячьим перышком в зубах, приятно щекотавшим ей нёбо.