Избранное

В этот момент горную тишину нарушил отдаленный всплеск заколдованной долины. В нем слышались странные паузы, за каждой из которых следовало ускорение ритма, будто тяжкое дыхание человека, которому не хватает воздуха, чтобы глубоко вздохнуть, в груди у него свинцовая тяжесть и приходит мысль о смерти.

Эндриад весь напрягся и стал похож на беглеца, успевшего вкусить свободы, но вдруг услышавшего шаги головорезов.

— Что случилось, Эндриад?

Уже не слушая ее, он порывисто и тревожно оглядывался вокруг.

— Мадонна! — простонал он. — Вы не слышите? Что они ей сделали?

Тишина. Потом — человеческий голос:

— Профессор Эндриад! Профессор!

В то же утро, незадолго до полудня, под неумолчный стрекот насекомых в лугах Джанкарло и Ольга Стробеле спустились по луговым тропинкам к берегу Туриги, тихой речки, огибавшей Первый Номер у подножия его стен. Здесь не было нужды в раздевалках и кабинах — кругом простирались безлюдные места.

Излишне стыдливый Стробеле, в майке, белых брюках и сандалиях, отправился раздеваться за куст орешника.

Он, как истый пуританин, считал постыдным и греховным обнажать тело на открытом воздухе (при том что сам был, в общем-то, красивый мужчина) и потому, оставшись в длинных трусах, не стал расхаживать по берегу, а мгновенно прыгнул в воду.

Он вынырнул из спокойной, зеленой и глубокой воды и обернулся к берегу в ожидании, что Ольга последует за ним. Но, приглядевшись, оторопел.

В солнечном свете стройная, словно подросток, Ольга стояла на берегу совершенно обнаженная.

Подняв локти и поправляя шиньон, она напоминала амфору и без смущения дарила ему, солнцу, природе свое прекрасное тело и смеялась от полноты счастья.

— Ольга, надень купальник! — крикнул он, лежа на спине и медленно загребая воду.

— У меня не-е-ету, — ответила она тоном капризной девочки. — Я его дома забыла.

— Тогда оденься и пойди возьми. — Голос его сделался жестким.

— Ни за что на свете. Кто меня здесь увидит? Не тебя же мне стесняться, право.

— Не упрямься, Ольга. Еще пройдет кто-нибудь.

— Да ведь тут кругом все перекрыто. И собаки есть.

— Собак больше нет.

— Как нет? И Вольфа тоже?

— Они лаяли круглые сутки с тех пор, как этот… этот аппарат заработал. Просто с ума посходили.

— Боялись, что ли?

— Ну хватит, Ольга, не будем спорить.

— Ой, Джанкарло! — И жена расхохоталась. — Я все поняла! Это из-за него? Я его должна стесняться?

— Ольга, прикройся хотя бы полотенцем. Вдруг подойдет Эндриад, или Исмани, или кто-нибудь из электриков.

— Послушай, Джанкарло, ты иногда как ненормальный. Неужели я должна стесняться этой вашей машины, этого электронного мозга? Испугался, что он возмутится? — Она заливалась хохотом. — Или возбудится?

Продолжая смеяться, обнаженная женщина повернулась к ближайшему павильону робота, приземистому бетонному параллелепипеду, который метрах в восьмидесяти от нее возвышался на травянистом холме, наполовину заросший живописным кустарником. И весело крикнула:

— Эй, красавец, видишь меня?

Она кричала, воздев руки, словно предлагая себя, и беззастенчиво демонстрировала роботу всю свою красоту.

— Хватит, хватит! Постыдилась бы! — Джанкарло Стробеле не выдержал. В три гребка достигнув берега, он выкарабкался из воды и бросился к жене.

Но Ольга ловко увернулась и с хохотом помчалась по приветливому лугу прямо к роботу.

Муж — за ней, смешно подпрыгивая и спотыкаясь, когда скошенные стебли впивались ему в голые ступни, Ольга же, будто ничего не чувствуя, легко скакала по траве.

Ярость прибавила ему сил, и, когда она обернулась подзадорить его, Стробеле кинулся, как кидаются в воду, и схватил-таки ее за щиколотку. Ольга растянулась на земле.

— А-а-а! С ума сошел? Ты что?! — кричала она, силясь подняться.

Но Стробеле не отпускал. Грубым рывком он притянул ее к себе, обхватил за плечи и, перевернув на спину, в бешенстве залепил ей пощечину.

Хохот оборвался, жена забилась в истерике. Извиваясь и брыкаясь, она колотила кулачками по крепким рукам мужа.

В это время с другой стороны зарослей кустарника послышалось:

— Профессор, профессор!

— Спрячься тут, быстро, спрячься и сиди тихо, — приказал запыхавшийся Стробеле, указывая на густую листву ближайших кустов, и, отпустив жену, вскочил на ноги. — Спрячься же, ради бога, — повторил он и заспешил в ту сторону, откуда звал его старший техник Манунта.

На этот раз она послушалась. Еще не отдышавшись от борьбы, притаилась в тени под кустом и тихо сидела, пока ее муж торопливо пробирался сквозь заросли.

Манунта бежал вниз к реке ему навстречу.

— Что случилось, Манунта?

— Профессор, — ответил тот. — Идите скорей. Там, в седьмом отсеке, что-то не то. Боюсь, преобразователь реакции замкнуло на массу, и он сгорел.

— Когда это случилось?

— Минуты три-четыре назад. Я был в зале управления, только-только закончил обход, и вдруг — какой-то резкий звук, вроде жужжания. Из седьмого отсека. И три красные лампы зажглись.

— Предохранители?

— Да, предохранители. Но это еще полбеды, потому что сработал блустер. Беда в том, что после этого…

— Я все понял. Манунта, беги и все выведи на минимум. Беги быстрее. А я оденусь — и за тобой.

Сидя в тени под кустарником, Ольга слышала, как удаляется Джанкарло и как затихают голоса. Холодок листвы остудил ее взмокшее от беготни обнаженное тело. Она поежилась.

Горы стояли объятые величественной полуденной тишиной. Только где-то в ее глубинах, на залитых солнцем молодых и свежих лугах стрекотала жизнь, ликуя и радуясь раннему лету.

Но к этой россыпи несметных голосов примешивался еще один звук. Такой же пространный и неопределенный, состоящий из бессчетного количества частиц, которые складывались в хор шепотов, дуновений, щелчков, биения, дрожи, шорохов, слабого свиста, вздохов, глухих отрешенных ударов, вибрирующего эха далеких пещер, эфирных завихрений, упругого потрескивания контактов, шелеста и вязкого бульканья в трубопроводах. Голос робота, Первого Номера, грандиозного искусственного создания, встроенного в пейзаж.

Женщина встала и вышла под солнце, ей очень хотелось, чтобы оно согрело ее всю, чтобы его восхитительный жар проник внутрь и пробудил нежные желания.

В это самое мгновение до нее долетел новый звук: на нескончаемое витиеватое звучание искусственного мозга внезапно наложилось отчетливо выраженное резкое жужжание, как будто что-то завертелось с бешеной скоростью; это было какое-то захлебывающееся кружение в надежде вырваться из круга, отчаянный стремительный рывок электронной машины к непостижимому высвобождению. Как будто сотня душ, погребенных в лабиринте, стеная и моля, разом возопила из подземелья.

Ольга замерла, прислушиваясь, и лицо ее расплылось в улыбке. Все это смахивало на комедию. Повернувшись к ближайшему павильону, она стала рассматривать блестящие выпуклые иллюминаторы, которые в прихотливом порядке расположились там и сям на герметических стенах, отчего низкая постройка приобретала некое своеобразие. Женщине казалось, будто эти гигантские зрачки с жадным любопытством уставились прямо на нее и она чувствует тяжесть их взглядов на своей белой, усыпанной веснушками коже.

Нутряное завывание машины еще более убыстрилось и вдруг оборвалось, рассыпавшись на спазмы по неведомым, запрятанным глубоко в землю колодцам, похожее на звук воды, которую глоток за глотком засасывает труба в раковине.

— Первый, — тихо позвала она шутки ради, подходя поближе. — Первый, ты видишь меня?

Она потрогала стену рукой и обнаружила в этом месте какую-то полосу вдоль стены, шириной около метра, из упругого податливого материала, раскаленную на солнце.

Затем посмотрела вверх, на круглые стекла иллюминаторов, на косые щели, отдушины, загадочные отверстия в разных местах белой стены. Что это — микрофоны ли, фотоэлементы, объективы фотоаппаратов, раструбы громкоговорителей?