Ура!

Для скольких этот звук был последним в жизни, сколько душ впитал в себя. Бежали слепо, цепляясь за свой же крик, и получали пулю, кроваво давясь криком. На войне все кричат: «Ура!» Из отчаянного командирского зова вырастает общий хор, ветвистое могучее дерево. Я предлагаю вам новый Миф о Древе Ура. Золотистая крона гудит и шепчется над полями войн.

Корни костистые, плоды красные, и кора… Толстенная кора!

Ничего не искали?

– Не хотите поразвлечься? – завлекательно прозвучало в телефоне.

Поразвлечься! На станции «Красные Ворота» с купюрой в кармане джинсов я стоял, придавленный к мраморной стене ожиданием. Но вот нарисовалась резвая фигура, Макар, размашистый шаг, на плече раскачивалась сумка. Он налетел, мокрые кроличьи зубы:

– Давно ждешь? Пойдем, пойдем! – Глаза, смеясь, казалось, шли пузыриками, он тянул меня на эскалатор.

Макар извивался, с желтым петухом волос, в зеленых штанах-шароварах, усеянных карманами:

– А мы с Алиской с утра гонца послали. Клевый, говорят, товарец.

Над эскалатором плыли щиты реклам.

– Глянь! – он ткнул мне пальцем в грудь. – Удачное решение, а? Отли-ично! – и причмокнул, как чирикнул.

Это он про какой-то щит.

– Который?

– Эх ты, разиня! Проглядел… – он хлопнул по плечу – А ты-то сколько берешь?

Что я понимаю в вашем героине… Я пожал плечами. Мы были уже на улице.

– Алиса где? – щурясь от ветра, я следовал за проводником. Вгрызаясь в ноготь, он пересекал улицу.

Встали у памятника Лермонтову. Рядом с поэтом изгибался демон в узорчато-бронзовом пламени.

– Так, где Алиса?

– О! – вместо ответа сырым ногтем показал Макар. – Супер ваше! Памятник сатане! Прикинь?

Я отвернул лицо.

– Мерзнешь? – сверлил голос. – Мерзнешь. А чего ты оделся по-лоховски? Теплей надо было.

– Как захотел, – буркнул я.

– Эх ты, хоть бы воротник поднял… – и грубые руки схватили меня за шиворот. – Дай поправлю!

– Пусти, – я отпихнул его и с одной воротниной, поднятой, сел на камень.

– Встань, встань. Машинку себе застудишь. Работать машинка твоя не будет!

Сидел я молча, окаменев, принимая набеги ветра.

– Вы! – донесся жирный голос кокетки.

У тротуара остановилось авто, и Алиса, высунувшись, гребла к себе рукой. Мы поспешили забраться на заднее сиденье. Там свернулась еще одна девка.

Ехали мы по родному городу. Проплывали – здание детсадика, почта, перекресток, палатка цветов, светлая зелень деревьев… И все осквернено, надо всем надругались. Кто? Сидящие в авто. Они еще не сдохли. Перебрасываясь словечками, они скользят глазами по городу. Как они смеют смотреть! Что они понимают? Старуха пролила пакет молока, стоит над белой лужей в недоумении. Ребятишки с пронзительным «ура-а!» бегут через дорогу… А они, героинщики, – не из этих мест.

Алиса оживленно базарила, шофер напрягался, и расплющься мы сейчас в катастрофе, был бы я счастлив. Я бы сам сдох, но пускай и они сдохнут, пускай их искорежит.

Алиса:

– А у подъезда толпа подростков ошивается. Нас окружили: «Вы к Кислому? Пусть Кислый выходит», а у них лица совсем невменяемые – ха-ха-ха!..

Макар задергался:

– Прикол-прикол!

– Ты деньги щас дашь? – прошепелявила мне вторая, Ирэн, вяло вздрагивая гусеницей рта.

А по прибытии в квартиру все началось. Я сидел на плюшевом диване, задумчивый и влюбленный в Родину. Макар бойко выложил шприцы.

– Ложка и вода-а, – звякнула предметами Алиса. За окном шумела автострада, под пылью стекол была различима труба завода. Мощная труба, когда ее воздвигли усилиями народными, в каком году? Макар возбужденно готовил причиндалы, он кидался прибауточками (какие-то непонятные мне фразы). В углу столика скапливались отбросы, упаковка шприцов, обертка…

Долгожданный комок! Макар выложил белый комок на ложку, а фантик жестко метнул в кучу отбросов:

– Для барсука!

Барсук? Что-то сленговое… Ну а я вспомнил мальчика по кличке Барсук, шестнадцатилетнего, я его видел пару раз, умер он недавно от передоза. Мне вчера об этом сообщили.

– Барсук умер недавно, – выдавил я, и раздался общий гогот.

– Ну ты сморозил! – подмигнул Макар, огоньком зажигалки подогревая ложку.

Смеялись и обе дамы, у Ирэн личико было смуглое, измятое, точно подгнившее киви… И рот-гусеница.

– Так тебе сколько? – принялись меня травить. – Тебе отложить или все сразу?

А я в этом не понимал…

– Побольше, побольше, – обреченно бормотал я. Первой кололи Алису. Она закатала рукав черной кофты.

– Только не бо-ольно, – ныла, плотно зажмурив глаза, так что морщины пошли.

Пухлая, очень белая ручонка. Когда-то я любил тебя, Алиса. Рука, как облако, и сквозь это облако едва сквозит голубизна. Чуть-чуть голубенького, а в основном все белое и пухлое. Вен нет. Неудачный укол. Хвостик крови не вильнул в шприце. Нет попадания. Макар озабоченно тыкал в вену, а Ирэн на руку навалилась.

– Бо-ольно! – визжала Алиса. – Соседа… Позовите соседа, сосед умеет.

Свинячий визг на всю квартиру, вены запрятались в глубь сала. А за окном призрачная труба завода…

Попали. Затаила дыхание Алиса, принимая в себя дозу.

– Ложись, ложись! – Макар кинул ей на лицо черным бюстгальтером.

Она растянулась на диване, постанывая, и тут же взялись за меня. Увы, тоже с первого раза не получилось.

– Ишь! – ликовал Макар. – Да у тебя тут пузырь кровавый!

Ирэн подхихикнула и снова попробовала мне ввести, я сгибал и разгибал руку.

– Хорошие, хорошие вены, – шептал Макар, – выпуклые, – и белизна растворялась в Павле Уражцеве.

Все. Черные Алисины трусики полетели мне на лицо. Я лежал и гудел изнутри.

Потом было блуждание по квартире, жадное отхлебывание воды из бутылки «Святого Источника».

– Уражце-ев, – завела меня Алиса в коридор. – Ну как? Успокаивает?

– Да уж.

– А давайте все время препарат принимать. Будем колоться, ну, раз в четыре дня…

«Подсела уже и меня подсаживает», – подумал я и издевательски согласился:

– А как же!

Успокаивает… У героина нет качеств. Материально воплощенное Ничто, Небытие… Скука смертная. Снежная поземка наших просторов.

Мы вывалились из дома. Меня тошнило, а они болтали. Правильно, им же меньше досталось, это у меня почти передоз. Поехали мы в какой-то клуб. Я высунулся в открытое окно, и тугой ветер затыкал мне рот, и хоть так я справлялся с рвотными позывами. А у клуба их оставил. Пошел замедленно прочь, и вокруг выросла стройка. Вечер. Работа затихла, замерли бетономешалки. Все серое, цементное, железные конструкции. Вдали малиново округлялся закат. И тут среди этого цемента меня и вырвало нескончаемым потоком… Закат малиновый.

Тянулись дни, названивала Ирэн.

– Поразвлечься не думаешь? Есть хорошего качества…

Я не выдержал:

– Тебя ждет пуля. Ясно?

Она прошепелявила:

– Яфно.

Я проклинаю фальшь. Что за разговор: тяжелые наркотики – легкие ли… Ненавижу эту чушь! Вы говорите: отрывайся как можешь, мы – свободное общество, но скины – это ужасно. А молодые бреют себе черепа! Вы поучаете: бери от жизни все! Кури хэш, но только шприца не надо! А пацан начинает колоться и СПИД получает, вы презервативы навязываете, а мы назло вам совокупляемся беззащитно.

Общество неповоротливо, не ответит на простейший мой крик. Вот гашиш разве лучше героина? Ну да, безопасней. А в смысле поведения? Я помню, как, укурившись, смеялся над избитым солдатом…

Я шел себе мимо. Малой сидел на пне и зеленел бутылкой. Маленький скин. В черном капюшоне. За спиной у него была стена в диких надписях и ярких разводах. Он наклонил бутылку и полил песок. Песок искривился.

– Ты чего? – спросил я. – Горько?

Он кивнул с неподдельной гримасой:

– Противное, не привык пока.

– У меня то же самое, – подбодрил я. – Лет до шестнадцати пиво горчило.

Он вскочил, взбалтывая бутылку. Выругался и, обернувшись, швырнул о стену. Пена со стеклом отекли вниз.