Ура!

– Лучше гаш мутить, – он потирал ноздрю вздернутого носа.

Я кивнул.

– Твердого? – удивился малой и зорко окинул дворик: – А че? Место непалевное… Тебя как ваще?

– Павел.

– Артем, – светлые глаза в ворохе ресниц. – Ловандер-то е?

– Сотка.

– Покажь!

Я взмахнул в воздухе купюрой.

– Чур, вместе раскуриваем, – он сцапал купюру и спустил в штаны-камуфляж – Просто с табаком смешаем, – и встряхнул капюшоном, и выскользнул на волю его голый череп.

Розовыми пальчиками он развернул серебристую фольгу. Комочки гашиша. Распотрошил папиросу и стал ее пичкать гашишной пылью. Мы дули. Я вдувал напряженно, до темени в глазах, и поймал на себе пристальный взгляд. Этот скин меня буравил своими ясными гляделками.

– Как жизнь молодая? – спросил я, теряя потоки дыма.

– Давай! – он выхватил папиросу. И расхлябанным ртом дососал. – Тут немного осталось, – выдал фольгу. – Захочешь, еще набьешь. Цыгарки возьми. Ну, почапаю, – и зашагал прочь, отплевываясь.

«А че? Может, еще?» – я сжал губы и поволок в себя тучу. Горько поперхнулся, слезами облился…

Минут через десять смех нагнал меня. Голубела вдаль мокрая улица. Было совсем не весело, я пробовал губы удержать. Но мощный хохот меня уносил.

Я видел, как от гашиша гогочут подростки, но не предполагал, что такое возможно со мной.

И тут я наткнулся. Лежит солдат. Кровь плыла по лицу, по шее и стекала за пазуху. Рядом на корточках сидел другой солдат, теребя:

– Сане-ек, встава-ай! Подымись!

А тот охал сквозь красный ручей. Я попробовал руками сжать расползавшийся рот.

Завопил кавказец-умора…

– Беспредел, беспредел это! – сиял он лицом обвинителя, глаза его округлялись, как у барана.

Второй горец, с топориным профилем, рвался к лежащему. Очевидно, солдат жутко ему нагрубил и вот теперь расплатится!.. Получил с размаху и еще получит. Горца удерживали мужички, и громкая тетка слепила ему в лицо каким-то удостоверением… А в стороне лохматый бомж оперся о костыль и равнодушнейше мигал.

Я давился смеховой икотой! Рот расстегивался! Я мелко дрожал губами, удерживая, но напрасно… Солдат все охал, охал, а другой солдат поднимал его, бормоча… А я уносился с хохотом вдаль.

Один раз я на наркоте заработал. Обслужил барыгу (весь район знал этого Мафиози). Я тогда подрабатывал на автостоянке, пригнали машину, и я заменил колодки. Мафиози был доволен и позвал в кафе рядом, где засел.

Это был мой желто-багровый, в вонючих дымах, месяц сентябрь. Я вступал в девятнадцатую в моей жизни осень. Вошел в кафе. Уражцев – черная с круглыми пуговицами куртка, из нее выглядывало синее горлышко свитера, модно сплетенный, не свитер, а кольчуга. Заметил их за столиком. Мафиози меня тоже заметил и стал рыться в кожаном кошельке. С ним был охранник – лицо, состоящее из лоскутков. Все лицо из лоскутков мяса, некогда взорванного, полагаю. Сам Мафиози, толстяк в черном пиджаке, все еще рылся. Ага, вот уже вытащил в полутьму кафе несколько купюр. Протянул их мне, и тут с шелестом на стол у него выпала русская бумажка.

– На, возьми и это! – пугливо сказал он. Я не отверг.

– Ну, давай! – Влажная мякоть руки накрыла мою руку.

Я вышел в ветреный город. «Ах, Мафиози, вас еще повесят!» – напевал я в такт ветру.

Хотите, товарищи, повесьте и меня, лишь бы не было этих Мафиози. Буду раскачиваться на ветру. Лишь бы рядом Мафиози, грузный, поскрипывал. Ах, если бы вместе со мной ушла и эта эпоха драгс!

Часто хочешь нырнуть за неизведанным, надеясь, что откроется тебе что-то самое важное и все объяснит сразу. А когда разжимаешь руку, не жемчуг обнаруживаешь, а жабу или скорпиона… Проблема не в том: подсел ты или соскользнул. Наркотики выбрасывают в сферу распада. Каждый прием как клиническая смерть. Смерть на идейном уровне. Многие, и мои друзья тоже, превращаются в живых мертвецов. А я отказываюсь!

Если пойти по Никольской улице, выводящей прямиком на Красную площадь, то окликнут:

– Вы ничего не искали?

Уважительно, на «вы» заговорили… Таджичка, румяная, с узкими медовыми глазами, коснулась краем балахона:

– Вы ничего…

Стоят на тротуаре пацаны зла. Пересохшие ржавые рты. В большинстве сами сторчались, на дозу себе зарабатывают, и только вопрос цедится сквозь зубы. Девица в черных очках, рюкзачок за спиной. На бомбистку похожа, длинный нос слащаво лоснится.

– Вы ничего…? – и солнце в очках сверкнуло.

А всех ослепительней два бомжа, старик и старуха, в тряпье. Лишь утро свой поднимает жар, они уже на тропе. «Вы ничего…» – чумазая, шепчет старуха адова, быстро крестообразно черные пальцы складывая. Низко платок надвинут, глазик сощурен тонко. И безобразный винт хмуро хранит котомка. А дед сидит на гранитном камне, босой, да-да, босой, и за пазухой под холщовой тканью героин, простой, как соль. И в гущу опять икает седой бороды волос: «Н-ничего не искали?»

Я вдумался в вопрос.

НИЧЕГО!

Ты, наркоман, для жизни осипший, с температурным огоньком в глазах, продутый потусторонним сквознячком. Отвергаю твой стиль.

Какие-то вы все – и наркоманы, и наркоторговцы – твари подпольные… Хищные, дерганые тараканы. Самодовольные слизни.

Отвергаю. Отрицаюся!

Наши дорогие,

с большим приветом к вам семья Касьяновых!

Во первых строках нашего письма напишем пару слов о том, что получили от вас письмо, за которое вам большое спасибо. Из письма узнали, что мама-бабушка нарушила ноги, а мы ее ждали к нам. Теперь – когда они у нее заживут… Ноги-то старые, плохо дело. Может, к весне заживут. А может, Павлик приедет, посмотрит, как мы живем.

Пока мы живем троем: Петя, Андрей и я. Может, они уйдут в свою квартиру весной. Андрей учится в десятом классе, учится средненько. Он ГЕРАИНТСИК. Колет себя. Везде лечили, ничего не помогает. Петя работает. Тоже часто болеет, простывает. А про меня нечего говорить. Вся больная, так, хожу потихоньку. Ну вот и все. Писать больше нечего. Оставайтесь живы-здоровы. И мы остаемся в таком духе.

Тамара.

Несколько слов про ментов

Ну а менты… Вечное соревнование с уголовниками, повадки те же, песни те же и рыла те же. Рядовой нормальный человек для мента – это объект надругательства – фраер, лошок…

На проходной мент.

– Извините, у вас здесь одна проходная? – спрашиваю.

– Не-а… – лупоглазое лицо.

– А еще где?

– Тебе че, в рифму ответить или как? – и поводит автоматом.

Ах ты, сука, думаю я… Почему они смеют хамить? Они энергично сеют сорняки зла. Что за структура такая, серая рыба, протухшая с головы до хвоста!

Даже жаль их иногда, каждый день надевать свой серый армяк и ходить под неприязненными взглядами страны. Как будто враги народа. Но сами виноваты. Сами себя так поставили.

Меня поставили лицом к стене. Трезвый и веселый, я шел ночью по городу. Пряная весна, шар луны. Лицом к белесой стене музея Шаляпина я вдыхал известку. «Ноги шире! – сапог бил по ногам. – Шире, бля, сказал!»

Менты, вы достали народ!

Еще одна из историй. Зимний путь. Беленькие сугробы, выдолбины в ледяной коросте… Чудовищными зевками я вытравлял из себя алкоголь. К огненной витрине закрытого магазина примерз мент, он смотрел, закусив губу. Взъехав на тротуар, индевел милицейский воронок. Ментовская рожа была как апельсиновая шкура. Сплошные оранжевые поры под заснеженной шапкой.

Он махнул рукой:

– Документы ваши.

Я протянул паспорт, и он придирчиво удостоверился. Рация трещала на поясе.

– Ну че, епты, поехали…

– А что такое?

Зверски исказился, подал знак. Матерясь, выскочил второй мент, долговязый мальчишка, – размахнувшись, хлестнул меня дубинкой. Главное – не падать, знал я. Тогда будут бить и волочить. Я шатнулся, кривясь от боли.

– Договоримся! – сказал я скороговоркой.

– Ну? – мент выжидательно сложил губы трубочкой.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.