Точка преломления (ЛП)

— Я помню, что тебе нравилось, когда тебя целовали в это место, — произнес он хриплым голосом. — До сих пор нравится?

Чтобы ответить, мне пришлось сосредоточиться.

— Не знаю, — прошептала я. — После тебя меня сюда никто не целовал.

В отражении я увидела, как его рот приоткрылся. Сердце так громко билось в моей груди, что я удивилась, как Чейз не слышит этого. Гадала, знает ли он, что так оно бьется только для него и ни для кого больше.

Он наклонился, и кончик его носа коснулся мочки моего уха и опустился ниже, пока его губы не нашли то место, его место, из-за которого мои колени подгибались и все тело начинало дрожать.

Он медленно повернул меня, запуская пальцы мне в волосы. Он приблизился, и теперь мы дышали один и тем же воздухом. Его губы были теплыми, мягкими и полными сдержанности, но через несколько слившихся секунд он обнял меня крепче, и его рот стал более требовательным — горячее дыхание, соприкасающиеся зубы и четкое ощущение его мягкой нижней губы между моими. Он чувствовал это, как и я. Бегущие мгновения пытались разлучить нас, и, если бы мы не держались друг за друга, злой рок победил бы, разделил нас и мы бы потеряли друг друга навсегда.

Его большие мозолистые ладони легли на мои ребра, вытащили из юбки полы жесткой блузы и нежно скользнули к моим бедрам. В каждом месте, к которому он прикасался, вспыхивали мурашки и искры жара. "Запомни это, — приказала я себе. — Запомни, как ощущаются сейчас его ладони. Запомни каждую секунду с ним".

Наше дыхание стало прерывистым и неровным. Я взялась за подол блузки и стащила ее через голову, ожидая, что испытаю смущение или почувствую себя слишком тощей или слишком плоской, но его губы разомкнулись, а глаза расширились, и все эти мысли исчезли. Его пальцы скользнули под пояс моей юбки, описывая круги на животе, и я схватилась за круглые деревянные пуговицы его полотняной куртки, ощущая непреодолимую жажду быть как можно ближе к нему. Когда мое поврежденное запястье не смогло справиться с задачей, он попытался помочь мне, но наши нервные ладони запутались. Мы рассмеялись от нехватки грациозности.

Затем я сделала шаг назад и положила его куртку на пол, расстелив ее, как одеяло. Он смотрел, молча осознавая серьезность моих намерений.

Сначала он не ответил, но потом кивнул, будто не мог подобрать слова.

Я села на нашу одежду, и он опустился на колени рядом со мной, держа в ладонях мое лицо и гладя мои скулы большими пальцами в синяках. "Вот оно", — подумала я, сглотнув. И мне даже не пришлось говорить себе запомнить это, потому что я знала, что запомню обязательно.

Но его глаза поднялись над моим обнаженным плечом и посмотрели на пол и расстеленную куртку. Его брови сошлись вместе.

Одной рукой я прикрыла грудь.

— В чем дело?

— Ты уверена?

Беззащитность в его голосе изумила меня. Заставила осознать, что он спрашивает не об этой пыльной комнате, а о себе.

— Да.

Мгновение он молчал, а потом моргнул.

— Ты не будешь сожалеть...

— Нет, — ответила я. Мой взгляд опустился.

Чейз помедлил.

— В последнее время я так много всего напортачил. Если ты сомневаешься...

— Не сомневаюсь, — отрезала я.

Он выдохнул сквозь зубы и закончил:

— То скажи сейчас.

Но он уже наклонился надо мной, отводя с моего лица волосы и касаясь кончиками пальцев моей щеки.

— Я не сомневаюсь, — повторила я. — Возможно, это наш единственный шанс.

Он замер.

— Что?

— Ничего, — торопливо ответила я.

Он сел прямо.

— Что ты имеешь в виду?

Внезапно почувствовав себя слишком незащищенной, я накинула на плечи его куртку.

— У нас осталось совсем мало времени, если... ты знаешь. Если завтра что-то случится.

Его челюсть отвисла.

— Ты не ожидаешь, что вернешься.

— Ожидаю. В смысле, я хочу вернуться. — Как будто умереть можно было по выбору? Я уставилась на свои ступни. — Ты об этом не думал?

Он подскочил и начал мерить комнату шагами, оставив меня на полу одну.

— Разумеется, я об этом думал, — грубо ответил он.

— Тогда в чем дело?

— Я найду тебя. Если что-то случится, я найду тебя. С нами все будет в порядке. Мы поедем в Южную Каролину.

В его голосе звучала такая отчаянная надежда, что я знала: ее очень просто разбить.

— А если что-то произойдет?

— Ничего не произойдет! — крикнул он, заставив меня выпрямиться. Он резко вдохнул, пытаясь взять себя в руки.

— Ты никуда не пойдешь.

— Чейз...

— Ты даже не ожидаешь, что переживешь это! О чем я только думал?

Я встала и выпрямилась как можно сильнее, чувствуя, как подступают слезы. Мое сердце разрывалось. Я ощущала, как оно рвется внутри меня. Он знал, не мог не знать, на что это похоже, эта проеденная виной дыра в моей груди.

— Ты думал, что если бы мог что-то изменить, то изменил бы, — произнесла я.

В комнате возник призрак моей мамы. Не обвиняя и не осуждая, она все равно присутствовала там.

Внезапно Чейз замер и уставился в окно, не на центр, но вдоль по улице на казармы, в которых жил, когда мы были в разлуке.

Прошла минута. Две.

— Я бы сделал что угодно, чтобы вернуть ее, — пробормотал он.

— Я люблю тебя.

Слова вырвались из моего рта раньше, чем я успела сформулировать их, выпущенные некой неподвластной мне силой. Они мгновенно поглотили меня, овладели мной, будто факт моей любви был единственной известной мне правдой. Единственной правдой, которая существовала. Я люблю тебя, Чейз Дженнингс. Люблю мальчишку, которым ты был, и мужчину, которым ты стал, и даже когда я тебя ненавижу, я все равно тебя люблю, потому что ты — это ты, добрый, надежный и настоящий, и ты понимаешь меня и не боишься.

Осознав искренность моих слов, он застыл, словно статуя. А я ждала, еще острее ощущая собственную обнаженность и уязвимость.

Он глубоко и неровно вдохнул, и это заставило мое сердце сжаться.

— Ты играешь нечестно.

— Вообще-то, ты тоже, — сказала я. Это было правдой. Риск не являлся риском, когда было некого терять.

С коротким сухим смешком он подошел ко мне и обнял за талию, прислонившись своим лбом к моему и закрыв глаза. Я провела пальцами по розовому шраму, опоясывающему его бицепс, и вспомнила день, когда он едва не погиб, защищая меня.

— Теперь ты тоже должен сказать, — подсказала я.

— Что сказать? — Когда я его ударила, он схватил мою руку и прижал ее к своей груди. — Я люблю тебя, Эм. Я любил тебя с тех пор, как мне исполнилось восемь лет, и буду любить всю жизнь.

Его улыбка была такой беззащитной, такой настоящей. Мои глаза затуманились от слез, в груди заболело, и я не знала, как можно чувствовать себя такой счастливой и перепуганной одновременно.

Я прижала ладони к его груди.

— Что теперь будет?

— Теперь я пойду и найду Такера, — неохотно сказал он.

Это были совсем не те слова, на которые я надеялась.

— Зачем?

Он поцеловал меня в висок, задержав там губы и продолжая говорить:

— Потому что мне нужно, чтобы завтра он сделал то, чего не могу я.

* * *

Чейз вернулся через час с раздраженным видом. Я не представляла, что он сказал Такеру, но он не стал объяснять. Вместо этого мы сели рядышком и, глядя на реабилитационный центр, стали говорить, по-настоящему говорить. Обо всем, кроме этого.

Мы говорили о Каре, об Уоллисе и Билли, о Шоне, и Такере, и Ребекке. О ребятах из Чикаго, и о том, как я нашла Джека, в шоке сидевшего на полу туннеля, и о встрече с мамой в видении, вызванном сотрясением мозга. Мы говорили о Бет и о месте, которое когда-то называли домом, зная, что прошлое хранят тело и душа, а не место на карте и не сгоревшие письма или потерянный под развалинами журнал, и теперь нам достаточно друг друга, чтобы помнить. А еще мы целовались. Иногда нежно, иногда с безумной страстью, как до этого. Иногда посреди предложения, когда просто забывали, о чем говорили. За эти короткие часы мы раскрыли наши тайны, обнимая друг друга и молясь, чтобы время разом замедлилось и ускорилось, потому что, как и в ту ночь, когда его призвали, мы знали, что завтрашний день изменит нас навсегда.