Страница 30 из 63
«Этого откуда принесло?» — удивился Николай, а, повернув голову, понял: микрорайон. Там и населения, должно, не меньше, чем в деревянном центре, и большинство, если не все, бывшие сельские жители. А кому, как не им, нужна автостанция под боком? «Была, значит, голова», — усмехнувшись, подумал Николай. И вместе с этим почувствовал необъяснимое свое превосходство над «потребителями». А черта ли тогда в его жалкой авоське и узелке погорельца?! Это все так, по случаю, а из Богдановки по выходным, бывает, и не уедешь из-за городских гостечков, забивающих собой сиденья, а поклажей своей проход в автобусе. «Нахлебники», — хмыкнул Николай. И тут же уверился, что не из-за своего ротозейства, а из-за «этих» не попал он на рейсовый автобус и должен теперь голосовать на дороге…
Но обвинить дядю оказалось легче всего. Машины проносились мимо, обдавая Николая то въедливыми выхлопами бензина, то душной копотью от дизельного топлива. Когда перекрывали переезд, поток машин прерывался, а потом они, конечно, ни на метр не хотели отставать друг от друга. Надо было пройти дальше по дороге, и Николай пошел туда решительно, но тягучая боль в животе и наступившая тут же слабость укоротили шаг. Кое-как он доплелся до сломленного бетонного столба, прислонился к нему, повесил авоську на торчащий арматурный пруток и угнездил узел на пыльном изломе.
В опустевшей голове что-то тикало на манер какой-то машинки из операционной. «Вот так-то», — повторял Николай, шевеля губами. Куда теперь? Он в одном только шуме близкой дороги, в мельтешенье колес и кабин терялся и тонул как слепой котенок.
«У, раскис, сынок чертов!» — озлился он на себя и отвернулся от дороги, чтобы не выставлять растерянного лица напоказ проезжающим. Взяв узел и бросив его под ноги, Николай положил на излом локти, оперся — так ему полегче стало, но бетонные крошки больно врезались в тело, и локти приходилось то и дело переставлять.
Кое-как он совладал с внезапной слабостью, трезвее глянул по сторонам и решил продолжать начатое — идти дальше по дороге, к посту ГАИ, где наверняка должны были помочь больному человеку.
До поста, застекленной будки на сваях, Николай добрался не меньше как за час. По пути останавливался, голосовал, поднимая то кепку, то растопыренную слабую ладонь, и две машины притормаживали, но их и близко нельзя было назвать попутными.
А у поста ГАИ никого не оказалось. Николай тяжело опустился на узкую скамеечку, пристроил свою неловкую ношу и перевел дух. Надежду он еще не потерял, но на дорогу смотрел теперь равнодушно — шел уже седьмой час.
Издали замечая у поста ГАИ человека, водители сбавляли скорость, но приблизившись и разглядев, что это за человек, с досадой прижимали педаль газа, и машины взрыкивали, снова набирая скорость. Пора было Николаю признать еще один просчет, как вдруг прокатившийся по направлению в город автобус притормозил, стал сдавать назад, прижимаясь к обочине, и въехал на пятачок перед постом.
— Николай! — крикнул, высунувшись в окошко, водитель. — Аким!
Николай поднялся на ноги, вглядываясь.
— Мишка, что ли, — проговорил наконец неуверенно, не глазами, а каким-то чутьем признав в водителе Михаила Наумова, с которым когда-то учился и жил в училище механизации. — Здоров!
— Привет! Ты чего тут?
— Домой еду, — с невольной досадой ответил Николай и покосился на разглядывающих его через стекла пассажиров.
— И давно вот так едешь?
— С трех — с полчетвертого вообще-то…
Наумов присвистнул.
— А ну-ка садись ко мне! — приказал решительно.
Пока катили по асфальту, выпуская по одному, по два пассажира на остановках, Николай узнал, что автобус этот из управления буровых работ, а пассажиры — вахта.
— Восьмой месяц вот за этой баранкой, — объяснил Наумов, часто взглядывая на Николая. — А ты чего такой… жеваный? И лысый!
— Да из больницы, после операции. Нынче выписали…
— А-а, ну погоди, потом доскажешь.
Высадив последнего пассажира, Наумов выскочил из автобуса, сбегал в магазин.
— Теперь все! — сказал, устраивая на капоте «пазика» свертки.
— А ты чего хочешь-то? — настороженно спросил Николай. — Мне домой надо…
— Теперь будем думать, — поспешно заверил Наумов, трогая автобус с места.
— А не получится, — прокричал чуть погодя, — перекантуешься у меня до утреннего автобуса! Ты женатый?
— Женатый! А ты?
— Был!
Они приехали в микрорайон, миновав автостанцию, и Наумов забежал в один дом, пробыв там минут десять.
— Тут друг один живет, земляк мой, — объяснил. — Вернется с работы, возьмем его тачку и отвезем тебя. Давай пока в общагу…
Николай почему-то решил, что домой он теперь не попадет, и сник. Хотел было попросить отвезти его на шоссе, но удержался. В этот час, самое лучшее, могли подбросить до богдановского свертка, а там еще неизвестных двадцать километров. На свой «одиннадцатый номер» он больше не надеялся.
— Да не кисни ты, — с легкой досадой сказал Наумов. — Уедешь и засядешь опять лет на двадцать в своей Богдановке. Ты, наверное, уж и каблуху нашу забыл?
— Почему, — пробормотал Николай.
— Да потому, что и тогда не чаял, как домой вырваться, в тягость тебе там было. А я… виа есть вита, как наш старпом говорил! Жизнь — дорога, понял?
Николай если еще не понял, то догадался. На стекле, отделяющем водителя от пассажиров в «пазике», вместо фотографий Аллы Пугачевой или каких-нибудь парней с гитарами, у Наумова белела бумажная полоска с чернильной надписью:
и что-то вроде компаса нарисовано рядом.
— Ты и тогда шальной был, — улыбнулся Николай Наумову.
— Ладно, обсудим, — буркнул тот, довольный, наверное, только тем, что отвлек его от тоскливых мыслей.
Разговаривая, Наумов привел в порядок автобус, приткнутый к кирпичной трансформаторной будке напротив трехэтажного общежития, потом собрал свертки.
— Ну, пошли, — мотнул головой.
Они поднимались на третий этаж, а навстречу им спешили молодые, самое меньшее на десять лет моложе их, парни.
— Привет, Седой! — одинаково окликали они Наумова.
— Будь здоров! — отвечал он каждому.
Поднявшись, они прошли узким коридором, пропахшим ароматами общей кухни, и Наумов толкнул фанерную дверь справа.
— Кубрик триста восьмой! Прошу! — произнес дурашливо, обернувшись к Николаю. — Из-за отсутствия портье обувь в коридоре оставлять не обязательно!
В комнате никого не оказалось.
— А почему не закрыто? — спросил Николай.
— А разве впереди у нас не коммунизм? — отшутился Наумов. — Валерка, как всегда, домой не торопится… Раздевайся, садись, а я кухней займусь.
— Так, может…
— Да садись ты! Вот тюлень! Не серди дядю, — выпалил Наумов, собирая за шкафом у входа какую-то посуду.
Оставшись один, Николай огляделся. Сравнивать эту холостяцкую комнатенку ему было не с чем, но панцирные койки, вырезанные из журналов картинки на стенах и особенно торчащие из-под коек носки сапог напомнили ему училищное общежитие, из которого его постоянно тянуло домой, в спокойный, привычный уют. В училище Николая поначалу прозвали Акимом, а потом и богдановское «сынок Колюшка» просочилось. Так его всю жизнь покойница мать звала.
Николай как-то ясно понял сейчас, что даже дни в межрайонной больнице перенес легко потому, что постоянно и безотчетно чувствовал себя в безопасности. Там пеклись о его здоровье, о нормальном самочувствии и крепком сне. А тут, в триста восьмом «кубрике», двери которого не закрывались, как и на дороге сегодня, Николай оказался один против чужих порядков.
«Не надо было разиню в хозмаге продавать», — подумал он запоздало, а, представив себе, что мог бы в этот час сидеть в собственном доме рядом с сынишкой и женой, по которым, что ни говори, а соскучился, вздохнул расстроенно и обреченно.
В комнату заглянул Наумов.
— Секунду! — крикнул от двери. — Учитывая твое положение, ставлю чайник.