Страница 56 из 69
Разумеется, в художественном произведении нельзя было обойтись без вымысла, без обобщенных образов. Одним из них является в романе образ Степана, слуги Радищева: на самом деле с писателем отправилось в ссылку несколько дворовых. Извлеченный из архивных источников факт, одно только упоминание о нем фантазия художника часто превращает в живую сцену, в яркий образ, многозначительный разговор, органически входящий в композицию произведения.
Например, в путевом дневнике Радищева Шмаков встретил краткую запись о ночлеге в доме крестьянина Федота Блинова. Одно упоминание — больше ничего. Но этого было достаточно, чтобы в романе появился важный в идейно-художественном отношении эпизод, показывающий характер простого землепашца. Очень бегло в дневниках и письмах Радищева описывается его размолвка с отцом: два-три намека на то, что ее причиною стало нежелание Николая Афанасьевича, крайне набожного человека, признать Рубановскую, свояченицу, женою сына, а их детей — своими внуками (тем самым они лишились права наследства). Под пером Шмакова ссора превращается в психологическую драму, в острый конфликт, еще больше усугубляющий трагическое начало в образах Радищева и Елизаветы Васильевны.
«Петербургский изгнанник», следовательно, далеко не летопись, даже не историческая хроника, хотя жанровые признаки романа могут быть определены именно так. Книга живет и дышит, кипит водоворотом страстей, подымается до высот патетики, до подлинного трагизма, а рядом могут идти страницы, проникнутые тонким лирическим чувством, ощущением красоты и силы народной жизни.
Самое интересное в романе — образ Радищева. Перед нами кристально чистый, цельный, исключительно обаятельный человек. Мягкие черты лица, женственный бархат больших карих глаз, красивый разлет бровей, деликатность в обращении — даже с людьми, которые почему-либо неприятны ему, воспитанность, интеллигентность, — все это отнюдь не находится в дисгармонии с постоянными проявлениями могучего духа, железной воли Радищева.
Некоторые критики говорили о Шмакове как о писателе исключительно публицистического, рационалистического плана, обвиняли его в одностороннем показе образа главного героя. Но можно ли говорить об односторонности, если и по дороге в ссылку, и в Илимске, где он томился без малого шесть лет, и по возвращении в Петербург мы видим Радищева в самых различных проявлениях характера. Вот он — умный, гордый, смело держащийся на суде; вот робкий, страдающий, мучимый памятью о первой жене; вот резкий, надменно-холодный, даже жестокий в эпизоде, когда английские купцы, не веря в его неподкупность, редкую в среде таможенных чиновников, решили «наладить» с ним отношения при помощи дорогих подарков. Радищев в книге — отличный семьянин, не просто родитель, но и друг и наставник детей; он может быть вдумчивым исследователем и добивается выдающегося научного успеха, ища способ борьбы с оспой; и в то же время это меланхолический мечтатель, поэт, насмешник, выводящий из себя дубоголового земского начальника Дробышевского…
Какая же это односторонность? Другое дело, что самые заветные мысли Радищева, как стрелка компаса, все время обращены в одну сторону. Что ж, это так: великий гражданин России, первым открыто выступивший против крепостного права, первым дерзнувший замахнуться на царский трон, имел «одну пламенную страсть», и потому, оглядываясь вокруг себя, не может не замечать царящие повсюду гнет, несправедливость, злоупотребления властей, не может не искать из этого выхода.
Другой замечательный образ романа — Рубановская. Она воплощает в себе лучшие черты сильной и самоотверженной русской женщины, тот художественный тип героини, который представлен в нашей литературе именами декабристок, чей подвиг предварила Елизавета Васильевна. На ее долю выпали поистине небывалые испытания. Сначала она решительно последовала за Радищевым в ссылку, нагнав его уже в Тобольске вместе с детьми — своими племянниками. Никакие уговоры, угрозы, отлучения не смогли остановить мужественную женщину. Но тяжелее всего были нравственные муки: любовь к Радищеву, которую она таила многие годы, теперь рвалась наружу, но чувство женского достоинства заставляло молчать… Когда же страсти дано было раскрыться, когда Елизавета Васильевна завоевала ответное чувство изгнанника и по справедливости познала счастье любви, материнства, наступил черед новых испытаний: нужно было, не склоняя головы, выдерживать ехидные взгляды обывателей, бороться за свое счастье с церковью, с родственниками Радищева.
Все житейские напасти Елизавета Васильевна переносила стоически, не уступая в силе духа мужу. Правда, она не могла подняться до полного понимания революционных идей Радищева, но, веря в него, поощряла его устремления и, умирая, благословила их.
Книга «Петербургский изгнанник» густо населена персонажами друзьями и врагами Радищева. Друзей больше, враги сильнее. Среди первых — Александр Романович Воронцов, вельможа, покровитель и добрый гений писателя, землепроходец Шелехов, тобольский губернатор-либерал Алябьев, отец известного композитора, поэт и журналист Панкратий Сумароков. Среди врагов — цари: Екатерина II, Павел, Александр I, а также граф Завадовский и другие. Все они обрисованы исторически достоверно и психологически точно. Тонко, например, разоблачает писатель внутреннюю черствость и фальшь молодого царя Александра.
Хорошо выписаны люди из народа — тунгус Батурка, слуга Степан, его добрейшая жена Настасья, илимский грамотей Аверка. Правдиво передается их внешне неказистая речь, полная, однако, народной мудрости и юмора. Читая посвященные им страницы, мы чувствуем прилив душевной теплоты и все же познаем, насколько эти люди слепы и забиты, насколько обогнала их мысль Радищева.
В раскрытии душевной драмы автора «Путешествия из Петербурга в Москву» большую роль играет пейзаж. У Шмакова он полон человеческого чувства и философского смысла. Вот эпизод на кладбище, где осталась лежать навеки милая Елизавета Васильевна. Трудно Радищеву сделать шаг от могилы, уйти, уехать от нее навсегда. И жизнь, кажется, лишилась смысла. Но…
«В вышине, облепив ветки, шумно кричали грачи, опьяненные теплым апрельским вечером… Весенний воздух был чист и свеж. Звучно шуршал и хрустел под ногами снег, подтаявший и успевший покрыться тонкой, как папиросная бумага, ледяной пленкой. Когда они вышли к воротам кладбища, перед ними пылал яркий закат, и снег вокруг был розовый, словно подернутый глянцем. Радищев обернулся. Над кладбищем нависло мрачное небо, а в темной заросли леса в дальнем углу неугомонно и буйно шумели грачи. Над тихим покоем могил, засыпанных снегом, и над свеже черневшим холмиком Елизаветы Васильевны, как и над всей землей, билась всепобеждающая, такая обычная жизнь…»
Роман «Петербургский изгнанник» прочно вошел в круг чтения советских людей. Он издавался в Новосибирске, Ташкенте, Челябинске, Свердловске. По книге защищена кандидатская диссертация и немало дипломных работ. Впереди у романа — большая жизнь.
«Петербургский изгнанник» был и остается главной книгой Александра Шмакова, его любимым детищем, но перу писателя принадлежит и немало других произведений.
Надо заметить, что как художник Шмаков никогда не замыкался в тиши кабинета. Увлекшись исторической темой, он пристально разглядывал и изучал современную ему действительность. Да и положение журналиста обязывало. Он как редактор «Восточно-Сибирской правды» много ездит по Сибири, позже, став спецкором «Правды», избороздил вдоль и поперек знойные земли Узбекистана. С 1951 года он — житель Южного Урала. Этому краю отдал жар своего сердца и души.
Встречи с тружениками Сибири, Средней Азии, Урала дали ему богатый материал для художественно-документальных произведений, таких, как «Байкальские встречи», «Зеленая улица» — о преобразовании Сибири и ее людях; «На белых землях» — об узбекских хлопкоробах, «Мужество» и «Сады цветут на Урале» — об уральских умельцах.
В 60-е годы, выполняя завет своего учителя и друга Александра Фадеева, Шмаков берется за роман о металлургах. Написано было много, но до конца работа не дошла.