Нея

Яцека, покатившего тачку, им удалось догнать только в самом конце улицы.

Улица обрывалась на взлете, дальше были только трава и камни, поднимающиеся высоко вверх по склону до самой траурно-черной кромки. Натоптанная тропа по дуге уводила вправо. Там, над бурым колыханием, рыжели столбики ограды.

Кладбище.

— Фуда? — спросил Виктор.

— Да, — устало кивнул Яцек. — Только давайте вместе.

— Фис ффобьем, — сказал Виктор, берясь за ручку.

По мягкому, зернистому песку тачка шла тяжело, колеса проваливались, и даже втроем им пришлось тянуть ее изо всех сил.

Через спину Яцека Виктор нет-нет да поглядывал на Веру.

Кладбище, видимо, когда-то начинали делать на совесть, но потом забросили. Ажурное металлическое плетение тянулось метров тридцать, а затем, через промежуток входа, покосившись, стояла уже уродливая поделка в две горизонтальных жестяных полосы с криво приваренными вертикальными штырями.

То же было и с могилами.

Если первые имели могильные плиты с надписями и окантовку кирпичом, то последующие казались лишь заросшими травой холмиками.

Несколько могил были почему-то вырыты вне ограды.

— Осторожнее! — крикнула Вера, когда они едва не наехали на одну такую.

Яцек вывернул тачку и упал на землю.

— Я все.

Вера посмотрела на него, потом коснулась руки Виктора:

— Вы поможете мне копать?

— Фа, — сказал Виктор, сморщился, проведя языком по зубам, и повторил четче: — Да. Вы пофа… показывайте.

Мертвеца он кое-как забросил к себе на плечи, и они прошли за ограду на пустой, не раскопанный участок.

Вера подобрала две лопаты, воткнутые у относительно свежей могилы.

— Давайте здесь, — сказала она.

Виктор опустил труп.

Склон незаметно поднимался, трава выше росла гуще, тянулись к небу рыжие головки соцветий. Черно-серые спины камней виделись чужеродными вкраплениями.

Земля поддавалась легко, трава не переплетала ее корнями, они с Верой быстро сняли первый, мягкий, сантиметров в тридцать, слой.

Оглянувшись на Яцека, Виктор заметил, что тот уже не лежит, а сидит, привалившись спиной к ограде.

Эх, ему бы так.

Глубже пошел песок с мелким камнем, лопатой стало орудовать труднее, камень взвизгивал под металлическим лезвием.

Вера ровняла стенки. Виктор выгребал середину. Нагибался, распрямлялся, засевал мелким каменным горохом пространство.

Ему думалось: зачем? Зачем мы хороним мертвых? Они здесь почти не гниют. Желудок, кишечник, наполненные микрофлорой, — да. Остальное усыхает, твердеет.

Он вспомнил, как однажды присутствовал на вскрытии.

Давно, лет десять назад. Когда Алексу Крембою вздумалось эксгумировать отца, погибшего во время…

Можно об этом? Можно.

Серая кожа, тонкие полоски мышц под ней, выступы костей и несколько колотых, почерневших ран в районе живота.

Отец Алекса Крембоя пах пылью и травой.

У него был очень тонкий нос и веки — словно к ним прижали по грязному пальцу.

Он лежал на хирургическом столе, неестественно-худой, с ввалившимися щеками и казался спящим. Они сломали об него несколько пилок.

Он трясся под ударами долота.

Вскрыли грудину. Вскрыли череп. Усохший мозг был тверд как камень. Колотые раны на животе уходили в гнилую пустоту, к позвоночнику.

Что там можно было найти?

И, интересно, что пришлось сделать Алексу за это желание?

Мама, папа, подумал Виктор, спите спокойно.

Он ступил на дно полуметровой ямы. Хватит? Нет, мелковато.

— Виктор, вы не устали? — спросила Вера.

Ее светлое платье потемнело от пота на груди, прилипло, обрисовало, давая простор воображению. Виктор поневоле задержал взгляд, качнул головой:

— Нет. Вы посидите, если тяжело, а я тут сам.

Секунду, две они смотрели друг другу в глаза.

Он уловил промельк какого-то жадного, животного чувства, затем смущение, затем горечь. Вера изогнула губы в непонятной улыбке.

— Извините.

— Ничего, — сказал Виктор, вонзив лопату в землю.

— А почему ничего? — Вера опустилась в траву. — Вы же не знаете, почему я извинилась.

— Не знаю, — согласился он. — потому и выбрал нейтральную реплику. Видимо, вам есть за что извиняться, хотя я и не чувствую этого в себе.

Женщина улыбнулась.

Ее лицо сквозь качающиеся стебли казалось непостоянным, меняющимся — игра травы, игра теней. Вспыхивали и темнели глаза. Ломался овал.

— А я, знаете, не любила отца, — с вызовом сказала Вера. — Он принял это… этот голос всем сердцем.

— Вера, — тихо, предостерегающе, произнес Виктор.

— А мне не страшно, — рассмеялась она. — Пусть, пусть. Он уже мертв, и мы все…

Не договорив, она скорчилась, ее не стало видно, а темные, с рыжинкой волосы слились с травой.

Несколько секунд ничего, кроме шороха стеблей, слышно не было.

— Вера, — позвал Виктор.

Он постоял, опираясь на черенок лопаты и не решаясь шагнуть из ямы, затем услышал:

— А мне сейчас хорошо, Виктор. Вроде и наказана, а все равно легко. И дышится. Все время ждала окрика, всего боялась…

Вера говорила чуть хрипловатым голосом.

По движению травы он уловил, что она раскинула руки.

— Эти советы, эти можно-нельзя… Будто злобный карла приставлен… Знаете, почему он все время нас одергивает?

— Почему?

Это не Виктор.

Это его губы сложились в вопрос. Сами. Он был ни при чем.

Вера приподнялась, разглядывая его сквозь коричнево-рыжие, с прорехами, волны.

— Потому что ничего другого не может. Не способен.

— А желания?

Вера зашлась смехом.

— Разве это желания? Вы сами-то, Виктор, разве не видите, что он не исполняет ничего, а только разрешает. Дозволяет, мол, можно теперь.

Она закашлялась. И будто каркнула:

— Никаких чудес!

Виктор наморщил лоб.

— Я не знаю, — сказал он, прислушиваясь к себе, — думаю, это не так просто. Давайте поговорим об этом позже, если будет возможно?

— Боитесь?

Виктор кивнул.

— Боюсь.

Вера замолчала, и у него появилась возможность вновь заняться могилой. С полчаса он, зарываясь все глубже и глубже, махал лопатой и рассыпал землю.

Земля пахла пряно и дышала теплом.

Виктор вспотел. Комбинезон включил теплообменник, но стало едва ли прохладней. Издыхала умная одежда. Левый аккум вытек еще десять лет назад, а правый периодически перегревался. И заменить нечем.

Такое форматор уже не потянет.

Царапнув черенком о стенку, Виктор копнул в последний раз, занес и опрокинул лопату, и с трудом, налегая грудью, вытолкнулся из ямы. Побалансировал на краю, уперся носком, коленом, ухватился за стебли. Вылез.

Свалиться обратно было бы стыдно.

— Что? Уже? — поднялась из травы Вера.

— Да, давайте, — Виктор подошел к мертвецу и взял его подмышки.

Вместе они сволокли труп к могиле, затем Виктор опустил его ногами вперед. Мертвец вдруг раскрыл глаза и вяло зашевелился на дне ямы. Сел, подтянул ноги. На пустом, обращенном вверх лице появилась улыбка.

Вера судорожно вздохнула.

— Возьмите, — подал ей лопату Виктор.

Несколько минут они забрасывали могилу свежей землей. Мертвец с улыбкой подгребал ее к себе, пока мог.

Затем дошло до груди, до шеи, до рта, до носа. До глаз. Скрылась ссадина на темени. Напоследок мертвец словно решил устроиться поудобнее — земля вспухла от движения, осыпалась, открылась часть головы, ухо с застрявшим в нем камешком.

Но это было и все.

В две лопаты они быстро превратили могилу в холмик, голый, безтравный, серо-коричневый. Оставляя отпечатки стального полотна, пришлепали неровности.

— Все? — спросила Вера.

Виктор кивнул.

Они присели на холмик, как на скамейку. Сквозь косые прутья решетки травяное море, разрезанное тропой, катилось вниз, к городу, а сам Кратов казался очень маленьким, почти детским, с пятнышком площади, кубиками домов, пупырышком вокзала. Железнодорожная ветка черной ниткой по рыжему убегала за скальный выступ.