Страница 19 из 88
Когда историки начали исследовать траты членов королевской семьи, оказалось, Мария Антуанетта не слишком выбивалась из общих рядов. Граф д'Артуа задолжал 21 миллион ливров, граф Прованский — 10 миллионов, поездка королевских теток на воды в Виши обошлась казне в три миллиона ливров. Вместе с тем дамы, приближенные к королеве, единодушно подчеркивали исключительно скромный и экономный характер ее величества. Ела королева мало, пишет мадам Кампан, больше всего любила жареную курицу, пила только воду, на завтрак предпочитала чашку кофе с особой булочкой, рецепт которой она привезла из Вены[11]. «Ванну королева принимала в длинной фланелевой рубашке, застегнутой до самого ворота, а когда выходила из ванны, требовала, чтобы две служанки держали перед ней большую простыню», — вспоминает Кампан. «Королева никогда не была повинна ни в расточительстве, ни в растратах», — пишет в своих воспоминаниях графиня д'Оссон, возлагая основную вину на «министра моды»: «Мадемуазель Бертен всегда выставляет полную сумму, не указывая конкретно, во что обходится отделка и прочие мелочи. Так, например, за платье к Новому году она запросила 6000 ливров! <…> Мадемуазель Бертен полагает, что заслужила, чтобы ей или, по крайней мере, ее ценам доверяли с закрытыми глазами». Растраты, по мнению графини, совершались вокруг королевы — горничными, белошвейками, кастеляншами, фрейлинами. В этом с ней не поспоришь. Мария Антуанетта (в отличие от Людовика) никогда не любила цифры и подписывала счета не глядя, что открывало простор для мошенников, не только завышавших суммы к оплате, но и выписывавших лишние метры кружев, лент, тафты, лишние пары туфель… Платья, надетые один раз, а иногда и вовсе не ношеные, раздавались придворным дамам, позволяя им экономить свой бюджет. Когда гардеробом заведовала мадам д'Оссон, она по мере возможности пыталась сократить количество платьев королевы, но безуспешно. Раздавая практически новые туалеты, Мария Антуанетта говорила: «Мои фрейлины недешево заплатили за свои должности, и я должна как-то вознаградить их». Королева любила радовать своих друзей щедрыми подарками; только спустя много лет она обнаружит, что большинство друзей вращались вокруг нее именно в расчете на милости, подарки и покровительство. Традиционный двор королевы, включая рассыльных, состоял примерно из пятисот человек, которым выплачивал жалованье министр Королевского дома. По тамошним меркам, штат не слишком большой: у короля значительно больше. Как и в любом штате знатной особы, множество служителей, подчиняясь этикету, исполняли всего одну — но очень почетную! — обязанность. Например, паж, носивший шлейф королевы, не имел право подать королеве плащ или занести шлейф на половину короля, ибо при входе его должен был подхватить другой паж. И никто не хотел расставаться ни с привилегиями, ни с синекурами. Тем не менее королева писала матери: «Матушка, вы можете быть спокойны: я не введу короля в большие затраты; наоборот, я отказываюсь принимать прошения, где речь идет о деньгах». Видимо, ее величество в самом деле жила в волшебной сказке, где королевы могут все, а потому, добиваясь выплат и пенсий для друзей, она старалась отлучить от казны всех остальных и полагала, что поступает справедливо и экономит государственные деньги.
Мария Антуанетта постепенно создала своего рода приватный двор, избранное общество записных остроумцев, которые потом получат «пропуск» в личное владение ее величества — Трианон. Вокруг королевы постоянно вращался неистощимый выдумщик граф д'Артуа. Он то возил королеву на маскарад в вызывающем костюме амазонки, то кататься в коляске, то на охоту (без короля!) на лань в Булонском лесу. На балах и королева, и Артуа танцевали до упаду, до последнего танца, и возвращались в Версаль к шести часам утра. Ни в чем не отказывая королеве, Людовик не любил сопровождать ее в ночных поездках, предпочитая ночью спать, дабы встать рано и приступить к работе или отправиться на охоту. Однажды на балу какая-то дерзкая маска (под которой скрывался актер Дюгазон из «Комеди Франсез») подошла к королеве и голосом базарной торговки принялась гнать ее домой, к муженьку, чтобы тот не замерз в холодной супружеской постели. Король понимал, что королева проводит непозволительно много времени с его младшим братом, знал, что многие считают такое поведение предосудительным. Сплетням король не верил, но однажды его терпению пришел конец и он запретил версальской страже после полуночи открывать ворота кому бы то ни было; в ту ночь королева с Артуа не смогли добиться, чтобы их пустили во дворец. Между супругами произошла бурная сцена, но все осталось по-прежнему. Ибо с Артуа скучать было просто невозможно! Но если легкомысленные похождения не могли повлиять на репутацию повесы Артуа, урон, наносимый репутации королевы, был очень ощутим. «Говорят, Артуа непозволительно дерзок, и вам не следует с этим мириться, ибо ничего хорошего из этого не выйдет, надобно оставаться на своем месте и уметь играть свою роль», — писала дочери обеспокоенная Мария Терезия. «Конечно, Артуа вертопрах и очень бойкий, но я умею поставить его на место», — беспечно отвечала Мария Антуанетта.
Еще одним членом личного двора являлся полковник швейцарского королевского полка барон де Безанваль, друг и бывший протеже Шуазеля. Несмотря на почтенный — по сравнению с королевой — возраст (он родился в 1721 году), он был умен, обаятелен, дерзок, хорош собой, не лез за словом в карман, гордился длинным списком любовных побед и более всего заботился о собственном благосостоянии. Мать Безанваля была полькой, и современники писали, что барон унаследовал от нее мягкое славянское обаяние, перед которым не могла устоять ни одна женщина. С детства привыкнув видеть в мужчинах старше себя наставников, Мария Антуанетта сделала Безанваля своим доверенным советником и прислушивалась к его мнению почти так же, как к мнению аббата Вермона или Мерси. Королева даже поведала Безанвалю кое-какие подробности интимной жизни короля, и барон, не удержавшись, сочинил эпиграмму, которая долго гуляла по коридорам Версаля:
«…Барон де Безанваль, в преданности которого Ее Величество твердо уверена, слишком беспечен и слишком любит совать нос в чужие дела, поэтому королеве не следует доверять ему», — писал Мерси. Но так как королева не прислушивалась к тому, что говорили о ней у нее за спиной, барон оставался безнаказанным. Однажды, когда королева пригласила его в свой личный кабинет, он увидел в этом приглашении скрытый аванс и, войдя в комнату, бросился перед королевой на колени. Тогда, широко распахнув дверь, Мария Антуанетта ледяным тоном произнесла: «Встаньте, сударь. Король не узнает о вашем заблуждении, которое могло бы навсегда отлучить вас от двора». Безанваль остался в «кружке королевы», однако после этого случая между ними установились прохладные отношения.
В любимчики королевы на некоторое время выбился герцог де Лозен — «красавчик Лозен», — чьи полковничьи шпоры, по словам современников, звенели во всех альковах и, как поговаривали, даже в алькове королевы. Многие считали его самым наглым клеветником на королеву, ибо, когда королева поставила зарвавшегося герцога на место, он перешел в стан ее врагов и язвительностью своей немало способствовал падению ее репутации. В своих воспоминаниях он оставил не слишком приглядную характеристику королевы: «Ум Марии Антуанетты не был обширен, но она быстро схватывала чужие мысли. Она была не глупа, но по причине веселости характера сторонилась серьезного разговора. Ее занимали пустяки, сплетни, она была склонна к насмешкам. Желая ей угодить, придворные злословили в ее присутствии, и она, выслушивая дурные отзывы о других, нажила себе немало врагов». Не менее ироничны и его зарисовки короля: «Людовик XVI был добрым малым, однако нравом угрюмый и застенчивый. Когда во время публичной церемонии отхода ко сну с Людовика снимали рубашку, он мог начать почесываться на глазах у посланников и прочих придворных, мог вскочить и бегать в расстегнутых штанах, мог бросить орден в нос кому-нибудь из вельмож, мог начать драться или грубо хохотать. <…> Поведение сие происходило от потребности в физических упражнениях. <…> Людовик любил поесть. Встав в шесть утра, он интересовался, чем сегодня кормят, и вполне мог съесть четыре котлетки и цыпленка. Когда этого ему казалось мало, ему приносили яичницу из шести яиц и кусок ветчины. Запив сей завтрак полбутылкой шампанского, он отправлялся на охоту, откуда возвращался изможденный и снова ел». Лозен быстро сойдется с главным недругом королевы — герцогом Орлеанским, как Орлеан, примкнет к левому крылу революционеров и в 1793 году сложит голову на гильотине.
11
Речь идет о знаменитых французских круассанах.