Семья

— Ты думаешь, я его пригласил зачем? Вижу — э, меня не проведешь, я все вижу, — подвыпивший Ефим сделал попытку улыбнуться, — Валька Астанин — парень с башкой, мозга у него еще те... С таким свояком не пропадешь, если чуть что, а, Зинка?

— Не знаю... — отводя взгляд, пожала плечами Зина, а сама с тоской подумала: «Ну вот, отца пьяного выслушивай да поддакивай, а теперь еще один приехал».

— Ты знаешь! — миролюбиво продолжал Ефим. — А жених из него был бы... Медовый месяц сладко прошел бы...

— Ну тебя, — встала с лавки Зина: что-то тайное — ее, девичье — грубо задевал Ефим вот такими бесцеремонными словами. «Как ему не стыдно», — нахмурилась Зина и сказала:

— Пойду я, пол надо в сенках мыть.

— А, иди, — махнул рукой Ефим и потянулся к, стакану с брагой. — Все равно теперь. К учителке он укатил, горе луковое. Только как она его встретит, а? Вот где штука, если — от ворот поворот! А, Зинка?

Но Зины в комнате уже не было. Она, взяв ведра, торопливо пошла к водоразборной колонке. Шла и нет-нет да и вспоминался Валентин... Вот он, когда плясал, быстро глянул на нее, и как-то радостно захолонуло ее сердце... Отчего так? Может быть, оттого, что, как ей показалось, он ей подарил тогда жгучий и ласковый взгляд. А вот он в ее комнате... Нет, нет, об этом не надо: ведь он уехал, уехал навсегда к той, учителке, значит, все было случайно, все было просто так...

Зина идет торопливо, но еще быстрее бегут ее невеселые мысли. Так это неожиданное радостное проблеснуло, будто во сне, и вот — нет его. Почему же? Видно, так суждено... И все же — обидно.

6

А в это время домой пришел Никодим Власыч. Раздевшись и пройдя на кухню, увидел там пьяного Ефима, бессмысленно уставившегося на кружку с брагой.

— Все бражничаешь? — зло бросил он сыну, останавливаясь возле него. — О работе, видно, не помышляешь? Дружок-то твой, поди, уже хребтину гнет, а ты за отцовской спиной, как за каменной стеной.

Ефим устало поднял голову:

— Ха... За кои годы пришлось, и то выкорил.

Никодим Власыч сурово сдвинул брови:

— Молчать, щенок! Дармоедов и без тебя на белом свете хватает. Завтра же пойдешь устраиваться на шахту, — и хмуро огляделся. — Где это Зинка запропастилась? Зинка!

— За водой п-пошла, — заикаясь, ответил Ефим.

Строго держал детей Никодим Власыч: от одного его окрика начал трезветь Ефим.

— Так ты понял меня? — наливая в тарелку щей, бросил Никодим Власыч. — Завтра пойдешь на шахту. К главному инженеру Тачинскому, он сейчас заправляет всем на шахте. Попросишься в забой, навалоотбойщиком. Рабочие сейчас у нас нужны. Скажешь, что демобилизованный, сразу примут.

— Ладно... — нетвердо ответил Ефим и, видя, что гнев отца прошел, зачерпнул из кастрюли кружку браги. — Давай, батя, по одной, а?

— Наливай, — отходичво заметил Никодим Власыч, помешивая ложкой щи.

7

К утру ударил мороз. Порода, поступившая на-гора из шахты, чадила белым дымом и хрустко потрескивала. Крупные ее куски, с шумом устремляясь вниз по терриконику, словно хвостатые дымные кометы, зарывались у подножия в серый снег и шипели, мгновенно одеваясь в зернистый покров куржака.

Над поселком Ельное до полудня висела, чуть пониже верхушки террикона, рваная туманная дымка. В воздухе остро пахло горелым шлаком. К обеду холодное солнце высушило, наконец, молочные капли тумана, и тем яснее и контрастнее на чистом фоне неба курился шахтный террикон. И еще крепче потянуло с северо-востока стужей, еще натужнее загудели телефонные столбы.

«Ну и февраль»... — поморщился Тачинский, подходя к окну и потирая озябшие руки. Он только что пришел с территории шахты в свой кабинет: прибыли две врубовые машины, и главный инженер захотел присутствовать при их выгрузке. Машины оказались старые, уже изрядно поработавшие на других шахтах треста. Тачинский неприязненно подумал о начальнике шахты Худореве: к чему он дал согласие на их отгрузку? Старья в шахте и без того хоть отбавляй. Но потом со вздохом, не глядя, подписал накладную: Худорев знает, что делает, а он, Тачинский, еще, собственно, и не главный инженер, а временно исполняющий обязанности.

Оторвав Марка Александровича от дум, зазвонил телефон.

— Привет, милок! — услышал он в трубку сипловатый голос Худорева.

— Здравствуйте, Анатолий Федорович! — с деланной радостью произнес Тачинский: его просто коробило от этого добродушно-крестьянского словца «милок».

— Врубовки там, Марк Александрович, должны подать нам сегодня из Шахтинска, так ты...

— Уже сгрузили, Анатолий Федорович.

— Да, вот еще что... — уже веселее заговорил Худорев. — Там Корниенко намекал что-то о комбайне «Донбасс», так ты его не бери, пусть не присылает.

— Ясно, — заверил Тачинский и, поняв, что разговор окончен, повесил трубку.

В кабинет ввалился, на ходу отряхивая с шапки снег, главный механик шахты Лихарев.

— Ну и погодка, черт ее подери... До костей пробирает.

— Сгрузили? — глянул на Лихарева, руководившего приемкой врубовых машин, Марк Александрович.

— Готово, — махнул рукой Лихарев, усаживаясь на диван и доставая коробку папирос. — Уже и вагоны паровоз забрал. Вскоре после того, как ты ушел. С врубовками-то еще ничего, они легче, а вот с комбайном пришлось повозиться. С участка погрузки людей брал на помощь.

— Подожди, подожди... — привстал Тачинский. — С каким комбайном? — а сам уже чувствовал что-то неладное.

— С тем самым... — равнодушно раскуривая папиросу, буркнул Лихарев. — Нам же две врубовки и комбайн прислали.

— Какой комбайн? — заволновался Тачинский. — Кто его приказывал принимать? Никаких комбайнов.

— Так вы же сами накладную подписали.

— А, черт! — выругался Тачинский, поняв, что виноват во всем он сам, и комбайн, о котором только что был разговор с Худоревым, уже лежит на складе ельнинской шахты.

Не знал Тачинский, сколько неприятностей ему еще придется испытать из-за этого злополучного комбайна.

В дверь постучали, вошел Ефим Горлянкин.

— Ну? — все еще злясь за недоразумение, нетерпеливо спросил Тачинский.

— Демобилизовался я... На работу хочу, можно?

Это наивное «можно?» неожиданно рассмешило Тачинского.

— В забой? — спросил он, оглядывая плечистого, рослого парня.

Горлянкин улыбнулся:

— Конечно.

Лихарев одобрительно кивнул головой:

— Сразу видно, что солдат: идет туда, где труднее. Молодец!

Горлянкина зачислили в бригаду Василька Калачева.

8

Одну из врубовых машин, присланных на ельнинскую шахту, главный механик Лихарев загодя пообещал Петру Григорьевичу Комлеву, старейшему врубмашинисту не только в Ельном, но и, пожалуй, во всем тресте «Шахтинскуголь». Машина, на которой работал сейчас Комлев, жила уже «второй век» и была на ходу лишь благодаря ухищрениям опытного хозяина.

О том, что врубовки прибыли, наконец, из Шахтинска, Петр Григорьевич Комлев узнал еще дома, перед сменой. Узнал он и о том, что привезли еще «какую-то штуковину», вроде бы и врубовку, да уж больно она на нее не похожа. Это поведал Комлеву молодой такелажник Санька Окунев, забежавший во время перерыва по-соседски рассказать утренние шахтные новости.

— А что же это, как не врубовка? — усомнился Петр Григорьевич, неторопливо закручивая послеобеденную цигарку. — Ты, знать-то, Санька, не рассмотрел с морозу-то. Обещали нам врубмашины, вот и прислали. Так ты, говоришь, три их пришло?

— Да нет, Петр Григорьевич, две, — нетерпеливо перебил его Санька. — Мы же сами выгружали, старье, что ни на есть, — вспомнил он услышанную мимоходом брезгливую фразу Лихарева. — А третья машина — новая, такой у нас еще не было.

— Новая? — уже не на шутку заинтересовался Комлев. — А что же ты не порасспросил о ней?

— Некогда было, да и мороз, — отвел глаза Санька: в действительности он просто не хотел расспрашивать у товарищей о новой машине, ведь как-никак, а за ним, Санькой, в бригаде укрепилась слава «очень грамотного, знающего» парня, а тут — на тебе — вдруг окажется эта самая машина каким-нибудь подъемником — засмеют после этого ребята.