Семья

Семья

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Все будет: слякоть и пороша.

Ведь вместе надо жизнь прожить.

Любовь с хорошей песней схожа,

А песню нелегко сложить.

1

Родных у старшего сержанта Валентина Астанина за годы войны не стало: на фронте погиб отец, умерла в далеком уральском селе мать. Но он обрадовался, когда объявили о демобилизации: это приближало встречу с Галиной.

Перед вечерней проверкой к Валентину подошел сержант Горлянкин. Сержант был в эскадрилье уже с полгода, но дружбу с ним почему-то никто не вел. Валентин тоже избегал общения с этим грубоватым, бесцеремонным человеком и сейчас откровенно равнодушно отвернулся от Горлянкина, хотя еще и не знал, зачем тот подошел.

— Астанин, я слышал, ты в Шахтинск уезжаешь?

— А что? — насторожился Валентин, оглядывая рослую фигуру Горлянкина.

Тот присел на стул.

— Может, вместе поедем? Я от Шахтинска — рукой подать живу... В Ельном. Не слышал? У тебя в Шахтинске родные?

— Нет... — смутился Астанин.

Горлянкин остро глянул на Валентина:

— Зачем же едешь?

— Нужно, вот и еду.

— А-а... Хотя... — Горлянкин криво и как-то лениво усмехнулся,, — ты, кажется, с учителкой там переписываешься. Ну ладно, бог с ней. Не бойся, отбивать не буду... Давай-ка лучше обсудим план действий. Валентин пожал плечами:

— Давай...

Отказываться от совместной поездки было неудобно: все же свой парень, из одного полка.

Несколько дней ушло на хожденье по штабным отделам, на сборы, и всюду Горлянкин старался быть вместе с Валентином. Постепенно они стали находить общий язык, но Валентин все же удивился, когда Горлянкин вдруг заявил:

— Махнем, Астанин, ко мне в Ельное, а? Как там тебя, в Шахтинске-то, встретят, еще неизвестно, а у нас — сразу дома... А не понравится — катай в Шахтинск.

Предложение было заманчивым. Валентин втайне побаивался за свой слишком неожиданный приезд к Галине. Как еще она посмотрит на это? А если они станут чужими сразу же после первой встречи, тогда — куда он?

— Ладно... — махнул он рукой. — К тебе, так к тебе...

— Вот это по-нашему, горе луковое! — обрадовался Горлянкин и железной ладонью стиснул руку Валентина. — Не раскаешься, браток, голову на отсеченье даю.

Когда машины с демобилизованными выехали за ворота авиационного городка, у Валентина защемило сердце... Окидывая взглядом удаляющиеся здания городка, аэродром и окрестности, он подумал, что все это — такое близкое и знакомое — уходит в прошлое и придется ли снова встретить тех людей, которые остались здесь...

Впереди заснеженной громадой вставал большой город — шумный, говорливый. Машины пошли к вокзалу.

2

В Шахтинск приехали за полночь. Город спал. Яркий свет месяца заливал снега и дома, синеватыми огоньками играл на телеграфных проводах, острыми мечами пробивался сквозь просветы кедровой аллеи у привокзальной площади, падал на обледенелый асфальт.

— Вот он, наш город! Смотри!

Горлянкин остановился, опустил тяжелый чемодан на снег.

— Смотри, запоминай, Валька, — весело хлопнул он по плечу Валентина. — Завтра нам не до красоты будет. Мать писала, что брагу заварила — черта споить можно, а не то, что нас... Недельки две прокантуемся.

— Неплохой ваш город, — скупо обронил Валентин. Удивительно резко вдруг вспомнилось ему родное село на севере Свердловской области, и на сердце стало неспокойно.

— Ты чего ж молчишь? — придвинулся к нему Горлянкин.

— Что же говорить, Ефим... — и вдруг откровенно произнес: — Лучше, пожалуй, ехать мне на родину... Пусть никого там у меня нет, да все же ближе она мне...

— Опять ты за свое. Ну что для тебя твое село? Ни родных, ни хороших знакомых. Что там делать будешь? А здесь... На шахту устроимся — батя мой горным мастером, он мигом это дело провернет. И потекут, горе луковое, в карман денежки, только рот не разевай.

— Брось, Ефим, не в деньгах дело.

— А в чем же? — Ефим весело прошептал: — Рыбке водичка нужна, а человеку — денежки. Это в армии, на всем готовом, можно было не думать о них, а сейчас мы люди вольные, никто за здорово живешь обедом не накормит. Верно?

— Верно-то верно, да уж больно это... скверно, — рассерженно буркнул Валентин и схватил чемодан. — Пойдем, что ли, на машину?

— Эх, ты, горе луковое, — восхитился Ефим. — Вот за то и люб ты мне стал, что горяч, да не хитер... Другого бы к себе домой не позвал...

А у Валентина на душе невесело. Не может он простить себе этой поездки. Тогда, в воинской части, отмахнулся от мысли, что нехороший человек Горлянкин: Ефима и демобилизовали-то чуть ли не с гауптвахты.

Они быстро пошли от вокзала. Поплутав с полчаса по улицам города, нашли автостанцию, но автобусы в поселок Ельное, где жил Ефим, уже не шли.

— Что же теперь делать-то? — сокрушенно вздохнул Ефим. — Не знал я, что так все будет. Может, пойдем «поголосуем»?

Часа два ожидали попутной машины, но дорога словно вымерла. Мороз безжалостно забирался под шинель, застывшие сапоги звонко стучали по асфальту.

— Подожди, дружище! — вдруг вспомнил Ефим и схватил Валентина за рукав. — У тебя же здесь учителка живет, ну, та самая, с которой ты переписывался. Айда к ней, ночь в тепле перебудем...

Валентин еще раньше подумал об этом, но стучаться среди ночи к Галине показалось ему настолько дерзким, что он решительно отогнал от себя эту мысль.

— Есть адрес ее? — спросил Ефим.

— Есть... Но я не пойду к ней.

Ефим изумился.

— Почему?

— Не хочу... И, пожалуйста, не расспрашивай.

Валентину не хотелось, чтобы Ефим был посвящен в их отношения с Галиной. Астанин еще и сам не знал, насколько они крепки. Ясно сознавал Валентин лишь одно: согласившись ехать после демобилизации с Ефимом Горлянкиным в Ельное, он имел в виду, конечно, и то, что Ельное от Шахтинска всего лишь в сорока километрах, а это, пожалуй, даст возможность подружиться с Галиной по-настоящему.

Выручил их пожилой мужчина, возвращающийся домой на окраину города с завода.

— Что, солдатики, мерзнем? — улыбнулся он, проходя мимо.

Ефим не без умысла ответил:

— Думаем, где бы погреться перед дорогой.

Мужчина остановился.

— Погреться? Ну, айда за мной. Солдата погреть я рад.

Вскоре товарищи сидели в теплой комнате гостеприимного хозяина и пили вместе с ним горячий, приятно согревающий чай.

3

И вот Ельное.

По узкой тропке, протоптанной в снегу от раскатанной посреди улицы дороги к низким воротам пятистенного бревенчатого дома, Ефим Горлянкин не шел, а почти бежал, и Валентин едва поспевал за ним. И все же, когда он вошел в открытую настежь Ефимом калитку, тот уже стоял на крыльце и стучал кулаком в дверь.

— Маманя, открой! Я — Ефим!

— Ефимушка!..

Прямо из распахнутой двери на шею Ефиму бросилась женщина. Вздрагивая от слез, она судорожно водила пальцами по плечам одетого в шинель сына, словно не верила, он ли это.

— Здравствуй, маманя! Ну, ну, перестань...

Он повел плачущую мать в избу. Валентин умышленно долго отряхивал от снега и без того чистые сапоги, не желая мешать чужому счастью. Вот так, наверно, встречала бы и его после армии родная старушка-мать. Валентин сильно застучал носком сапога о твердую, как железо, кромку доски, но боль от ударов почувствовал лишь тогда, когда услышал голос Ефима:

— Ты чего копаешься, проходи.

Переступив порог, Валентин замешкался, окидывая взглядом комнату. «Богато живут», — мельком отметил он. Ковры на стенах, дорожки на полу, тончайшая сеть тюля на окнах, темно-коричневая добротная отделка дивана, стульев, этажерок и шкафа — все это сразу бросилось в глаза.