Страница 58 из 113
М. А. днем в Большом. Звонок Кузы: «Дон-Кихот» разрешен Главреперткомом и Комитетом по делам искусств. Теперь начало работы над пьесой задерживается только чтением М. А. пьесы театру.
— Дайте официальную бумагу из театра о разрешении. До этого, не думаю, чтобы М. А. согласился читать. История с «Пушкиным» слишком памятна.
Позвонил через короткое время. Я подозвала М. А. к телефону. Условились, что бумагу пришлют девятого, а десятого в два часа дня — чтение пьесы труппе.
Вечером звонки Мордвинова и Гусева — М. А. объяснил, что он нездоров, пусть они приедут сюда. Встречу отложили.
Звонок Оленьки. М. А. попросил ее достать книгу к 40-летию МХАТа.
Потом позвонил Федя — с поздравлением по поводу выступления М. А. Когда я спросила о книге.
— Книга лежит для Вас!
Ужинали вдвоем.
Насколько интересна «Моя жизнь в искусстве» — настолько скучна «Работа актера».
М. А. говорит:
— Система Станиславского, это — шаманство. Вот Ершов, например. Милейший человек, но актер уж хуже не выдумаешь. А все — по системе. Или Коренева? Записывает большими буквами за Станиславским все, а начнет на сцене кричать своим гусиным голосом — с ума сойти можно! А Тарханов без всякой системы Станиславского — а самый блестящий актер! Когда начали репетировать на квартире у К. С-а «Мертвые», и К. С. начал свои этюды, — Тарханов сразу все сообразил и схватился за бок, скорчивши страшную гримасу.
К. С:
— Михаил Михайлович, что с Вами?
— Печень…
И ушел, и не приходил во время всех бесчисленных репетиций, и сыграл Собакевича первым номером. Вот тебе и система!
(А Оленька мне рассказывала, как Коренева один раз сказала К. С-у восторженно:
— К. С! У меня несколько тетрадей записей — всего, всего, что Вы говорили на репетициях (кажется, лет десять назад). Что мне делать с этими записями?
— Их надо немедленно сжечь!)
За эти 2–3 дня я прочитала, по просьбе М. А., четыре либретто, присланные ему. Одно — вполне пристойное. Но три — невозможны. Впечатление такое, после чтения всех присланных либретто, — что хорошие либретто пишут разные люди и каждый по-своему. А дурные все — пишет один и тот же человек. Пишет неграмотно, бездарно, но пишет без конца.
Утром пришла по почте от Л. Никулина его пьеса «Порт-Артур» с надписью: «Мастеру драматургии Михаилу Аф. Булгакову».
М. А. поблагодарил его по телефону, тот пригласил М. А. зайти к нему сегодня днем.
Потом звонок Виленкина:
— Василий Григорьевич спрашивает, когда М. А. может его принять?
Условились, что придут — и Сахновский и Виленкин — 10-го вечером.
День прошел, как все праздничные дни, то есть с утра пришел Женичка, и ребята то дружат, то ссорятся.
Сейчас первый час ночи, М. А. пошел — только что — к Вильямсам, я из-за Сергея осталась дома.
Днем звонил Ангарский. Сообщил, что в Лондоне идут «Дни Турбиных» под названием «Белогвардейцы». Говорит, что М. А. должен протестовать.
— Против чего? Ведь я же не видел этого спектакля. Вот к чему приводит такое ненормальное положение! Ведь обычно, если пьеса какого-нибудь нашего автора идет за границей, он едет туда и как-то руководит постановкой. Если у нас ставится пьеса иностранного автора, он обычно приезжает сюда. Но что я могу сделать, если меня упорно не пускают за границу? Как можно протестовать против того, чего не видел?!
На отдыхе в Синопе. 10 августа 1936 г.
Днем М. А. с Дмитриевыми обедал в «Национале». Там присоединился к ним Вайнонен с женой.
Сейчас идем к Файко.
Сегодня М. А. винтит у Федоровых.
М. А. сказали, что его выступление записано на пленку.
Получили из Вахтанговского театра бумагу — «Дон-Кихот» Реперткомом разрешен.
Днем — в два часа было назначено чтение в Вахтанговском театре. Встретили М. А. долгими аплодисментами. Слушало около ста человек. Слушали хорошо. Вся роль Санчо, эпизод с бальзамом, погонщики — имели дикий успех. Хохотали до слез, так что приходилось иногда М. А. прерывать чтение.
После конца — еще более долгие аплодисменты. Потом Куза встал и торжественно объявил: «Все!», то есть, что никаких обсуждений. Этот сюрприз был ими явно приготовлен для М. А.
Сейчас ложимся спать, надо отдохнуть, т. к. в половине двенадцатого придут Виленкин и Сахновский.
Пришли. Начало речи Сахновского:
— Я прислан к Вам Немировичем и Боярским сказать Вам от имени МХАТа: придите опять к нам, работать для нас. Мне приказано стелиться, как дым, перед Вами… (штучка Сахновского со свойственным ему юмором)… Мы протягиваем к Вам руки, Вы можете ударить по ним… Я понимаю, что не счесть всего свинства и хамства, которое Вам сделал МХАТ, но ведь это не Вам одному, они многим, они всем это делают!
Примерно в таком духе и дальше.
Дмитриев говорил, что Сахновский сказал ему: — ох, боюсь, что Михаил Афанасьевич не согласится работать для МХАТа!
Вчера вечером Борис и Николай с женой. Ну, и Дмитриев, конечно. Николай прочитал первый акт своей будущей пьесы. М. А. сказал — Сухово-Кобылинская школа.
Дмитриев опять о МХАТе, о том, что им до зарезу нужно, чтобы М. А. написал пьесу, что они готовы на все!
— Что это такое — «на все»! Мне, например, квартира до зарезу нужна — как им пьеса! Не могу я здесь больше жить! Пусть дадут квартиру!
— Дадут. Они дадут.
Для М. А. есть одно магическое слово — квартира. «Ничему на свете не завидую — только хорошей квартире».
У нас, действительно, стройка отвратительная — все слышно сверху, снизу, сбоку. А когда наверху танцуют — это бедствие. Работать М. А. очень трудно.
У М. А. днем в Большом встреча по либретто балета «Василек».
Вечером иду в балет — приехали ленинградцы, — а оттуда к Мелику. Туда же придет и М. А. после работы над «Волочаевскими днями».
Замечательный танцовщик Чабукиани, пластичен, выразителен, легок, темперамент и техника — одинаково поразительны. Громадное впечатление от Улановой, громадное. Вообще, ленинградцы сильнее московских балетных.
Портил дело конферансье Гаркави, страшный пошляк. При мне администратор филиала — милейший Чацкий (вечер был в филиале МХАТа) говорил ленинградскому администратору:
— Если бы я знал, что у вас Гаркави будет выступать, я бы вам не дал зала. Вы должны помнить, что это МХАТ!
У Меликов было весело. Он страшно гостеприимный хозяин. Шумит, кричит, веселится, как дитя.
Вернулись очень поздно.
М. А. сегодня днем опять с теми же балетными работал. Позвонил и сказал, что вечером они придут к нам, так ему удобнее.
За обедом М. А. рассказал, что во время работы в кабинет вошла очень закутанная в платки женщина, с платочком на голове, подошла к М. А. и сказала:
— Я хотела Вас поздравить с Вашим выступлением… (еще что-то любезное по поводу самого выступления) — и ушла. Оказалось — Марина Семенова. А днем также поздравила Златогорова.
Вчера вечером пришли Холфин и Чуфаров. М. А. перерабатывает их либретто и в смысле сюжетной линии, и в смысле изложения. Тут же мне диктовал это на машинку. Продолжалось это до двух часов ночи.
Легли мы около пяти — с разговорами обычными, а в половине одиннадцатого уже встали, т. к. эти же милые молодые люди должны были придти в одиннадцать часов. Опять работа — до половины третьего. Тут началась кутерьма. Приехал Куза за М. А., чтобы ехать в Репертком. Ко мне приехал доктор. Балетные не уходят. Стеши (домработницы) нет. Екатерина Ивановна мечется. Кошмар.