Страница 57 из 113
Прямо удивительно — ноябрь, а на дворе тепло, хожу в летнем пальто нараспашку, правда, в вязаном костюме.
Зашла, проводив М. А. в Большой, к зам… директора Литфонда, сказала, что в магазине Литфонда отказались дать писчую бумагу Булгакову — «он уже и так получил больше нормы», а норма, оказывается, четыре килограмма бумаги в год.
На чем же теперь писать?
Зам. объяснил, что поручили Фадееву наладить это дело, но когда это будет — неизвестно, и надежд на получение в скором будущем бумаги нет.
Пришла домой — корзина цветов, от кого неизвестно.
Позвонила Марика, попросила М. А. придти поставить банки Сергею Ермолинскому — болен. М. А. пошел.
Звонок Бориса Эрдмана — только что вышел из лечебницы, болел скарлатиной!
А сейчас (11 часов) звонок из филиала МХАТа — администратор плачущим голосом умоляет нас идти на банкет МХАТа в «Метрополе», объясняет, что приглашение посылали сегодня два раза, первый раз посланный не нашел улицы, второй раз — никто не открыл (мы спали). Послали третий раз. И действительно, тут же звонок на лестнице. Я говорю — М. А. нет дома.
— А вы?!
— Не могу, не с кем сына оставить.
У Дмитриева ангина, 40°. Звонила Марина.
М. А. в Большом — на репетиции шуточного поздравления МХАТа. Вечером пришел Борис Эрдман, принес свои эскизы к «Уриэль Акосте».
Почему-то разговор о происхождении слов и выражений ходячих. М. А. достал все свои любимые словари: Даля, Таккеля, Вандриеса, Михельсона — стали рыться, находить.
Сегодня из Большого принесли на заключение М. А. четыре либретто.
М. А. на репетиции — днем. А вечером, прорепетировав в последний раз свою роль передо мной, М. А., в черном костюме, пошел в Дом актера, тут же вернулся за зонтиком — сильнейший дождь.
Позвонил Борис Эрдман, уговаривал меня пойти с ним смотреть М. А., но я объяснила — не с кем оставить Сергея, оттого и сижу дома.
Позвонили Вильямсы, звали к себе — тоже пришлось отказаться.
Вчера М. А. вернулся в начале третьего с хризантемой в руке и с довольным выражением лица. Протомив меня до ужина, стал по порядку все рассказывать. Когда он вышел на эстраду, начался аплодисмент, продолжавшийся несколько минут и все усиливавшийся. Потом он произнес свой conferance, публика прерывала его смехом, весь юмор был понят и принят. Затем начался номер (выдумка М. А.) — солисты Большого театра на мотивы из разных опер пели тексты из мхатовских пьес («Вишневый сад», «Царь Федор», «Горячее сердце»). Все это было составлено в виде заседания по поводу мхатовского юбилея. Начиная с первых слов Рейзена: «Для важных дел, египтяне…» и кончая казачьей песней из «Целины» со специальным текстом для МХАТа — все имело шумный успех.
Когда это кончилось, весь зал встал и стоя аплодировал, вызывая всех без конца. Тут Немирович, Москвин, Книппер пошли на сцену благодарить за поздравление, целовать и обнимать исполнителей, в частности М. А-ча целовали Москвин и Немирович, а Книппер подставляла руку и восклицала: «Мхатчик! Мхатчик!»
Публика кричала «автора». М. А-ча заставили выходить вперед. Он вывел Сахарова и Зимина (молодых дирижеров Большого, сделавших музыкальный монтаж по тексту М. А.), они показывали на М. А., он — на них. Кто-то из публики бросил М. А. хризантему.
После чего М. А. вернулся домой, хотя его очень уговаривали все остаться. Габтовцы, особенно молодежь, были очень довольны успехом номера, кто-то с восторгом сказал про М. А. — «вот ловко трепался!» (про речь!).
Сегодня с утра бенефис продолжается. Звонили с поздравлениями Гриша Конский, Оленька.
Оля (в диком восторге):
— Неужели Миша теперь не чувствует, какие волны нежности и любви неслись к нему вчера из зала от мхатовцев?.. Это было так неожиданно, что Миша вышел на эстраду… такой блистательный conferance… у меня мелькала почему-то мысль о Мольере, вот так тот говорил, наверно…
Звонил Мордвинов с тем, чтобы вечером встретиться с М. А. в дирекции — для работы над гусевскими «Волочаевскими днями», — но и он сказал: Вчерашнее выступление М. А. ведь первым номером прошло.
Без конца звонил Куза, но тот по другому поводу — он заедет за М. А., не может ли он подождать до трех часов?
М. А. днем навещал Дмитриева, который болеет у Книпперов (он всегда там останавливается). Видел Ольгу Леонардовну, та говорит:
— Самый лучший номер! Блестяще! Вы оживили Большой театр!
М. А. взял на время у Дмитриева книжку «К 40-летию МХАТа». Там, в числе спектаклей, кроме «Турбиных» и «Мертвых душ», и загубленный «Мольер». Написано 296 репетиций. Спектакль прошел семь раз.
Сегодня в «Советском искусстве» подвал «В кабинете депутата» — о Дунаевском. Приведены его слова, что больше всего его сейчас интересует и заполняет работа над оперой, либретто к которой написал уже М. Булгаков, из времен франко-прусской войны, по рассказу Мопассана.
Подождали Кузу до половины четвертого и решили пойти пообедать в Клуб писателей. В это время звонок:
— Где М. А.? Нет дома? В театре? Какой номер телефона? Как разыскать?
— А кто это? По какому делу?
— Чичеров, из драмсекции. У нас идет заседание по важному вопросу, и мы не можем решить его без М. А. (?)
(Потом — на необычайной ласковости):
— Что же он нас совсем забыл? Отчего никогда не позвонит, не придет?
(Просил непременно позвонить, дал номер своего телефона, потом понял, что М. А. не позвонит):
— Я сам ему буду звонить.
Тут же звонок Кузы:
— Где М. А.?
— Ушел. Ждал, а теперь ушел.
— Куда? Дайте адрес, я поеду его разыскивать.
— Не пытайтесь, это невозможно, я не знаю, куда он пошел.
А вообще это нехорошо получилось, это неуважение к драматургу, к театру. Почему реперткомовцы это позволяют себе?
Куза сам на них зол, понимает, что это безобразие, волнуется.
— Вы, пожалуйста, Василий Васильевич, выясните точно день и час, М. А. очень занятой человек.
И тут мы пошли в Клуб писателей, где несколько человек говорили М. А-чу: а вас Чичеров разыскивает. Комедия.
Поднялись в столовую, там всего три человека. Один из них, Лев Никулин, стал кружить около нашего столика, наконец попросил М. А. представить его. Подсел. Тоже сказал — а вас Чичеров разыскивал.
Подошел маркер Березин и стал звать М. А. на состязание в Политехнический. М. А. сказал, что очень занят. Тогда Николай Иванович (этот Березин-Бейлис) предложил сыграть сегодня.
После обеда мы пошли в биллиардную. Они стали играть, Березин играет сверхъестественно: в одну лузу, например, положил восемь шаров подряд — в течение нескольких минут.
Дома узнали, что Куза звонил еще два раза. Кроме того, Серафима Яковлевна из Большого — что сегодня встреча с Мордвиновым отменяется. Кроме того, Раевский с поздравлением.
Тут же звонок Мелика:
— Елена Сергеевна! Почему такая демонстрация против МХАТа? Почему Вы не пришли ни вчера, ни на юбилейные спектакли, ни на банкет?
— Вы же умный человек, Александр Шамильевич, вы же должны понимать…
— Ну, да, я понимаю, — свинства было достаточно проделано МХАТом.
Позвонил Борис с докладом и поздравлением.
Легли спать, встали в десять часов вечера. Мелик с вопросом — почему не идем? М. А. пошел один, я осталась из-за Сергея дома.
Звонил Яков Л., сначала о вчерашнем, потом о Дунаевском. Тот очень интересуется оперой, волнуется, как Самосуд? Яков сказал мне, что Оля просила его, «как умного человека и как человека, близкого нам, воздействовать на нас, чтобы мы прекратили свое игнорирование МХАТа и начали опять там бывать».
После всех разговоров, звонков, поздравлений видно, что М. А. была устроена овация — именно это выражение употребляли все. Что номер был блестящий. Все подчеркивают, что в этой встрече обнаружилось настоящее отношение к М. А. — восторженное и уважительное.