Страница 44 из 113
Мы не пошли.
Вечером Оленька. Сначала не хотела признаться, что МХАТ не прошел в Париже. Но потом сказала:
— Ну да, «Анна Каренина» не имела того успеха, на который МХАТ рассчитывал…
И тут же рассказала, что про Аллу Тарасову французы написали, что она похожа на дебелую марсельянку, — что в белогвардейских газетах писали, что у Еланской такая дикция, что ничего не поймешь, что вместо слова — мерзавец — она произносит «нарзанец», что, конечно, понятен испуг Анны Карениной, когда она увидела в кровати вместо своего маленького сына — пожилую еврейку (Морес) и т. д.
Льет дождь. Поздно. Идем ужинать.
М. А. пошел к Попову — играть в винт.
Говорил кто-то М. А., что арестован Абрам Эфрос. Может и нет, очень много врут.
М. А. играет в шахматы у Топленинова.
М. А. возится с «Петром». Вечером Смирнов принес свое либретто. Производит очень несерьезное впечатление. Говорил, что арестован Литовский. Ну, уж это было бы слишком хорошо.
Отвезли Сергея в лечебницу. Операция будет завтра утром.
Все прошло благополучно. Сергей уже дома.
Отчаявшись добиться у Самосуда прослушивания «Петра», М. А. решил сдать его и отвез Якову Леонтьевичу в театр.
Звонил Иосиф Раевский — просил разрешения придти. Условились на завтра.
Утром я отвезла экземпляр либретто в Комитет, сдала секретарю Керженцева. Комитет только что переехал в новое помещение на Ильинке. Комнаты неуютные, необжитые. Перед секретарем ни одной бумажки на столе. Делать ему, видно, нечего.
Вечером пришла Оленька, потом часов в десять — Раевский, а еще позже, после «Карениной», — Калужский.
Раевского рассказы о Париже: некоторые все время проторчали на барахолке, покупая всякую дрянь, жадничали, не тратили денег на то, чтобы повидать Париж, и ничего в Париже не увидели, кроме галстуков.
Отвратительно повел себя на обратном пути Израилевский, фу, ты, Ливанов. Он учинил Израилевскому мерзкий скандал. Может поплатиться за это, так как Израилевский подал на него жалобу.
Анекдотическую штуку учинила старуха Халютина. На фестивальной репетиции в фойе стала демонстративно бормотать свою роль в присутствии фестивальных иностранцев. Судаков спросил:
— Вы переменили рисунок роли?
— Ничего я не меняла, а просто наплевали мне в душу, не взяли в Париж, вот я и буду теперь играть формально.
Собрались гнать ее из Театра, но ограничились тем, что сняли с роли.
В нашем парижском посольстве сначала очень косо посмотрели на пиджак Ливанова (когда собралась труппа) — грязный, сальные пятна какие-то, неглаженый. А потом сказали: ну что ж, пусть и такой будет…
Наши актрисы некоторые по полнейшей наивности купили длинные нарядные ночные рубашки и надели их, считая, что это — вечерние платья. Ну, им быстро дали понять…
Хмелев старался говорить все время по-французски, это его конек, но ни один француз его не понял, хотя он все время говорил «n'est — се pas?..»
Потом у него раз безумно разболелись зубы, он просто неистовствовал. Иверов принес ему бутылку коньяку, чтобы он выпил и уснул — на него уж ничего не действовало. К нему в номер пришел Калужский и стал уговаривать выпить, и сам напился до полусмерти.
Кто-то спрашивал в кафе — дайте мне ша-нуар — chat noir вместо кафе-нуар… Словом, довольно бесславные рассказы.
Сегодня М. А. потерял со Смирновым три часа времени — правил ему либретто. Как это печально.
Совершенно летняя жара, хожу в летнем костюме и белой шляпе.
Опять приехал Дмитриев (он приезжал восьмого), обедал. Говорил, что в Ленинграде видел Литовского. Значит, Смирнов наврал.
Добраницкий позвонил, просит его навестить — у него перелом ноги.
Поехали.
Показывал М. А. книги по гражданской войне, которых нет у М. А.
Биндлер позвонил из Большого, сказал, что есть письмо Керженцева о «Петре».
Поехали за письмом. Это записка с заголовком «О Петре», состоящая из 10 пунктов. Смысл этих пунктов тот, что либретто надо писать наново.
Вечером был Арендт — играл с М. А. в шахматы.
Мучительные поиски выхода: письмо ли наверх? Бросить ли театр? Откорректировать роман и представить?
Ничего нельзя сделать. Безвыходное положение.
Поехали днем на речном трамвае — успокаивает нервы. Погода прекрасная.
Вечером М. А. на репетиции «Поднятой целины». До часу ночи помогал выправлять текст. Из театра привезли его на машине. С головной болью.
Напросился Тимофей Волошин, не люблю его. Читал очень плохие свои стихи. Развязен. Судится с Таировым. Тот сделал попытку выгнать его из театра за выступление против него, Таирова, на собрании после «Богатырей».
Днем ездили с М. А. на речном трамвае. Но уже было туманно, моросило.
Два последних акта «Руслана» слушала, приехав за М. А. в театр. Златогорова очень хороша в Ратмире. Самосуд дирижировал во фраке.
Оттуда поехали к Калужским на новую квартиру — на улице Кирова. Квартира приличная, только крутая лестница. Был Гриша Конский. Оленька подарила М. А. книгу, составленную Марковым и переведенную на французский для Парижа. Прекрасно издана, на дорогой бумаге. Ни одного слова о «Турбиных».
Слух, что арестован Киршон. М. А. этому не верит.
М. А. Булгаков в роли судьи в «Пиквикском клубе». 4 января 1935 г.
Приехал Дмитриев, привез М. А. испанский экземпляр Дон-Кихота.
По телефону — с Олей и с Виленкиным: из Комитета искусств, из театрального отдела запрашивают экземпляр «Бега». Надо переписывать. Хотя и не верим ни во что.
Удивительный звонок Смирнова: нужен экземпляр «Бега». Для кого, кто спрашивает? — Говорит, что по телефону сказать не может.
Решили переписывать «Бег».
Днем М. А. ходил на репетицию «Травиаты».
Обедал у нас Дмитриев.
После обеда, как всегда, легли отдохнуть, после чего М. А. стал мне диктовать «Бег».
Позвонил Мелик, попросил разрешения придти. Читал «Петра» (либретто). Сказал, что недостаточно хора, в некоторых местах слишком драматургично.
Потом, попозднее, пришла Минночка и Вильямсы.
М. А. показывал, как дирижирует дирижер в Большом театре (пародия на Мелика).
М. А. диктует «Бег», сильно сокращает.
Звонил Олеша, спрашивал у М. А. совета по поводу своих болезненных ощущений. Он расстроен нервно, к тому же у него несчастье. Не он говорил, а знаю из газеты и рассказов: его пасынок выбросился из окна, разбился насмерть.
Вечером, на короткое время, перед поездом — Дмитриев с женой.
Потом «Бег» до ночи.
«Бег» с утра.
М. А. искал фамилию, хотел заменить ту, которая не нравится. Искали: Каравай… Караваев… Пришел Сережка и сказал — «Каравун». М. А. вписал.
Вообще иногда М. А. объявляет мальчикам, что дает рубль за каждую хорошую фамилию. И они начинают судорожно предлагать всякие фамилии (вроде «Ленинграп»…).
А весной была такая игра: мух было мало в квартире и М. А. уверял, что точно живет в квартире только одна старая муха Мария Ивановна. Он предложил мальчикам по рублю за каждую муху. И те стали приносить, причем М. А. иногда, внимательно всмотревшись, говорил — эта уже была. С теплом цена на мух упала сначала до 20 копеек, а потом и до пятачка.