Страница 66 из 85
Колчак нужен был в центре событий, в Питере. Он в центр и отправился. Если, конечно, его туда тайно не вызвали.
Да и отправился он не сам (скоро я скажу — с кем). И то, как и с кем он уехал в столицу, подозрения относительно адмирала лишь усиливает.
Читавший о Колчаке читатель может предположить, что у автора очень уж разгулялась фантазия, однако я тут не так уж и на пустом месте выдумываю. Уже следующая деталь-странность в биографии адмирала вполне дает основания для предположения о том, что отставка его и перемещение в столицу именно замышлялись — и им, и его столичными доброжелателями.
Считается, что Колчака назначили командующим Черноморским флотом вместо адмирала Эбергарда потому, что Эбергард-де не смог парализовать «дерзкие действия немецких кораблей». Хотя флот и под командой Эбергарда воевал не так уж и плохо и, к слову, в начале марта 1916 года удачно высадил десант на Анатолийском побережье Турции. Но это были операции во взаимодействии с армией и в ее поддержку.
Чисто морская же «пассивность» Эбергарда объяснялась тем, что Верховное главнокомандование — напоминаю — лишило его права на дальние выходы в море. Колчак такое право почему-то сразу получил и отправился под Босфор — делать там те новые минные постановки, которые Эбергард задумывал, но осуществлять не мог из-за связанных свыше рук.
Сам Колчак объяснял свое назначение тем, что, мол, в Ставке считали, что он лучше, чем кто-либо, сможет провести Босфорскую десантную операцию, намечаемую на весну 1917 года. С чего вдруг у балтийца Колчака возникла подобная репутация — непонятно. Наиболее серьезные десанты к тому времени были произведены на Черном мере — как раз у Эбергарда.
В своих воспоминаниях бывший морской министр Григорович приписывает инициативу назначения Колчака себе. «Я видел, — сообщал Григорович, — что Государь не очень доволен такою моею просьбою, но, к моему удивлению, он легко согласился...»
Конечно, Григорович Колчака знал ранее по Главному морскому штабу, но министр был хорошо знаком и с той верхушкой кадетов, которая в 1916 году уже вовсю готовила государственный переворот. А столичные военно-промышленные круги, связанные с кадетами, не могли не знать Колчака по программе строительства «измаилов»... Так что министру кандидатуру адмирала могли и подсказать.
Но откуда уступчивость Николая?
И вот тут на страницах этого повествования появляется бравая фигура полковника «Интеллидженс сервис» Самуэля Хора (бывший начальник секретной охраны царя Александр Спиридович называет его «Хоаром»). Уже тогда Хор был членом палаты общин, позднее стал министром иностранных дел и в английской политике след оставил значительный. А в начале 1916 года он прибыл в Питер во главе английской военно-разведывательной миссии с особыми полномочиями, как официальными, так и — не очень...
К Хору прислушивался английский посол Бьюкенен.
Хор (неплохо освоивший русский язык) был хорошо принят в Военно-промышленном комитете (ВПК) — «штабе» деловых «россиянских» людей.
Хор был хорош и с кадетами, с англофилом Милюковым.
И, к слову, Хор был соучеником по Кэмбриджу князя Феликса Юсупова — одного из убийц Распутина.
Ситуацию он оценивал весьма трезво и понимал, что самодержавие само ведет себя к краху. Но и в Государственную думу, как «конституционную» замену царю, он верил не очень-то.
Хор верил в решительных людей, но таких решительных людей, которые были бы также вполне джентльменами в том отношении, что были бы еще и англофилами. Ибо что же это за джентльмен, если он не любит владычицу морей и родину джентльменства Британию?
Между прочим, говоря об английских разведчиках в России в 1917 году, надо бы отметить такой малоизвестный факт, как причастность к событиям известного английского писателя Уильяма Сомерсета Моэма, автора «Бремени страстей человеческих»... После начала Первой мировой войны Моэм работал в разведке, год был в Швейцарии, а потом его направили в Россию с секретной антибольшевистской миссией. И уже в 1938 году в книге «Подводя итоги» он признавался: «Я не прошу мне верить, что, если бы меня послали в Россию на полгода раньше, я бы, может быть, имел шансы добиться успеха. Через три месяца после моего приезда в Петроград грянул гром, и все мои планы пошли прахом».
Не знаю, как Сомерсет Моэм, а Самуэль Хор имел влияние на Бьюкенена. Бьюкенен же был прочно вхож к Николаю. И вот — как признавался впоследствии сам Хор-Хоар — он-то совместно с британским послом и нажал на императора, настаивая на назначении Колчака командующим Черноморским флотом. Почему-то об этом не написал ни один биограф Колчака, а ведь факт-то этот — просто-таки разоблачителен! С чего это вдруг Хору так настойчиво (на высшем уровне!) вздумалось обеспечивать быструю карьеру какому-то рядовому русскому адмиралу? Он его и знать-то лично не знал!
И, конечно же, Колчака Хору рекомендовали его «военно-промышленные» друзья. Во всяком случае, лично я другого объяснения не вижу (если не предполагать прямую вербовку адмирала).
А вот эти-то друзья, похоже, заранее — еще до подготовляемой ими Февральской революции — рассматривали адмирала как одну из фигур возможной будущей буржуазной диктатуры.
После Февраля 1917 года их интерес к Колчаку мог лишь возрасти. Хотя они и ошибались...
Чтобы доказать это, уважаемый читатель, я, пожалуй, именно здесь познакомлю тебя с несколькими характеристиками Колчака, данными людьми, его знавшими хорошо и — что самое существенное — знавшими деловым образом.
Эти характеристики даны настолько разными людьми (и в настолько разные времена), но при этом настолько схожи, что убедительно доказывают ошибочность расчетов тех, кто так или иначе «ставил» на Колчака как на политическую фигуру.
Даром что на штатских кадетских «штафирок» Колчак безусловно производил сильное впечатление. Он выглядел волевым человеком, да и мог ли кто-либо считать иначе при его суровом полярном прошлом?
Но был ли он таким в действительности? Вот что писал в своем рапорте морскому министру сослуживец Колчака А.А. Сакович: «Колчак слишком впечатлителен и нервен, оттого, что он совершенно не знает людской психологии. Его рассеянность, легкомыслие и совершенно неприличное состояние нервов дают богатейший материал для всевозможных анекдотов. Такой человек, как он, не может оказать благотворное влияние на общий ход событий, потому что деятельность его спорадична, очень редко обоснованна и почти всегда всем крайне неприятна».
Александр Константинович Клафтон, возглавлявший у Колчака в Сибири Русское печатное бюро, видный кадет, газетный редактор, знал Колчака уже как «Верховного правителя», и вот как аттестует его он: «Мне, как и другим, казалось, что в лице Колчака мы имеем честного национального вождя и патриота, вокруг которого группируются демократические элементы. Мы видели, что у этого правительства нет программы, что оно не имеет власти, что оно не может быть сильным... Но тогда еще не было ясно, что мы не имеем диктатора Колчака, а имеем игрушку в руках целого ряда атаманов, с одной стороны, и с другой стороны — Ставки и военщины... Здесь не создалось ничего, а развился тот букет жестокостей и ужасов, который является признаком бессилия».
Военный министр Колчака барон Будберг о Колчаке сказал лестного, естественно, немало. Но сказал он о нем и так: «Он избалован успехами и очень чувствителен к неудачам и неприятностям... Вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, не понимающий совершенно обстановки и неспособный в ней разобраться...»
Будберг считал своего «Верховного» неврастеником и человеком, не обладающим собственной волей.
Колчаковский генерал Сахаров, напротив, пишет о волевом характере, но тут же иллюстрирует свою оценку следующими словами: «Александр Васильевич... был очень вспыльчив. Настроения быстро менялись под давлением незначительных событий и первых известий, амплитуда колебаний от полной надежды до упадка ее проходила легко и быстро»-