Страница 5 из 150
В сборнике вы прочтете новеллы одного из тех крупных писателей, чей голос никак не сливался с хором официальных прославителей режима. Это Коррадо Альваро. Некоторые критики считают его поздним веристом, другие обнаруживают в его творчестве влияние модернизма. Мне кажется правильным считать его самобытным писателем, а не эпигоном. Если первоначально он посвятил свое творчество теме Юга, то все же с течением времени в нем все больше места стал занимать оригинальный жанр импрессионистического и отчасти идиллического bozzetto (эскиз, набросок), превосходные образцы которого есть в этой книге. Альваро обладал острым писательским зрением и давал зарисовки нравов, порой чрезвычайно выразительные. Во всем этом обычно присутствовал более или менее явный момент морализирования.
Во время «двадцатилетия» Альваро на принадлежал к числу политически активных антифашистов, но морально всегда стоял на антифашистских позициях, и его выслали в глухую провинцию Аспромонте. С ним произошла интересная история: в 1930 году вышла его повесть «Люди из Аспромонте» (она у нас переведена) и Муссолини в разговоре с бразильским послом на дипломатическом приеме похвалил повесть. Положение Альваро мгновенно изменилось: вспоминая обо всем этом, он писал, что в то время мог сделать головокружительную карьеру. Муссолини несколько раз выражал желание встретиться с ним, но Альваро не поехал в Рим, отказался принять tessera — членский билет фашистской партии, и остался в Аспромонте. Много лет спустя, в 1954 году, в одном радиоинтервью он попытался определить свои позиции в жизни и в искусстве. Он сказал: «Каждый настоящий писатель имеет свою формулу жизни, морали, норм поведения, которую он может предложить. Иными словами, каждый писатель, маленький или большой, — это реформатор». Коррадо Альваро — писатель того поколения, которое пришло в литературу уже после первой мировой войны; но и его старшие собратья по перу в годы фашизма создавали произведения, отнюдь не отвечавшие требованиям, предъявляемым к литературе правящей партией. В этом смысле интересен пример Альдо Палаццески. Начав свой путь в лагере футуристов, он уже в 1914 году порвал с прежними друзьями, а вскоре выпустил резко антивоенную книгу. В тридцатых годах Палаццески пришел к реалистическому письму и написал три сборника сатирических новелл и роман «Сестры Матерасси», в которых нанес серьезный удар мнимо-благопристойному, мнимодобродетельному, а в сущности затхло-мещанскому обществу, породившему на свет и допустившему к власти фашизм.
В 1926 году во Флоренции стал выходить крошечным тиражом журнал «Солярия». Объединившиеся вокруг него молодые люди не были единомышленниками ни в вопросах политики, ни в вопросах эстетики, но это была антифашистская группа. «Солярия» выпустила книгу стихотворений Чезаре Павезе «Работать тяжко» в то время, когда автор, арестованный в 1935 году как антифашист и высланный на три года, жил под надзором полиции в маленьком местечке в Калабрии. Павезе, представленный в нашем сборнике, был одним из талантливейших писателей своего поколения. Книга «Работать тяжко», по свидетельству современников, сыграла большую роль в формировании антифашистских взглядов молодежи. Творческий путь Павезе был сложным, он не укладывается в однозначную формулу. У Павезе бывали периоды мучительных поисков и сомнений, бывали взлеты и падения. Он был человеком тонко чувствовавшим, человеком с обнаженными нервами. Новеллы, включенные в наш сборник, очень показательны, в них переплетаются чрезвычайно характерные для Павезе мотивы: одиночество, отчужденность, жажда разбить перегородки, отделяющие людей друг от друга, глубокая печаль. Иногда Павезе приоткрывает социальные причины разобщения людей («Друзья»), иногда представляет его извечным проклятием, тяготеющим над всей нашей жизнью («Свадебное путешествие»); иногда же оно является следствием все той же моральной пустоты, к которой были так чутки лучшие писатели-реалисты во времена фашизма.
Павезе — поистине сложный писатель: наряду с такими вот камерными, построенными на полутонах новеллами он написал переведенный у нас роман «Товарищ», прочно вошедший в литературу Сопротивления. Убежденным антифашистом Павезе был начиная с юности, в 1943 году вступил в коммунистическую партию, работал над романом «Подпольщики». Одно время Чезаре Павезе был настоящим кумиром левой итальянской интеллигенции. В нем соединялись большой талант, уверенный вкус (он многое делал для ознакомления итальянской публики с лучшими произведениями современной американской литературы), качества тонкого стилиста и, если можно в данном случае так сказать, абсолютный слух: органическое отвращение к штампу, к приблизительности, к риторике. Времена и вкусы меняются, но самоубийство Павезе в 1950 году было тяжелым ударом для демократической послевоенной культуры, а творчество его по праву вошло в золотой фонд итальянской литературы нашего века.
В том же журнале «Солярия», который поддерживал ссыльного Павезе, еще раньше, в 1931 году, печатались первые рассказы Элио Витторини, вошедшие впоследствии в сборник «Мелкая буржуазия»; один из этих рассказов вы прочтете здесь (больше писатель не возвращался к жанру новеллы). Четверть века спустя, в своих воспоминаниях, Витторини писал: «Я был «соляриано», а в то время это означало в литературных кругах: антифашист, европеист, универсалист, антитрадиционалист». О Витторини я хочу и должна рассказать подробнее, потому что он был одним из самых интересных и благородных деятелей левой итальянской культуры нашего времени.
В 1933–1934 годах все в той же «Солярии» был напечатан роман Витторини «Красная гвоздика», — много мест вымарала цензура. Роман был написан с большим настроением, с подтекстом, речь шла о психологических ферментах начавшегося брожения, о зарождавшемся антифашизме, уже охватившем значительные слои общества. Когда же в 1938–1939 годах, в преддверии близкой войны, в атмосфере тревоги и недовольства, вызванного начавшимся в Италии разгулом расизма, в другом флорентийском журнале «Леттература» появилась повесть Витторини «Сицилийские беседы», это стало большим общественным, а не только литературным событием и вызвало необычайно широкий резонанс.
Повесть в самом деле была замечательная. В привычном понимании, в ней почти не было сюжета, не было действия, не было обозначено время, ни разу не упоминалось даже слово «фашизм». Сицилиец Сильвестро, давно уже перебравшийся, подобно тысячам южан, в Северную Италию, едет на несколько дней на родину, чтобы повидаться с матерью. Не происходит решительно никаких событий, никто не совершает никаких поступков, только «беседы», но и то скупые, сверхлаконичные, зашифрованные. Но писатель с удивительным тактом и мастерством, без всякого нажима, без намека на патетику ведет лейтмотив: тема «иного долга», «иных обязанностей», проходит через весь текст. Беспросветная нужда, выжженная солнцем земля, малярия, смиренные люди, полуголодные, неграмотные. Кажется, выхода нет. Но в душе Сильвестро — печаль, отчаянье и гнев. И люди говорят не только о «живой воде», но и «ножах». Существуют, может быть, помимо нашего сознания, «иные обязанности», и хотя слово «революция» не произнесено ни разу, мы угадываем его. Когда в 1943 году книга была переведена на французский язык и вышла в Брюсселе, в бельгийской печати Сопротивления писали: «К нам пришла из фашистской страны антифашистская книга, — может быть, самая великая антифашистская книга, крик скорби и протеста всех угнетенных». Существует множество свидетельств, подтверждающих, что книга была великолепно понята людьми (недаром фашисты кричали о «скандале») и сыграла выдающуюся роль в формировании сознания антифашистов в начале сороковых годов. Она по праву считается переломным моментом в развитии молодой итальянской прозы.
«Сицилийские беседы» явились, по сути дела, первым в Италии произведением той литературы, которую принято называть «letteratura impegnata». Что это значит? Сразу после второй мировой войны Жан-Поль Сартр впервые употребил слово engagement (по-итальянски: impegno). Слово это, переосмыслившись, получило широкое хождение, — в тех случаях, когда речь идет о добровольно принятых на себя художником гражданских и моральных обязательствах. Художник engage (impegnato) решает активно отстаивать определенную идеологию, отстаивать в жизни и в творчестве определенные принципы, в которые он верит. В общем, это позиция — прямо противоположная той, что в свое время была провозглашена «Рондой», которая отстаивала самодовлеющее значение литературы. У нас выражение литература impegnata зачастую переводят: «завербованная» литература, что мне кажется неудачным и двусмысленным. Поскольку точно соответствующее русское слово подобрать трудно, я буду в дальнейшем, когда это понадобится, говорить: impegno, impegnato.