Страница 4 из 150
У Свево была неутолимая потребность а правде: правде характеров, взаимоотношений, поступков. Его горькие, иронические романы и новеллы при всей жестокости его таланта — глубоко человечны. Новеллы, вошедшие в наш сборник, не составляют исключения. Мы видим в них отблеск нравственной проблематики, всю жизнь волновавшей Свево, в них та же тема: деньги, деньги и связанные с ними волнения, унижения, иллюзии, предательства, — страшная правда мира, окружавшего Свево. И — смерть. Смерть, приобретающая характер символа.
В итальянской новеллистике не нашел отражения напряженнейший период между вступлением Италии в первую мировую войну и приходом к власти фашизма. То было время прямых публицистических высказываний и четкого размежевания позиций. В эти годы итальянская литература вырабатывает моральные и политические основы своего будущего развития, избирает пути, по которым различные ее представители пройдут через «черное двадцатилетие» фашистской диктатуры и через эпоху Сопротивления.
Маринетти с большинством футуристов, Д’Аннунцио и другие воинствующие «эстеты», принявшие самое прямое участие в пропаганде за вступление Италии в войну, заняли позицию, которая полностью совпадала с позицией бывшего лидера левого крыла Социалистической партии и редактора газеты «Аванти» — ренегата Бенито Муссолини. И после войны, которая, по выражению одного итальянского историка, была выиграна с таким трудом, что казалась проигранной, в годы, когда неслыханно обострились классовые противоречия, когда вся страна была потрясена выступлениями рабочих и крестьян, повторявших лозунг «Делать так, как в России», — представители этого крыла литературы идеологически подготавливали «поход на Рим» и захват власти «дуче». Но была и другая группа писателей, находившихся в решительной оппозиции к Д'Аннунцио и к футуристам. Объединившись в апреле 1919 года вокруг журнала «Ронда», они пытались отгородиться от политики, не желали также заниматься «морализированием» и выдвинули концепцию самодовлеющей литературы, стиля, который — «превыше всего», возвращения к высокой классической литературной традиции — к Петрарке, Мандзони, в особенности к Леопарди. Они в самом деле серьезно занимались литературой, разрабатывая, в частности, жанр лирической автобиографии, жанр «фрагмента», требовавший от писателя ювелирного мастерства. Но, с другой стороны, стремление к аристократическому уединению, брезгливость по отношению к набиравшему силу фашизму можно, при самой снисходительной оценке, назвать позицией обороны и не более того. Да и оборона эта была не очень активной: чтобы существовать в тогдашних условиях, «Ронда» вынуждена была идти — и шла — на очень унизительные компромиссы. Но, к счастью, были тогда среди деятелей итальянской культуры и люди совершенно иного интеллектуального и морального склада, а не только поклонники жестокости и насилия либо больные дети века. Я имею в виду прежде всего Антонио Грамши, чье имя стало символом Сопротивления, и его друга Пьеро Гобетти, ставшего, подобно Грамши, жертвой фашизма.
Между позицией Гобетти и его журналов — прежде всего выходившего уже в годы фашизма журнала «Баретти» — и позицией писателей, группировавшихся вокруг «Ронды», существовала огромная принципиальная разница. Гобетти решительно отрицал возможность для творческой интеллигенции оставаться в стороне от событий, он знал, что нельзя «сохранять нейтралитет», и очень четко выразил свою мысль; «Все политики, все борцы или в свите хозяев, или в оппозиции. Те, кто находится посредине, отнюдь не являются независимыми или бескорыстными. Скептики угодны режиму». Самый факт существования журнала «Баретти» имел исключительное значение для всей итальянской культуры тех лет. Очень многим представителям интеллигенции именно «Баретти» помог разобраться в том, что происходит и какой долг лежит на интеллектуальной элите.
Сразу после свержения Муссолини, когда союзные войска высадились в Сицилии, гитлеровцы оккупировали Северную и Центральную Италию и в стране началась гражданская война, в печати, выходившей на освобожденной территории, вспыхнула жаркая полемика относительно взаимоотношений фашистского режима и культуры. В той или иной форме (уже не по горячим следам, а ретроспективно) эта полемика продолжается и сейчас, четверть пека спустя. В самом деле, вопрос об отношениях между фашизмом и культурой, между режимом и творческой интеллигенцией, между официальной идеологией чернорубашечников и развитием литературного процесса — чрезвычайно сложен и важен. Реакционный и эклектический характер идеологии итальянского фашизма сам по себе исключал возможность создания подлинных духовных и художественных ценностей, и поэтому режиму пришлось ограничиться «соттокультурой», то есть культурой третьего сорта.
В 1966 году знаменитый итальянский поэт Эудженио Монтале, тот самый, который в свое время написал «Дань уважения Итало Свево», включил я свою книгу, вышедшую под несколько загадочным названием «Ауто да фэ», статью, датированную 7 апреля 1945 гида и озаглавленную «Фашизм и литература». Статья любопытная, остроумная и язвительная. Монтале безоговорочно заявляет, что фашизм не оставил в итальянской литературе решительно никакого следа, не выдвинул ни одного выдающегося писателя, не дал ни одного произведения, о котором стоило бы вспомнить. И это — несмотря на все старания дуче поставить литературу на службу режиму. Муссолини был, но мнению Монтале, всего лишь «желтым» журналистом и неудачливым сочинителем бульварных романов, но все же отдавал себе отчет в громадном значении литературы в жизни общества. Муссолини «отлично понимал, что провозглашенный им новый политический порядок окажется совершенно ничтожным, если не возникнет по-настоящему оригинальная и значительная литература, которая этот новый строй поддержит».
Монтале рассказывает — с большим сарказмом — о некоторых характерных чертах фашистской культурной политики. Ни Д’Аннунцио, ни Маринетти не были уже в состоянии написать что-либо значительное, ни одного сколько-нибудь выдающегося произведения фашистской литературы не появлялось, а режим страстно хотел «означать новую жизнь также и в искусстве». Поэтому Муссолини и его иерархи пытались оказывать непосредственное влияние на развитие литературного процесса. Монтале рассказывает, что писателей «ловили на крючок», используя разветвленную систему различных премий и возможность попасть в созданную чернорубашечниками «королевскую академию Италии». Проводились конкурсы, подсказывались темы — например, колониальный роман или же лирика с «общественными мотивами». Все это должно было соответствовать «линии», которую попеременно устанавливали разные компетентные учреждения — от управления по делам печати до «Минкульпопа» (министерства народной культуры). И все-таки ничего не получилось, фашистское искусство никак не удавалось создать.
Если фашистскую литературу, несмотря на все усилия режима, так и не удалось создать и мы, действительно, не можем назвать ни одного сколько-нибудь значительного произведения, — это не означает, разумеется, что на протяжении двадцати лет итальянская литература была спящей красавицей. Разумеется, — нет. Но литература, достойная этого имени, развивалась вне фашистской идеологии и вопреки ей. Вся официальная культура режима была не только помпезной, но и сугубо провинциальной. Чернорубашечники проводили идиотскую политику культурной автаркии, а убогая фашистская эстетика требовала официального оптимизма, «жизнелюбия» и славословий. Значительная часть писателей, отказывавшаяся принимать «фашистские духовные ценности», искала выход в так называемом герметическом искусстве, изысканном, зашифрованном и пассивно-оппозиционном.
Фашистский режим делал все возможное, чтобы парализовать свободную мысль и независимое общественное мнение. Одних убивали физически, других лишали возможности работать. Некоторые эмигрировали (мы помним «Записки цирюльника» Джерманетто, вышедшие в Москве). И все-таки лишить весь народ и его интеллигенцию человеческого и гражданского достоинства чернорубашечникам не удалось. Грамши, один из самых светлых людей нашего века, умерший после почти одиннадцатилетнего тюремного заключения, оставил в наследство своей стране и всем нам «Тюремные тетради», оплодотворившие новую итальянскую культуру. Несмотря на свирепствовавшую цензуру, несмотря на вынужденный эклектизм и необходимость как-то приспосабливаться, в Италии все же легально выходили некоторые журналы, находившиеся в оппозиции к официальной культуре, к фашистской риторике. Они печатали стихи, повести, иногда умудрялись даже издавать книги, антифашистское звучание которых нетрудно было уловить. Реалистическая струя в итальянской литературе не иссякла.