Страница 3 из 13
– Нет.
Пощечина получилась звонкой, и Женька отпрянула, прижимая ладонь к горящей щеке.
– Прости, но ты меня вынудила.
Она прижалась к стене, понимая, что отступать некуда. Драгоценный стоял между ней и дверью в Ларискину квартиру.
– Я не сторонник силовых методов, но если женщина не понимает, что от нее требуется, то приходится ее учить…
– Я закричу!
– Кричи.
И Женька, закрыв пальцами уши, завизжала. Она кричала так громко, как могла, и от крика не слышала ничего. Ни лая собачонки, что нырнула под ноги драгоценному, ни голоса ее хозяйки, требовавшей немедленно прекратить беспорядок, ни дяди Мишиного гулкого баса…
Женька захлебывалась криком и ужасом.
И замолчала только когда оказалась в знакомой прихожей.
– Ну ты даешь, подруга! – Лариска сдула с носа длинную черную прядь. – Вот это голосище!
Женька только икнула.
– На, выпей.
Лариска сунула в руки кружку, и Женька выпила. Подавилась. Закашлялась, а подруга заботливо постучала по спине.
– Что… это? – горло горело, и рот, Женька не пила ничего крепче «Мохито».
– Водка. Водка – лучшее средство от нервного потрясения. По себе знаю. Идем, – Лариска кружку забрала и потянула за собой.
На кухню. Кухонька в квартире была столь крохотной, что даже холодильнику в ней не нашлось места. С трудом втиснулись плита, шкаф, откидной стол и пара узких, неудобных стульев.
– Сейчас кофе сделаю… а вообще пожрать бы надо.
– Ты ж на диете?
– Да ну ее, – отмахнулась Лариска. – Нам думать предстоит, а диета работе мозга не способствует.
Работа мозга… по всему получается, что мозга этого у Женьки нет. С кем она связалась? С принцем. И щека горела от прикосновения королевской руки. Женька щеку потрогала и всхлипнула, не столько от боли, сколько от обиды.
– Вот только не реви! – взмолилась Лариска. – Потом проплачешься.
Потом, так потом. Женьку охватило странное безразличие… она села и, облокотившись о столешницу, глядела на Ларискины кухонные хлопоты.
– На вот, – та сунула в руки бутерброд с ветчиной. – Зажуй. И огурчика маринованного возьми… мама оставила. Опять в этом году пятьдесят банок. Я ей говорила, что куда нам столько? А она разве послушает? Теперь вот тягает, требует, чтобы огурцы ела.
– Ты ж не любишь огурцы.
Ветчина была жирной, а огурец – сладковатым, хрустящим.
Драгоценный настаивал на том, что питаться нужно правильно, без жирной ветчины и огурцов… и Женька со странным наслаждением потянулась за вторым бутербродом.
– Не люблю, – Лариска устроилась напротив. – А ты оттаиваешь, замороженная наша красавица… плакать будешь?
– Буду, – решилась Женька, но уточнила. – Позже. Он меня ударил.
Ларка вздохнула.
– Нет, представляешь? Он меня… и сказал, что учить надо… и что я никому не нужна, что он меня воспитал…
Обида комком застряла в горле. Никто Женьку не воспитывал, нет, раньше, давно, еще на заре этого безумного романа, драгоценный пытался читать лекции, а Женька слушала…
Бред какой.
Она вдруг, преисполнившись обиды, стала рассказывать Лариске и о романе, и о своей дизайнерской лампе, о чашках из кузнецовского фарфора, о драгоценном с его неестественной любовью к порядку и занудством. И к тому, и к другому Женька притерпелась, но кто знал, что…
Она снова и снова трогала щеку, заедая обиду огурцами.
Ветчины не хотелось, а огурцы у Ларискиной мамы получались вкусными.
Лариска слушала. Вздыхала. Сочувствовала… хорошо, когда есть кому посочувствовать.
– Послушай, подруга, – она скребла длинным ногтем скатерть, и привычка эта детская сильно раздражала и Ларискину маму, и всех ее кавалеров. Лариска искренне пыталась отучиться от нее, но в минуты душевных волнений привычка брала верх над разумом. – А вот что делать – это проблема…
Женька застыла с бутербродом в руке.
– Нет, не в том плане, что я тебя гоню… живи, сколько хочешь. Вот только он так просто не отстанет… я знаю таких. Он тебя не любит, Женька, но он считает тебя своей собственностью. А свое он никому не отдаст. И сюда будет ходить, как на работу… ладно, сегодня один, но с него станется нанять кого-нибудь, чтоб дверь вышибли и…
…Дверь в Ларискину квартиру была хлипкой.
– …или еще чего придумает. Сама же говорила, что твой псих с фантазией.
– Он не…
– Псих, Женька, как есть псих… помнишь, в прошлом году у меня машина сгорела?
Женька кивнула. Старенький «Форд» был подарком родителей, и Лариска машину любила.
– Твой ко мне подкатывал. А я его послала… точнее, посылала раз за разом. Он и пригрозил, что это мне боком выйдет. А на следующий день – машина сгорела… и не говори, что совпадение… еще через день меня в метро порезали… пальто мое, новое, в мусор ушло… придурки какие-то дверь краской облили… и я ему позвонила. Он довольный был, с ходу пообещал все мои… трудности финансово разрешить. А я сказала, что если он не угомонится, то тебе пожалуюсь…
– Ты мне…
– Ну да, не говорила, – Лариска пожала плечами. – Не хотела расстраивать… ты ж в рот этому придурку смотрела. Вот и подумала, что если скажу – поссоримся. Ну его… в общем, он только посмеялся… и сказал, чтоб кобениться перестала. Такой вот… аристократичный слог.
Кобениться.
Перестала.
Женька повторяла эти два слова про себя, вписывая их в новую реальность, которая вдруг появилась, такая, разительно отличающаяся от старой, где драгоценный и вправду был центром мира.
– Ну тогда я Ромке позвонила. Ты ж помнишь Ромку?
Женька кивнула, не способная произнести и слова. Ромку она помнила, как не запомнить. Ларискин троюродный брат отличался весьма характерной внешностью. Человек в целом мирный, он был огромен, широкоплеч, носил кожанки и голову обривал налысо.
– Ромка с ним по-свойски объяснился… ну и этот твой отстал… даже компенсацию выплатил, – Лариска вдруг шмыгнула носом. – Я тогда знаешь как испугалась?
– Не знаю…
– И я не знаю. Я спала со скалкой под подушкой, даже когда Ромка… все равно, со скалкой, а это неудобно и… и вообще, Женька, ну зачем ты с этим придурком связалась?
– Так разве я знала?
Цветы и конфеты. Слова, которые драгоценный умел подбирать. Предложение жить вместе и томительное ожидание, когда за этим предложением последует другое. Свадьба, платье, кольца… родители бы, наконец, успокоились…
– В общем, я чего хотела сказать, – Лариска резко перевернула чашку на блюдце и постучала ногтем по дну. – От тебя он так просто не отстанет. Я на таких психов насмотрелась. Они думают, что раз женщину содержали, то она им принадлежит… и бесятся, когда та сбегает.
Женька вздохнула.
Вернуться? И притвориться, что ничего не было? Он станет вести себя аккуратней, но изменять продолжит, а она теперь будет знать и про измены, и про пощечину не забудет.
– Здесь оставаться тебе нельзя. И к родителям тоже нельзя, у них он в первую очередь искать станет… – Лариска подняла чашку и уставилась на черную жижу, точно и вправду надеялась получить ответ. – А вот дача… про дачу ты этому убогому не рассказывала?
Женька мотнула головой. Вроде бы нет.
Давно, еще когда сказочный роман только-только начинался, она пыталась говорить с драгоценным, рассказывать ему о своей жизни, о друзьях и подругах, обо всем, что Женьку окружало. Ей казалось, что если двое любят друг друга, то должны делиться всем. А ему это было не интересно.
Он так и сказал:
– Ты милая девочка, но прости, мне это не интересно.
И Женька еще обиделась, но потом подумала, что он и вправду старше, выше глупых ее проблем, которые и не проблемы вовсе, а мелочи жизни. А еще драгоценный много работает, устает, и с ее стороны просто непорядочно не позволять ему отдохнуть.
– Хорошо, если так, – Лариска отодвинула чашку. – Официально дача за тетей Люсей числится, а она – уже год как в Австралии…
– Да?
– Замуж вышла. Я тебе не говорила?
– Нет.
…В последний год встречались редко. Драгоценный был против встреч с Лариской, называл ее хабалкой, а порой, разозлившись, и того хуже. Женька заступалась.