Страница 3 из 78
«Избави меня Господи от женских слез, потому что мне не устоять перед ними». Так сказал бы мой отец, будь он сейчас здесь. Отец, с вечно моргающими глазами и кустистыми усами, гулко смеющийся, когда я радую его, и глядящий куда-то вдаль, словно меня и не существует, если я веду себя не как леди. Не думаю, что он обрадуется, услышав о моих поступках. Говорить гадкие вещи и убегать куда-то — это не то, что приличествует девушке, желающей уехать в Лондон. У меня сводит живот от этих мыслей. О чем только я думала?
Мне ничего не остается, кроме как проглотить гордость, вернуться назад и извиниться. Если только я смогу найти обратную дорогу. Все вокруг кажется незнакомым. Два старика сидят на земле, скрестив ноги, и курят маленькие коричневые сигареты. Они провожают меня взглядами, когда я прохожу мимо. Я вдруг осознаю, что впервые осталась одна в огромном городе. Ни компаньонки. Ни сопровождающих. Леди без свиты. Просто позор. Сердце забилось быстрее, я прибавила шагу.
Воздух вокруг стал совсем неподвижным. Близится буря. Я слышу вдали отчаянный шум торговой площади, люди торопятся завершить последние сделки перед тем, как все закроется по случаю дневного ливня. Я иду на звук — но снова оказываюсь там, откуда начала движение. Старики улыбаются мне, английской девушке, потерявшейся и оставшейся в одиночестве на улицах Бомбея. Я могла бы спросить у них, в какую сторону пойти, чтобы добраться до рыночной площади, хотя я говорю на хинди далеко не так хорошо, как отец, и, насколько я понимаю, вопрос «В какой стороне базар?» может прозвучать для индийца как «Я хочу обладать прекрасной коровой соседа». И все равно стоит попытаться.
— Простите, — обратилась я к старшему мужчине, с белой бородой. — Я, кажется, заблудилась. Не могли бы вы сказать мне, в какой стороне торговая площадь?
Улыбка старика угасла, сменившись выражением страха. Он заговорил со вторым мужчиной на незнакомом мне диалекте, звучащем резко, отрывисто. В окнах и дверях показались люди. Все смотрят на меня. Старик встает, показывает пальцем на меня, на ожерелье. Ему оно не нравится? Что-то во мне его тревожит. Он отмахивается от меня, уходит в дом и захлопывает дверь у меня перед носом. Что ж, я могу лишь порадоваться, что не только моя мать и Сарита находят меня невыносимой.
Но в окнах по-прежнему видны лица людей, следящих за мной. Падают первые капли дождя. Влага впитывается в платье, оставляя все увеличивающиеся пятна. Ливень может хлынуть в любой момент. Я должна вернуться. Лучше не думать о том, что скажет матушка, если ей придется промокнуть насквозь по моей вине. Почему я вела себя как какая-нибудь обидчивая дурочка? Теперь матушка ни за что не возьмет меня с собой в Лондон. Я проведу остаток дней в монастыре, в окружении усатых женщин, мои глаза постепенно ослепнут от плетения затейливых кружев для приданого других девушек. Я могу проклинать свой дурной характер, но это не поможет мне найти дорогу назад. «Выбери направление, Джемма, любое направление — и просто иди!» Я решила повернуть направо. Одна незнакомая улица выводит меня на другую, та — на следующую, я в очередной раз поворачиваю и вижу его. Того юношу с торговой площади.
«Не впадай в панику, Джемма. Просто медленно уходи, пока он тебя не увидел».
Я делаю два быстрых шага назад. Каблук попадает на скользкий камень, я невольно отпрыгиваю и оказываюсь на середине улицы, с трудом удержавшись от падения. Когда я наконец твердо встаю на ноги, он смотрит на меня с непонятным выражением. Секунду-другую мы оба не двигаемся. Мы так же неподвижны, как воздух вокруг нас, обещающий дождь или угрожающий бурей.
Внезапно по всему телу расползается леденящий страх, я вспоминаю разговоры, которые слышала в кабинете отца, — разные истории, что рассказывают за бренди и сигарами, об ужасной судьбе женщин, гуляющих без сопровождения, о том, как на них нападают дурные люди и навсегда губят их жизнь. Но то были всего лишь слова… А сейчас передо мной настоящий, живой мужчина, и он идет в мою сторону, он сокращает расстояние между нами широкими шагами…
Он собирается схватить меня, но я этого не допущу. Сердце колотится, я подбираю юбки, готовая бежать. Я пытаюсь сделать шаг, но ноги вдруг начинают дрожать, как у новорожденного теленка. Земля подо мной мерцает и раскачивается.
Что происходит?
Двигаться. Я должна двигаться, но не могу. Странное покалывание начинается в пальцах, оно поднимается по рукам, проникает в грудь. Я вся дрожу. Ужасная тяжесть давит на меня, не давая дышать, заставляя опуститься на колени. Меня охватывает паника. Я хочу закричать, но не могу выдавить ни слова, ни звука. Мужчина протягивает мне руку, но я уже падаю на землю. Я хочу попросить его помочь. Сосредотачиваюсь на его лице, на полных губах. Темные вьющиеся волосы падают ему на глаза, на темные, карие глаза, окруженные невероятно длинными ресницами. Тревожащие глаза.
«Помогите мне…»
Эти слова вспыхивают в моем уме. Я не боюсь утратить девственность; я поняла, что умираю. Я пытаюсь открыть рот и сказать ему это, но из горла вылетает лишь невнятный сдавленный звук. Сильный запах роз и специй захлестывает меня, мои веки трепещут, я стараюсь не закрывать глаза. А его губы открываются, движутся…
Его голос произносит:
— Такое случается.
Тяжесть увеличивается, я чувствую, что вот-вот взорвусь… а потом оказываюсь в крутящемся туннеле ослепительных красок и света, и меня влечет куда-то вниз, как подводным течением. Я падаю целую вечность. Вокруг роятся картины прошлого. Я пролетаю мимо десятилетней себя, играющей с Джулией — мы возимся со старой тряпичной куклой, которую я годом позже потеряла на пикнике; а вот мне шесть лет, Сарита умывает меня перед обедом. Время раскручивается назад, вот мне три года, два, вот я младенец, а потом — нечто бледное и непонятное, некое существо не крупнее головастика и точно такое же хрупкое. Меня подхватывает могучее течение, проталкивает сквозь завесу тьмы — и вот я опять вижу извилистую индийскую улочку. Я здесь всего лишь гость, я двигаюсь в ожившем сне, никаких звуков вокруг, кроме биения моего сердца, моего тяжелого дыхания, гула моей крови, бегущей по венам. По крышам надо мной несется обезьянка шарманщика, она скалит зубы. Я пытаюсь заговорить, но не могу. Обезьяна перепрыгивает на следующую крышу. Это крыша какой-то лавчонки, с карнизов свисают сушеные травы, а на двери прикреплен маленький символ — луна и глаз, такой же, как на ожерелье моей матери. По идущей под уклон улице быстро шагает женщина. У нее золотисто-рыжие волосы, она одета в синее платье и белые перчатки. Моя мать. Что моя мать делает здесь? Она должна быть сейчас в доме миссис Талбот, пить чай и обсуждать ткани.
С ее губ слетает мое имя. «Джемма. Джемма». Она ищет меня. За ней следует индиец в тюрбане. Она не слышит его шагов. Я пытаюсь ее позвать, но изо рта опять не вылетает ни звука. Одной рукой матушка толкает дверь лавки и входит. Я спешу за ней, сердце колотится все громче и сильнее. Она должна знать, что за ней идет этот мужчина. Она должна уже слышать его дыхание. Но она смотрит только перед собой.
Мужчина извлекает из-под плаща кинжал, но матушка все равно не оборачивается. Я чувствую себя так, словно внезапно заболела. Я хочу остановить матушку, оттолкнуть ее. Но каждый шаг дается с трудом, я как будто проталкиваюсь сквозь воздух, поднимаю ноги медленно, очень медленно. Мужчина останавливается, прислушивается. Его глаза вдруг округляются. Ему страшно.
В глубине лавки, в темноте, что-то ждет, свернувшись кольцом. Как будто сама тьма вдруг начала шевелиться. Но как она может шевелиться? Однако это так, она движется с холодным скользящим звуком, от которого по коже бегут мурашки. Нечто темное поднимается из своего укрытия. Оно увеличивается, оно заполняет все вокруг. Чернота в центре этого кружится водоворотом, и звук… невообразимо ужасные крики и стоны вырываются из тьмы.
Мужчина бросается вперед, и нечто захлестывает его. И пожирает. Теперь тьма нависает над моей матерью и обращается к ней шипящим голосом: