Год жизни

Но странное дело — в ту ночь у Крамова я почему-то не сказал ему о Светлане. Не знаю почему. Вероятно, мне хотелось, чтобы об этом знал только я один. Вот иногда в романах пишут: когда человек счастлив, ему обязательно хочется, чтобы все знали о его счастье. Не думаю. Может быть, ему и хочется, чтобы все знали о его счастье, чтобы все радовались вместе с ним, но о самом счастье рассказывать не надо. Пусть оно будет твое, единственное… Помню, когда я в первый раз поцеловал Светлану, то весь день ходил как во сне, смотрел на людей и думал: «А вы не знаете, не знаете, что со мной произошло сегодня!..»

— Нет, Николай Николаевич, — ответил я, — девушки у меня нет.

— Ну, значит, ты Робинзон, — сказал Крамов.

— Почему?

— Начинаешь новую жизнь свободным, без связей, без обязательств к прошлому, один, сам по себе.

— Нет, что вы, Николай Николаевич, какой же я Робинзон?

— Ну, это я просто к слову. Литературный образ. Ты — из Уэллса, а я — из Дефо. Просто хотел сказать, что ты сам кузнец своего счастья. А теперь давай спать.

И через несколько минут я услышал его спокойное дыхание.

3

Однако я все еще не рассказал толком, что за туннель собирались мы строить.

За горой, в тундре, находился рудник, в котором добывалась фосфорная руда — сырье для удобрения.

Добытая руда отправлялась по железнодорожной ветке на обогатительную фабрику, а затем, уже в виде концентрата, отгружалась по назначению.

От рудника до фабрики было километров двадцать пять. Ветка шла вокруг подножия горы, отделявшей рудник от фабрики.

Но зимой, которая длится здесь почти восемь месяцев, снежные заносы нарушали работу транспорта. Кроме того, рабочие, обслуживающие железнодорожную ветку, их домики, расположенные вблизи от полотна, подвергались ежедневной опасности быть заваленными снежной лавиной. Что же касается дороги, то она то и дело выходила из строя — снежные заносы, лавины обрушивались на полотно, — и каждый раз требовалось много сил, чтобы восстановить движение.

В такие дни простаивала, оставаясь без сырья, обогатительная фабрика. Простаивали вагоны, поданные на станцию для отгрузки концентрата. На руднике скапливались тысячи тонн руды. Руда лежала под открытым небом, ее заносило снегом.

А потом много дней уходило на то, чтобы восстановить ритм отгрузки. И так до нового снегопада или новой лавины.

Выход был один — прорыть в горе туннель, соединить рудник и фабрику «напрямую», проложить постоянно действующий, гарантированный от заносов и снежных обвалов железнодорожный путь. В дальнейшем предполагалось открыть в этой горе новый рудник. И тогда туннель станет к тому же и основной транспортной артерией нового рудника. Но все это было делом будущего. Сейчас надо было прорубить гору. В этом и состояла наша задача.

…В семь часов утра шофер Василий высадил меня у подножия восточного склона горы, развернул машину и уехал.

Начальник отдела строительства комбината Фалалеев назначил мне здесь встречу в девять утра. Но я упросил Крамова отправить меня сразу же, как только мы проснулись.

И вот я стоял в одиночестве у подножия горы, которую видел недавно с участка Крамова. Здесь она мне показалась еще более черной и неприветливой.

Горы окружали меня со всех сторон — суровый горный мир. Даже освещенные лучами незаходящего солнца, эти голые, почти лишенные растительности горы не казались веселее. Наоборот, розовый отблеск, падающий на вершины, лишь подчеркивал их мрачность.

Завывал ветер. Казалось, где-то здесь, поблизости, скрыт неиссякаемый источник ветра. Ветер гудел и бил мне в лицо то справа, то слева.

Я не видел ничего или почти ничего, что походило бы на строительную площадку. Правда, у подножия горы стоял небольшой дощатый барак и рядом маленькая, наскоро сколоченная хибарка. Но и только. Ни обычных на стройплощадке рельсов узкоколейки, ни каких-либо дополнительных построек, ни вагонеток — ничего, что говорило бы о начале работ.

Внезапно до моего слуха донесся мерный металлический звон. Он возникал где-то за бараком.

Я обогнул барак и увидел странное зрелище. Двое рабочих, сидя у подножия горы, били породу ломами.

Некоторое время, незамеченный, я с молчаливым недоумением наблюдал, как ломы со звоном впиваются в породу.

Скала не поддавалась. Требовалось по нескольку ударов в одно и то же место, чтобы отколоть от нее маленький осколок породы.

— Тяжело долбать, ребята? — громко спросил я.

Рабочие опустили ломы и выпрямили спины. Один из них был в ватнике, в резиновых сапогах, другой — в комбинезоне. Оба они показались мне почти стариками.

— А ты кто такой будешь? Начальство или так? — спросил рабочий в ватнике.

— Вроде начальства, — ответил я.

— Понятно, — сказал рабочий в комбинезоне. — Подержи-ка, товарищ начальник. И он протянул мне лом.

Я взял.

— И мой прими, — сказал второй.

Я бессознательно взял и его лом.

— Ну вот, друг Агафонов Федор Иванович, — проговорил тот, что был в комбинезоне, — теперь инструмент, выходит, мы сдали. Счастливо вам оставаться!

Они начали стряхивать с одежды землю и каменную пыль. Я стоял с ломами в руках, растерянный, не понимая, что происходит. Рабочие, не глядя на меня, прошли мимо.

— Постойте, товарищи, подождите! — крикнул я, бросая наконец на землю эти проклятые ломы. — Куда же вы?

Они неохотно остановились.

— Ждать нам, начальник, некогда, — сказал тот, кого звали Федором Ивановичем, — до поселка еще долго ногами махать.

— Но кто вам разрешил бросать работу? — уже с отчаянием спросил я.

— Работу мы не бросаем, — спокойно возразил Агафонов. — Это не работа, а издевательство, вот что. Для такого дела мы не годимся, стары.

— Подождите, — сказал я, приближаясь к ним. — Объясните мне толком, в чем дело. Я начальник этого участка…

От моего уверенно-грубоватого тона не осталось и следа. Я чувствовал себя примерно так, как в «шайбе», и говорил не как начальник, а как проситель, как младший со старшими, как человек, боящийся, что его не дослушают до конца.

— Да уж надоело говорить, товарищ начальник! — произнес рабочий в комбинезоне; фамилия его, как я узнал позже, была Нестеров. — Вас-то, правда, мы в первый раз видим… А то придет начальство, спросит: «Ну как, рубаете породу?» — «Рубаем, будь она проклята, эта порода!» — «Ну, рубайте, рубайте!» И уедет… А теперь и нам надоело… Нарубали, хватит!

Он снова сделал шаг в сторону дороги.

Я не знал, что делать. Несомненно было одно — их надо удержать, удержать во что бы то ни стало. Надо проявить настойчивость, характер.

Эх, если бы на моем месте был Крамов!

Наконец я взял себя в руки и твердо сказал:

— Вот что, товарищи. Я инженер. Только что окончил институт. Приехал на работу к вам в Заполярье. Честно говоря, я не понимаю: зачем вы ковыряете гору таким способом? Тут будет туннель, есть на это решение правительства. А туннеля пока нет. И работы настоящей тоже, вижу, нет. Помогите мне разобраться.

Я присел на поросший мхом обломок скалы.

Рабочие потоптались на месте, потом подошли ко мне, присели. Я с облегчением вздохнул.

— Объясни ему, Кузьма, — устало сказал Федор Иванович.

— Что ж, дело ясное, — угрюмо начал Кузьма. — Работали мы на руднике. Работа была, и заработок был, по три тысячи в месяц забуривали. Потом говорят: «Туннель будем прокладывать, чтобы поезда без задержки руду возили. Работа сдельная, от метра проходки». Ну, мы согласились. Привезли нас сюда. «Вот, говорят, начинайте проходку». — «Чем?» — спрашиваем. «Пока ломами. Завтра инструмент прибудет, начальство приедет». Вот так десять дней нас и кормят завтраками… А сколько мы за эти десять дён прошли? Одной дневной нормы за все время, считай, не выполнили. Вот тебе, начальник, и всё объяснение…

Оба они сумрачно глядели себе под ноги, но не уходили. И я понял, что, несмотря на всю усталость и обиду, они с любопытством ждали, что ответит новый начальник.