Страница 66 из 83
единственное в городе кафе с двумя компьютерами, где я в прошлый раз проверял почту, закрылось на переделку: из него, похоже, собираются сделать лавку пряностей
в новой витрине нет ни ладана, ни мирриса, зато банки с коричными палочками [129] лежат горой — хватило бы на похороны бедной нероновой жены
кто будет покупать корицу в городе, где едят только фруктовый хлеб и сосиски? и где я теперь буду отвечать на письма? спросил я гвенивер, завернув в пустоватый трилистник, города, где нельзя проверить почту, подобны безлюдной пустыне, в них я чувствую себя голодным кочевником, письма, выброшенные на электрический ветер, не дают мне покоя!
гвенивер пожала плечами и провела меня в комнату, где ее внук делал уроки, скрючившись перед маленьким дисплеем — лицо у мальчика было слишком белым, таким бывает свежий сыр каэрфилли, который сразу крошится в руках, он неохотно слез с табуретки и пошел за гвенивер в чайную, оглянувшись на меня несколько раз, как будто боялся, что я вынесу его потрепанный ноутбук через черный ход
я занял его место, проверил почту — ничего! потом заметил внизу, в правом углу экрана, значок какого-то форума, нажал на него и дал волю своему любопытству
чорт, лучше бы я этого не делал
ловкость, лень и лукавство, чем не три причины влюбиться до беспамятства? рефлексии, ревность и расточительность, чем не причины для убийства?
дайте мне букву, и я назову вам не меньше трех причин для чего угодно, но не спрашивайте меня, что может заставить человека убить двух доверчивых псов, названных в честь воронов-сплетников, садившихся одину на плечи
прочитав несколько страниц в гостевой вишгардских луферсов, я совершенно расстроился, захлопнул компьютер и вернулся в зал, пройдя мимо украшенной крахмальными оборками спины гвенивер и сутулой спины юного маунт-леви, охотника на ведьм — оба были заняты выкладыванием марципанов на большое блюдо
спасибо, джуниор! я остановился перед ними, положив руки на стойку бара, знаешь, парень, что я думаю о ваших шутках? один ученый китаец, живший во времена пяти династий, проснулся у себя дома в непристойном виде: на лбу у него был нарисован краб, а за ушами торчали мокрые фазаньи перья, так над ним подшутили школьные друзья
представь себе — он очень огорчился и тут же покончил с собой
перебравшись из кленов в привычную комнату над баром, я едва заснул на жесткой пиратской койке — когда патрик давал мне ключи, он сказал, что принесет шерстяной плед, но я отказался и целый час дрожал под худым покрывалом, истертым, будто динарий времен каракаллы
сначала мне приснились белые цветы крапивы вокруг крыльца, поникшие под дождем, заколоченное фанерными листами окно веранды, и я, сознавая себя спящим, дергаю шнурок медного корабельного колокольчика, висящего на резном столбе, но в доме нет никого, кто бы мог отпереть мне дверь
дождь усиливается, трубы наполняются жестяным звоном, вода на решетке кружится, будто дервиш, я обхожу дом и забираюсь на чердак по железной лесенке, я знаю, что круглое окно чердака открыто, оно всегда открыто
на полу влажное деревянное крошево, зацветшие заводи журналов, письма и сепии вроссыпь, я сажусь на пол, чтобы приглядеться, и тут дом трогается с места, и плывет, покачиваясь, в дождевой воде, в сонном осеннем сурике, в чернильной мезге терновника — за круглым окном, все больше похожим на иллюминатор, густой космической заваркой плещется полночь, на безмолвье чужих колоколен и на зимний огонь маяка, повторяю я неизвестно откуда взявшуюся строчку, и просыпаюсь с ней же, будто с облаткой под языком
я встал, выпил ржавой воды из-под крана, выключил забытый на столике ночник, на часах была половина четвертого, самое смутное время — сейчас беспокойная миссис сонли наверняка качается в своем плетеном кресле
я обмотал вокруг шеи свитер и заснул в другой сон
в другом сне отец явился в пансион, чтобы поговорить со мной, а саша не пустила его на порог, я же слушал их диалог, стоя босиком в коридоре, в длинной ночной рубашке
я не могу впустить вас с этой кошкой, говорила саша, у меня в саду две огромные собаки, они разорвут ее в клочья! отец бормотал что-то докучливым, будто комариный звон, голосом, я видел серый рукав его пальто, с рукава на плиточный пол стекала вода, наверное, дождь все еще идет, подумал я, он продолжается в этом сне, какой длинный утомительный дождь
прошлой ночью я совсем не мог спать и думал о саше, с головой утопая в пышной тюдоровской кровати комнаты номер пять — не хватало только балдахина на резных столбах и ниши для требника в изголовьи
я представлял их обеих, старшую и младшую — как они лежат, не касаясь друг друга, на такой же высокой кровати, прислушиваясь к дождю, две твердые фигурки из мыльного камня, лежат и смотрят вверх на гипсовую ангельскую лодыжку, оставшуюся на потолке после того, как построили перегородку еще я думал о сашином отце, как он лежал на асфальте посреди дороги, раскинув ноги в хлопковых носках, я еще подумал, что в таких случаях ботинки умудряются слететь с завязанными шнурками, а мне всегда казалось — это только в кино
девушка, которую, как потом выяснилось, звали гизелой, наклонилась над ним так низко, что кровь из ее шеи капала прямо на белую рубашку, как будто кто-то медленно сыпал ему на грудь переспелую крупную клюкву, она держала его голову в руках и все время оглядывалась, словно искала глазами сочувствующих зрителей, полицейских с желтыми клеенчатыми лентами, деловитых парней в белых халатах с высоко поднятыми капельницами в руках
но на дороге был только я
я сидел, прислонившись к погнутой дверце своей машины, и пытался протереть правый глаз грязной ладонью — мне показалось, что туда попала целая туча асфальтовой пыли, на гизелу и плотника я смотрел левым глазом, и они немного расплывались в горячем воздухе, но потом я перестал смотреть, потому что крупная клюква посыпалась у меня с ладони и стало темно
Дневник Саши Сонли. 2008
…the great thing about rainstorms is that you get to see women suffer.
Сижу в папином сарае на своем диванчике — в доме слишком многолюдно, на побережье слишком солнечно. Взяла с собой бутылку помероля, свою тетрадку и чашку миндаля, под ногами хрустит ореховая скорлупа, на стенах связки лука и сухого красного перца, забытые с прошлого года, — это я пыталась быть как Дейдра, но не тут-то было. Сладко пахнет гнилым деревом и дубленой кожей, совсем не пахнет папой, немножко пахнет Лу Элдербери, но это морок, наваждение, его в этом сарае сроду не было.
Сегодня я поняла, что больше не хочу быть la locandiera — я устала.
Хочу гулять по берегу моря с моим одиноким читателем, потягивать ром из его фляжки, говорить о том, что он прочитал в моем дневнике, где правдивы лишь имена людей и породы деревьев. А потом мы вернемся в «Клены», и я повешу на воротах надпись CLOSED FOREVER.
Какое странное чувство, когда тебе некого прощать, все умерли или спят мертвым сном. И тебя некому — все умерли или спят мертвым сном.
Какое странное чувство писать о прошлом в этот дневник. Как будто кидаешь письмо в неправильный почтовый ящик, перепутав казенные надписи.
В прошлом декабре у нас останавливался парень из Сиднея, так он тоже перепутал — послал чек на пятьсот фунтов Санта-Клаусу. То есть ему нужно было в Лондон послать, хозяйке своей будущей квартиры, но он не нашел почты, зашел в муниципалитет, увидел там большой красный ящик посреди холла и опустил туда конверт. А это был детский ящик, его в начале декабря поставили для писем с просьбами о подарках. Вряд ли их кто-нибудь читает — в январе мэр города понемногу пускает их на растопку у себя в кабинете.
Мы смеялись над растяпой-австралийцем, а теперь я чувствую себя похоже — мои послания тоже попадают куда-то не туда.
129
…коричными палочками — император Нерон, убив свою жену Собину, приказал собрать всю корицу в Риме и сжег ее во время ритуальных похорон.