Каменные клены

На следующее утро она нашла в почтовом ящике насмешливую открытку с видом на залив и кардиффским штампом. Похоже, Дэффидд успел отправить ее с вокзала, в третьем часу утра.

Прошу особливо заботиться о доме, покуда семейство находится в отсутствии. Пускай в братниной комнате и у меня всегда горит огонь в камине. Служанки, все равно им делать нечего, могут сидеть за прялкой. Приделайте висячий замок к винному погребу и смотрите, как бы кто-нибудь из слуг не добрался до пива. Я знаю, что эта вертушка Мэри Джонс не прочь пошалить с мужчинами. Напишите мне, продана ли олдернейская телка, и сколько за нее дали, и сидит ли на яйцах старый гусак, и охолостил ли сапожник борова Дики. [122]

Есть трава сидиес, от нея же бегают нечистии духи, а ростет она во индиских странах.

Кедры и зонтичные пинии с бугристой шоколадной корой, серо-голубой песчаник, черный сланец, меловая известь и лимонный лишайник, сиреневая струйка молодого вереска — Уэльс был средоточием любимых цветов, совершенной палитрой. Если бы Саша могла удержать огромную кисть, она обмакнула бы ее беличий кончик в это тусклое сияние и нарисовала бы что-нибудь невозвратимое, например, маму под яблоней, да — маму с распущенными волосами и собакой Тридой на руках.

Когда собака Трида умирала, она легла на бок, вытянула четыре жесткие лапы и стала совсем маленькой и некрасивой, но Саша не удивилась: она уже знала, что, умирая, человек становится как будто короче и на себя непохож, а Трида была почти человек.

Все те, кого она видела мертвыми, были меньше и незначительнее себя самих при жизни, даже отец потерял свою осанку и рост, когда лежал на дощатом садовом столе со сложенными на груди руками.

Смерть — неумелая прачка, поняла Саша в тот августовский день, в ее руках садится и разлезается все самое крепкое, самое свежее, даже совсем неношеное.

Первым делом смерть отнимает красивое и знакомое, это нарочно, чтобы мы меньше скучали по тем, кого она забирает, думала Саша, глядя на лиловые стыдные лунки отцовских ногтей и чахлую рыжеватую растительность, сбегающую от яремной ямки на грудь.

Не has made me dwell in darkness as those who have been long dead, [123] прочитала Саша в маминой книге, и с тех пор твердо знала, что мертвые не сразу погружаются во тьму, а какое-то время видят мир как будто через вуаль с мушками или прозрачный черный платок, потом — как через засиженное мухами стекло, а потом — тьма сгущается, обступает их со всех сторон и больше уже ничего не происходит, разве что кто-то, сжалившись, почитает им вслух.

Есть трава прыгун, или скочек, и та трава добра ко всему уже: где казна старая заговорная — и та трава все разрушит, или болячки какие, то присыпли ею, в три дни заживет. Она же добра, кто хощет боротса, и ино никто его не поборет. А рвать ея непросто.

Когда отец заболел, Саша даже не сразу заметила: в начале лета ей подарили маленькую японскую камеру, и она занялась фотографией так же истово, как до этого занималась чтением — без устали и без разбору.

В плотницком сарае у нее был угол, отделенный от отцовской половины плюшевой шторой на проволоке, там хранились кюветы, термометр, игольчатые кристаллы метола и стеклянная палочка для размешивания, а на двери сарая висело отцовское пальто, чтобы свет не проникал в щели.

Пристань отдохновения и алтарь милосердия, [124] посмеивался отец, он разглядывал длинные пленки, сохнущие на деревянных прищепках, и говорил, что у Саши есть глаз, но не хватает терпения.

Но вот отец заболел и перестал приходить в сарай по вечерам, в доме стали появляться знакомые с отцовской работы, оставлявшие окурки в кустах ежевики, потом врачи, оставлявшие рецепты на кухонном столе, потом приехал столичный профессор, который ничего не оставил, но ущипнул Сашу за бок, когда она подавала ему плащ — прошло еще две недели, и стало ясно, что хозяин «Кленов» болеет по-настоящему.

Хедда бродила по дому с опущенной головой, как будто разглядывая щербинки на буковых паркетинах, ей приходилось кормить мужа в постели, давать ему подышать кислородом, умывать его над миской и разводить порошки из бумажных фунтиков по два раза на дню.

Если бы она знала, что в девяносто шестом его придется кормить с ложечки, а под одеяло засовывать эмалированную утку, если бы знала, что ей придется научиться делать уколы и колоть ему розоватую мутную дрянь по часам, иначе он будет кричать от боли, то, наверное, она собрала бы свои хитоны и гиматии и сбежала бы обратно, в свою бакалейную лавку.

Но это был август девяносто первого, до аварии в окрестностях Свонси оставалось несколько лет, и папа выздоровел. Однажды, воскресным утром, он надел свой синий халат и принес в сарай разломанную в куски картоньерку, найденную им в груде деревяшек еще в начале лета — в лавке старья, которую он почему-то называл The Old Curiosity Shop.

В Сочельник учитель подарил Саше «Естественную историю» Плиния с воображаемым портретом на обложке. В портрет можно было влюбиться: высокие мраморные скулы и волнистые девичьи волосы. Младшая долго выясняла, что значит воображаемый портрет, но так и осталась в недоумении.

— Это лицо автора, которое ты видишь, когда читаешь чью-нибудь книгу, — сказала Саша. — Оно бывает сильно не похоже на настоящее, но всегда ближе к тому, что есть на самом деле.

Учитель открыл книгу на середине и прочел про юношу, добывшего лечебный цветок пиона, несмотря на его хранителя — злобного пестрого дятла, норовившего выклевать герою глаза.

— Я тоже пойду к пестрому дятлу! — сказала Младшая, — чтобы достать пион и вылечить Сашиного папу. Потому что если он умрет, мама снова выйдет замуж, и у меня появится вторая сестра, а это уж слишком.

— Дойди хотя бы до оранжереи, — заметила Саша, — тебя грядку с ландышами прополоть и то не заставишь. Или в аптеку Эрсли сбегай за кислородом. А то пестрый дятел выклюет тебе глаза и ты не сможешь за мной шпионить.

— Девочки, вы невыносимы, — сказал учитель Монмут.

Дневник Луэллина

вот что один писатель ответил на вопрос о любимой книге — уже несколько лет, как меня интересуют только хроники мореплавателей!

а я поймал себя на том, что перестал читать с тех пор, как первый раз открыл сашину тетрадку в ее наглухо зашторенной спальне, недочитанный ап де греф так и остался возле моей кровати, ап де греф, путешествие по амазонке, 1894 год! я успел понять из первых двух глав, что земля может быть и не круглой, но когда многие люди вообразили ее шаром, она просто взяла и стала такой

теперь я не читаю книг, вместо них я читаю вторую тетрадь саши сонли, совсем не похожую на первую, вообще ни на что не похожую, разве что — на монолог из посланий, написанных овидием от лица несуществующих ревнивых женщин

я читаю про лиловые заросли вереска под дождем, свинцовый блеск ирландского моря, про эолову арфу на чердаке, кровь матери на засыпанном хвоей снегу, голубую известь под ногтями отца, про то, что потолок ее детской похож на корочку яблочного пирога, а волосы ее сестры — на выцветшие водоросли, про вязаные носки, в которых она ложилась спать со своим женихом, я читаю и думаю: сколько у нее было мужчин, у этой немой из портичи, оперной фенеллы, [125] исполняющей мимическую партию на глазах у безучастной публики?

дэффидд монмут, которому ничего не перепало

пианист из гостиницы в Кенсингтоне, высосанный из пальца

смотритель дрессер, который ни за чем не присматривает

да сколько бы ни было! эту тетрадку я не променял бы ни на ласарильо с тормеса, [126] ни на дневник чумного года [127] — зато сжег бы ее с великим удовольствием, как тот подлый венецианец, что заполучил манускрипт цицерона и уничтожил его, наскоро списав наилучшие мысли [128]

122

Прошу особливо заботиться о доме, покуда семейство находится в отсутствии… — цитата из романа Смоллетта «Путешествие Хамфри Клинкера» (1771. Пер. А.В. Кривцовой).

123

Не has made те dwell in darkness as those who have been long dead — Псалом Давида 143:3. В русском переводе (143:3–4): «Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших, и уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое».

124

…пристань отдохновения и алтарь милосердия — слова из книги Апулея «Метаморфозы, или Золотой Осел» (кн. 11).

125

Фенелла — имеется в виду опера французского композитора Д.Ф. Обера «Фенелла» («Немая из Портачи»), написанная на либретто Э. Скриба. Партия немой девушки Фенеллы — мимическая.

126

ласарильо с тормеса — «Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения» — «La vida de Lazarillo de Tormes у de sus fortunas у adversidades», испанская повесть, анонимно изданная в Бургосе.

127

…дневник чумного года — книга Даниэля Дефо «Дневник чумного года, содержащий наблюдения и воспоминания о самых замечательных событиях как общественных, так и сугубо личных, произошедших в Лондоне во время последнего великого испытания в 1665 году» (Daniel Defoe. A Journal of the Plague Year).

128

…как тот подлый венецианец, что заполучил манускрипт — имеется в виду венецианец Альционо, который уничтожил рукопись трактата Цицерона «De gloria», использовав лучшие места из него в своих сочинениях.