Страница 20 из 26
Принес один ковш, большой и тяжелый.
– Ладно, – сказал Апо. – Клади богов в мешки, поедем к священному камню Копай…
В ауле, в становище байговом, в белокошемной и широкой, как казачьи стога, юрте бая Тертеня пьют кумыс русские офицеры.
Подбежал мальчик, у куч кизяка встретил шамана.
– В ауле русские чиновники с золотыми тарелками на плечах…
Сказал Апо:
– Собирайте народ. Дайте русским чиновникам мяса и кумыса и хорошего рассказчика – русские любят слушать.
– Эй, эый, Апо, – сказал Алимхан, – русский офицер здесь хочет на байге джигитов сбирать!
Отвечал Апо, всем шаманам шаман:
– Не будет джигитов сбирать. Привезли новых богов, новые боги что‑нибудь выдумают.
Сбирались киргизы к юрте шамана.
Били плетьми лошадей, чтоб метались они. Пускали жеребцов к кобылицам, чтоб ржали они. Тянули за арканы телят к матерям.
Спрашивал офицер Миронов:
– Что за шум в ауле?
Отвечали люди:
– Киргизы радуются, выбирают лошадей, хочут с чиновниками вместе воевать.
Спрашивал Миронов:
– Кумыс есть?
Подавали кумыс и мясо баранье, и баурсаки, и урюк, и кишмиш.
– Кушай, урус – капитан‑начальник…
Сказал Апо:
– Достать зеленые травы, цепкие, как масло, и укутать ими новых богов. И зарезать нового барана. И на камне Копай развести костер.
Поднял ковш, тяжелый, русский бубен, бил в него табызом шаманским. Вокруг костра шел и пел:
– Э‑эй!… Ушел Койонок‑дух с Абаканских гор, и пути его занесло снегом. И льды заросли за ним, спит Койонок‑дух, не знаю где! Э‑эй!…
Стоят вокруг костра блестящие новые боги, держат их киргизы на руках. Потные руки, бешметы потные, аракчины скинули, кричат:
– Помогай, русский бог, помогай!…
Берет кусок мяса шаман Апо, трясет им в дыму – красном и липком, как мясо. В бубен русский бьет, поет:
– Э‑эй, русские боги, хорошие боги, помогайте киргизам! У киргизов много скота: баранов, кобылиц… Сколько мы будем жертв приносить, киргизы не скупые!
– Помогайте, боги в тяжелых халатах!…
У ваших шаманов тяжелые бешметы, прыгают они плохо, мы будем костры вам жечь – полтайги, из священного кедрового дерева. Э‑эй… Помогайте, боги!
Вынимает книжку из‑за пазухи шаман, в дыму ныряет книжка. Бьет в бубен, пляшет шаман, кричит:
– О‑о‑ё‑ё!… боги русские, веселые, как водка, боги!… Толстые, скучные слова вас сгоняют, в руке тяжело их держать. Я буду кричать вам слова легкие и приятные, как кумыс!
– Во‑от!… Бросаю плетку твоих шаманов в огонь, я буду говорить с вами ласково – вы боги богатые, у русских избаловались!…
– Надо богов умилостивить, надо богам жертвы!… Камень Копай над озером – розовый и легкий.
Шаман на нем, киргизы на нем. Пляшет шаман, в пене руки.
И боги новые в травах укутаны, на руках трясутся – трусят, тоже в пене розовато‑зеленой.
Бьет в бубен шаман, кричит:
– Э‑э‑эй, отзовитесь, пустите шамана с вами говорить, помогайте!
Бьются в пене сердца, бьются боги, скала, озеро под ней – бьется. Скот в ауле, юрты – все кричат:
– Помогите‑е!!
XXXIV
Рыжебородый Наумыч обивал кошмами верх телеги.
У потухших костров, завернувшись в тулупы, спали мужики. Телеги вздернули оглобли, и в зеленовато‑желтом сумраке, казалось, рос по котловине прямоствольный тальник.
А были в котловине пески да прижухлые травы, мелкие, как песок. И еще озеро в камышах и солнцах, похожих на плиты соли.
Пришел с осмотра лагеря Никитин, одна щека была у него перевязана – болели зубы.
Наумыч сказал:
– Привезем мы вас к самой борьбе, скажем для виду‑то – болящие, али что… коли спросят.
Никитин спросил:
– Оружие привезли?
Наумыч почесал молотком бок.
– Оружью?… Ты ведь, баял, не привозить.
– Не нужно.
– Значит, не привезли. Дисциплина! Они тоже понимают!…
Калистрат Ефимыч отозвался с телеги:
– Привезли. Ты ему, Микитин, не верь.
– А ты укажи, – разозленно крикнул Наумыч, – нет, ты укажи, где оно?…
– Найдешь у вас…
– Ну, и молчи!… Раз твое дело молчать! Я штаб, я отвечаю, понял?
Полдень закружился сухой, желтолицый, яркий.
Яркие отделились от юрт офицеры. Загарцевали в лисьих малахаях баи на иноходцах. Гикали джигиты.
Сказал Калистрат Ефимыч:
– Байга!
И, отгибая кошму, как будто радостно отозвался Никитин:
– Байга!
Песни на поляне желтые, как масло. Люди на земле – липкие, блестящие листья. С одной стороны – киргизы, с другой – новоселы.
Желтая шелковая нить песка перед ними. Лошади дышат торопливо. Тяжел, густ человеческий пот. Ржут телеги, ржут люди; вся земля – пески ржут.
Пыль над поляной, над розовым озером.
Подвезли телегу к поляне. Мокрый, с мокрой фуражкой, тискался Наумыч, кричал:
– Не жми! Не жми! Тут болящие‑е!…
Хохотали мужики.
Офицер выехал на середину поляны и, пригибаясь к луке, говорил сбивчиво и волнуясь о дружинах Святого Креста, отрядах Зеленого знамени, о защите отечества.
Вороная лошадь играла мускулами. Наумыч сказал:
– Ладный конь!… Надо приметить!…
Джигит выехал с бараном через седло и понесся. С гиканьем догоняли и рвали барана джигиты.
– Кто вырвет – выиграл, – сказал Наумыч в телегу.
Густо пахнущей тайгой стояли мужики, и ни один не выбежал на поляну. Только, как ветер листьями, шевелил мчавшийся джигит волосатые веки мужиков.
– Наших нет? Не догоняют? – спросил Никитин.
– Борьбы ждут. Ето все так… зря…
Голоспинные киргизята гнались вперегон на коротконогих лошаденках. Киргизы загикали:
– Ей! Ей!
Но так же, колыхаясь глазами, тесно стояли мужики.
Киргизы взглянули на темные пласты их тел, на неподвижную шерсть бород и, замолчав, сдвинулись.
Пахло кислой кошмой в телеге, глядеть в щель нужно через Никитина. Нельзя было охватить все поле, наполненное людьми.
Калистрат Ефимыч сказал:
– Жарко.
Точно пронизывая кошму длинными коричневыми от табака пальцами, отвечал в щель Никитин:
– Нет. По‑моему, прохладно.,
Подходили, подъезжали еще.
Не пески, не земля дышит – люди в овчинах, в азямах, на телегах, на лошадях. Гнется, вглубь уходит земля – темнеет. Только блещет над ними озеро, камень – скала священная – Копай.
Говорит аксакалам шаман Апо:
– Душно мне. Все внутри как плесень. Зачем жмутся и молчат русские? Зачем они не веселятся, не играют?
Отвечали аксакалы:
– Ничего. Русские сразу веселиться не умеют. Русские хотят видеть борьбу.
Говорят баи:
– Где батырь Докай? Пусть готовится.
Сказал Калистрат Ефимыч:
– Тяжело тут в телеге‑то, парень! Только и видно, что гриву, хвост али спину киргизскую… Надо на волю.
Через кошму кричал рыжебородый Наумыч:
– Ничево. Сиди, штаб. Это не антиресно все, счас бороться будут.
И борода его над телегами – как желтый флаг,
Дышат хлебом – пьяным запахом мужики. Небо хмельное, играет над поляной. Лица хмельные, волосатые, как кустарники.
– Дава‑ай!…
– Кузьма‑а!…
– Борись!
Говорит шаман Апо:
– Сердце у меня бьется, как священный бубен. Не отдадут кабинетские земли русские.
Отвечают джатачники:
– Не надо нам земли. Пусть баи ведут нас в Китай… Не хотим мы воевать!…
Кричат джигиты на иноходцах:
– Докай идет, идет Докай, с русским хочет бороться.
Говорит шаман Апо:
– Подымите меня над арбой – хочу видеть борьбу.
XXXV
Зазвенел холм. Смотрят – подымаются длинные фургоны, зеленые. Лошади рослые и, взойдя на холм, не шелохнутся. Ждут.
Подмигнул за кошмой Наумыч:
– Немцы‑колонисты!…
– Зачем они?
– Они‑то, Микитин, очень просто. Приехали, значит, коли кыргызы нас бить будут – наше добро подбирать. Коли мы кыргызов – кыргызское.
Докай‑борец, низенький, губы тонкие, как степное озеро, лыс, и во всю голову шрам. Кузьма над ним как бык над овцой. Вытянул руки, взял за опояску, поднял на руках, потряс и на землю – а‑ат!…