Страница 21 из 26
Ахнули мужики:
– Э‑эх!…
Охнул в телеге Калистрат Ефимыч:
– Та‑ак!…
Нет, на ногах киргиз. Песок с ичига стряс. Лицо бескровное, желтое. У Кузьмы муть по лицу.
Уперся киргизский борец, заворочался в песке ногами. Забился и вытянулся на его руках в воздухе – Кузьма.
Загикали, засвистали киргизы:
– Солай! Солай!… Айда, Докай, айда!
Рявкнула земля, запылилась. Пыль‑песок на телегу Калистрата Ефимыча.
Нет, на ногах борцы. Опояски не выдержали – лопнули. Надо сменять опояски.
Рванул за опояску Кузьма, забороздил телом киргиз. Потащил его Кузьма, как таволожник из земли.
Не падает киргиз, держится.
Полощутся на поле мужики, густой пылью рев висит:
– Кузьма! Кузя, не выдавай!
– Кузя!… Голубь!…
Свистят киргизы. Лошади ржут, арбы скрипят.
– Докай!… Тэ‑эк!… Батырь!
– Айда, Докай!…
В пене, в крови борцы. В пене люди и лошади, В пене земля. Все борется, все гнется, все ломается… Ветер ли, люди ли, тайга ли!…
– Э‑эй, Докай!…
– Ге‑ей, Кузя!…
И только те – неподвижные, четырехугольные – вдали ждут на холмах, молчат. Немцы.
И еще оторвал от земли Кузьму Докай. И еще понес, тиская мясо и жилы.
Душно в телеге, жарко. Откинул полог Калистрат Ефимыч, в голос поднялся над телегой:
– Ку‑узьма!… Ва‑аляй!…
Не слышно его голоса, все орут, землю рвут телеги.
– Ку‑узьма‑а!…
– Ва‑аляй!
И час, и два, и до обеда ходили, тискали землю борцы.
Дышат в один мах – привыкли. Глаз тоже один – мутный, смертоносный. Руки на поясах в тело вросли, опояски кости ломают, ноги землю ломают. Не переломать ей кости, не согнуть землю.
Охрипли от рева киргизы и русские. Отхлынули от борцов.
А они в пыли, в крови и в пене – ходят. Рты не закрываются.
Мечется в телеге Калистрат Ефимыч, за руки, за плечи Никитина хватает.
– Кузя!… Не выдавай!… Микитин, ты‑то чево? ты‑то!…
Темным пламенем горит глаз. Смотрит через борцов, через юрты. Не отвечает Никитин.
– Кузя, ты ево, ты ж!…
Ходят борцы. Весь день ходят. Весь день ревут на лошадях киргизы.
Вечер.
Ушли офицеры – устали. Казаки на конях дремлют.
Солнце – усталый борец – подходит к тайге. Ветер в золотом бешмете несется по котловине, сонный ветер, усталый.
Гикают киргизы, кричат:
– Кончай, Докай, славный батырь, кончай!
Гудят, ревут мужики:
– Буде, Кузя, буде, родной!… Крой его, стерву!
Обернулся Кузьма и, не шевеля ртом, сказал:
– Си‑ча‑ас…
Ослабли руки, и дернул от себя тело Докая, а потом грудью – хряс. Как щепа переломилась пыль над головой, туман розово‑золотистый.
Заревели мужики:
– Так ево, та‑ак…
Кинулись к песку, пыль сорвалась – опять на земле. А на земле, скрючив руки и запрокинув голову, поборотый Кузьма.
Над ним Докай, оперся в грудь его, подняться сил нет. Пальцы скрючены в опояске.
Гикают радостно киргизы:
– Солай, э‑эй!… Поборол русского! Э‑эй!…
К мужикам Наумыч.
– Кузя‑то, парни, отошел!
– С надсады?
– Эх, ты‑ы!… – крикнул Наумыч.
И ножом в усталый глаз Докая! По телу Кузьмы пополз Докай на землю.
В лошадях закричали:
– Кро‑ой, православные!…
И топот. И рев в топоте, как пыль – алый…
С разбитою головою на арбе киргиз. Юрты в крови.
Небо багрово. Лошади ржут. Травы в криках:
– Степша‑а!…
– Ре‑ежь!…
– Не спрашивай!
– Режь!…
Топор в голову, как в гнилое полено. Аракчин на голове – не расколешь.
– Не бей топором в плечо – в голову бей!
– Офицера‑а!… Офицера!… В погон ево, стерву, бей в погон!
Ра‑аз! Топор по погону! Вместе с плечом погон полощется кровью.
– Получай генеральство!… Патронов мало – бей колом.
– Кабинетскую землю хочешь?
– Получай!
За юрты прячутся киргизы. За кучи кизяка, в табуны.
– Скотину не трожь!
– Скотина годна!…
В арбах скрипят. Визжат. Бегут по котловине арбы. Бегут киргизы. Как комар от дыма.
Табуны бегут. Никнут в топоте кровавые травы,
– Скотину не пушшай!…
– Ладно‑о!…
– Волки задерут!
Киргизы по котловине. Киргизы в камыши,
– В камышах стреляют. Офицер!… Солдаты!…
– Окопайсь!…
– Микитина сюда, Микитина!…
– Э‑э‑ой‑ой, товарищи!
– Держись!…
Небо на земле. В озеро кровь льет. Кровь вяло пахнет.
Спускаются с холма медленно, неторопливо четырехугольные. Тихо позвякивают фургоны. Они объемистые, они подберут. Немцы.
И еще – степь… Бежит. Пески бегут.
Котловина, лога…
Кошма под ногами. Ноги мнут кошму. Ноги сорвали кошму.
Лошади рвут вожжи. Телега рвет землю.
Синебородый, огромный, мечется в телеге.
– Одно‑о, Микитин, землю‑ю!… не дадим!… Мики‑тин!… гони‑и!…
Несется синяя телега. На колесах кровь, мясо, пески, травы…
– Гони‑и!…
Гонит Калистрат Ефимыч лошадей. В крови гривы. Облака над степью – алые гривы.
– Товарищи‑и!… Тише, товарищи!…
– Гони, Наумыч, бей!
Камыши стреляют. Озеро стреляет. Над озером плачутся утки.
Руки Калистрата Ефимыча на топоре.
– Гони!…
– Землю тебе‑е?…
– Кузьку‑то… Кузьку!…
За телегами – телеги, телеги… Лошади… Винтовки… Пулемет…
– Зачем оружие? Как смели применить оружие? – спрашивает Никитин.
Камыши горят. Стреляют. Телеги ломаются на телах убитых, как на корнях. Седла на земле. Кошмы. Турсуки, овцы блеют, напуганы…
– Бе‑ей!…
– Микитин, к камышам тебя. Микитин!…
По юртам телеги. Грохочут. Небо грохочет, ветер грохочет.
Камыши горят. Кровью горят бороды,
– Выживем!
– Выйдут!
Травы горят. Небо в дыму.
– Траву!…
– Не уйдешь!…
– Микитин!…
– Ми‑ки‑и‑тин!…
Гарь в земле. Бегут киргизы, бегут. По котловинам, в степи…
– Бисмилля!… Бисмилля!… Уй‑бой!…
– Карагым!… Ченымау!…
– Бей!…
– Крой на мою голову!…
Из камышей с поднятыми руками офицер и солдаты. В камышах – дым, треск. К озеру на телеге Никитин:
– Товарищи, не трогайй!…
Офицер впереди, этот офицер впереди всегда. Раз ты впереди – получай, поручик Миронов!
– Бра‑атцы!… На земле офицер.
– Чужие земли раздавать?…
На документе – поручик Миронов. И еще – в кобуре наган. Сгодится. Никитин на телеге.
– Расстрелять!… Самоуправство! Кто тут посмел?
Нет никого. Степь. По степи киргизы. Киргизов надо догонять.
На коленях солдаты. Руки кверху.
– Э‑ей!… Конвой!…
Какие конвои! Степь горит. Камыши горят. Треск на небе. Облака горят. На топоре рука…
– Кро‑ой…
Эй, земля хмельная, убийца! Лошади хмельно мечутся. Давай лошадь! Не эту, так другую!
– Куда, Никитин?
– Поеду! Удержу!
Куда удержать: раз небо горит. Раз озеро горит. Раз земля горит. Раз сердце земное…
Лошадь боится синебородого – несет. Топор за поясом, лошадь за поясом.
Разве удержишь…
– Кро‑ой!…
Медленно, спокойно шли длинные фургоны по следам. Лежали там ровно сложенные кошмы, меха, седла. Гнали четырехугольные, крепкие и немногословные люди крепкие стада: лошадей, овец. Медленно, неторопливо. Ночь длинная – зачем уставать? Волки огня боятся. Торопиться не стоит.
XXXVI
Заперли шамана в загон. Подох в загоне теленок, выволокли его на назьмы, за заимку, волкам и собакам. Вместо теленка – шамана.
– Пленный, – сказали.
И поставили часового.
Стоит часовой, штыком глиняную стену царапает – скучно. Пошел за табаком и не вернулся.
Забыли шамана.
Снег дул тонкий и голубой. Земля была тонкая, голубая и веселая.
Жарко шаману, халат расстегнул, бегает по загону, по подмерзшему назьму.
Эх, сильно бьют русские, много крови выпустили русские, поди так целые озера. И боги русские не помогли. Сжечь надо плосколицых, темных.
В щели дует голубой снег. Щель голубая, а в загоне темно, как за пазухой.
Кровь у шамана Апо на затылке, жарко затылку, точно горячая лепешка приложена.