Слепой. Приказано выжить

– Смотрите, чтобы вам вашу старину не отстрелили, – грубовато посоветовал Слепой.

– А ты у меня на что? – парировал генерал. – Твоя задача – быть начеку и в полной боевой готовности. Когда у меня начнутся неприятности, ты должен оперативно установить их источник и действовать по обстановке. Подчеркиваю: действовать независимо от того, где и в каком… гм… качестве буду находиться к этому моменту я. О резервном канале связи ты помнишь?

– Это о каком же? – невинно округлил глаза Глеб.

– Помнишь, конечно, иначе грош тебе цена, – уверенно кивнул Потапчук. – А если забыл, пеняй на себя. Не я – жизнь тебя накажет.

– Может быть, дадите какую-то конкретную работу? – отбросив шутливый тон, спросил Глеб.

– Отставить, – отрезал Федор Филиппович. – Твое текущее задание – оставаться живым и свободным. Ты – мой секретный резерв…

– Туз в рукаве, – подсказал Слепой.

– Если тебе так больше нравится, пусть будет туз, – покладисто согласился генерал Потапчук и проводил долгим, обманчиво рассеянным взглядом неторопливо уплывающий вниз по реке прогулочный теплоход.

Лошадиные копыта выбивали медленный, мягкий ритм по слегка влажноватой земле аллеи. Над головой смыкались полупрозрачные, подернутые нежной дымкой едва проклюнувшейся листвы кроны, обещавшие вскоре превратиться в сплошной тенистый полог, белизна березовых стволов казалась особенно чистой и яркой на фоне свежей, еще не успевшей потемнеть и пожухнуть зелени. Андрей Родионович Пермяков очень любил конные прогулки. Ему в них нравилось все, что других пугало и отталкивало – и высота посадки, и плавное покачивание лошадиного крупа, и ощущение сдержанной, подчиненной человеку мощи благородного животного, и даже проявления, порой далеко не безобидные, крутого лошадиного нрава.

Его сегодняшний спутник, невзирая на еще далеко не преклонный возраст, спортивную фигуру и отнюдь не столичное, а, прямо скажем, самое что ни есть деревенское происхождение, его восторгов явно не разделял. В седле он держался плохо, лошади откровенно побаивался, и та, чувствуя его неуверенность, вела себя просто отвратительно. В чисто педагогических, воспитательных целях Андрей Родионович на некоторое время предоставил скакуну и наезднику полную свободу в плане выяснения отношений, а потом, сжалившись, поймал строптивую животину за уздечку и повел в поводу.

– Покорнейше благодарю, – не без сарказма произнес спутник.

Как и все, с кем по своей воле общался Андрей Родионович Пермяков, он был далеко не глуп и понял, разумеется, кому обязан четвертью часа унизительных мучений и мучительных унижений в жестком и неудобном спортивном седле.

Едущий на полкорпуса впереди Пермяков мог скрыть улыбку, но не стал этого делать, для чего пришлось специально обернуться к собеседнику. Наградой за это маленькое усилие стало мимолетное, но ясно читаемое выражение бессильной злости, промелькнувшее на смуглой цыгановатой физиономии второго всадника. Это выражение о многом рассказало такому опытному психологу и физиономисту, как Андрей Родионович Пермяков. Он и раньше догадывался, что Мент немножко себе на уме, а в этот краткий миг окончательно уверился: да, этот человек ненадежен, и ему пора подыскивать замену.

Фамилия Мента была Васильев, а звали его Николаем Фомичом. Он был чернявый, как цыган или грек, и сухопарый, как заядлый спортсмен-легкоатлет, к чему не прилагал ни малейших усилий – просто дымил, как паровоз, и от природы не был предрасположен к полноте. Врожденная крестьянская хитреца и обманчивая простота манер помогли ему дослужиться до генерал-майора и занять какой-то второстепенный пост в главном управлении МВД. Благодаря этим же качествам ему удавалось неизменно оставаться в фаворе у любого начальства, хотя в последнее время продвигали его не так быстро, как раньше: фавор фавором, но будь ты хоть трижды душой компании, одного умения балагурить и провозглашать хвалебные тосты маловато, чтобы возглавлять по-настоящему ответственный участок работы.

Его деловые качества были главной причиной, по которой Андрей Родионович начал подумывать о том, чтобы вывести Мента из игры. Начинался новый этап, куда более важный и ответственный, чем все предыдущие, и на этом этапе умения без мыла пролезть в любую щель, каковое умение, по сути, стало краеугольным камнем карьеры генерала Васильева, было уже маловато. Но, пока он оставался в строю и продолжал приносить кое-какую, временами весьма ощутимую, пользу, с ним приходилось считаться. Приняв это во внимание, Андрей Родионович решил, что воспитательный момент пора закруглять, и натянул поводья. Его рослый вороной жеребец послушно остановился, и гнедая кобыла, за считанные минуты сумевшая довести до белого каления непробиваемо спокойного и добродушного (по крайней мере, с виду) Мента, так же послушно остановилась рядом.

– Отдохнем, – предложил Пермяков, – а то наездник из тебя, как из бутылки молоток. Есть такой бородатый анекдот про старого джигита. Не слыхал? Идет, стало быть, аксакал по горной тропке и вдруг видит: на лужайке пасется конь – не заморенная кляча, а настоящий скакун. Захотелось аксакалу тряхнуть стариной, вскочил он коню на спину, проскакал галопом метра два и на землю – шмяк! Встает, потирает поясницу и, вздыхая, говорит: «Э, старый стал, совсем г… стал…» Огляделся по сторонам, видит – вокруг никого нет. И добавляет: «А, чего там! И молодой г… был».

Васильев помедлил с реакцией, занятый куда более важным делом: вперив в кобылий затылок опасливый взгляд, он мертвой хваткой вцепился обеими руками в луку, перенес вес тела на левую ногу, высвободил правую из стремени, неуклюже перетащил ее через лошадиный круп и торопливо соскочил на землю. Ощутив под ногами твердую почву, генерал, наконец, расслабился и позволил себе хохотнуть.

– Хороший анекдот, – сказал он. – Правда, действительно старый, зато с глубоким философским смыслом.

– Н-да? – с сомнением обронил Андрей Родионович. Он молодцевато соскочил с седла и забросил на луку поводья. – Признаться, не замечал. И в чем же, по-твоему, здесь заключен глубокий, да еще и философский, смысл?

– В том, что каждый должен заниматься своим делом – тем, которому обучен, – сказал Мент. – Джигит – скакать верхом, слесарь – возиться с железками. И, если человек не справляется со своей работой, он действительно, как вы выразились, г… на палочке. А когда профессиональный наездник не может починить токарный станок, а слесарь-наладчик – объездить жеребца, это еще ни о чем не говорит.

– Да ладно тебе, – миролюбиво сказал Андрей Родионович. – Смотрите, какой обидчивый! Подумал бы лучше о своем здоровье!

– Именно о нем я и думаю, – заверил Васильев, демонстративно потирая копчик. – Эта скотина меня чуть не укокошила, а вы – здоровье…

– Есть такое слово: иппотерапия, – напомнил Андрей Родионович. – Дословно: лечение лошадью.

– Змеиным ядом тоже лечатся, – сказал Николай Фомич. – Дело не в лекарстве, а в способе применения и дозировке.

Шутливый тон, которым это было сказано, плохо маскировал его раздражение, и Андрей Родионович опять подумал: да, это уже отработанный материал. Генералом Мент стал всего три месяца назад, но, похоже, уже успел основательно свыкнуться со своим новым высоким статусом – как говорят в молодежной среде, «поймать звезду».

– Ну, извини, – положил конец беспредметной дискуссии Пермяков. – В конце концов, это ты хотел встретиться, причем срочно. В моем расписании это время отведено именно для конной прогулки. А ломать расписание я не привык, если только это не вызвано острой необходимостью – например, срочным вызовом к Самому.

Мент промолчал, воздержавшись от препирательств. Андрей Родионович видел, что молчание дорого ему далось, и это стало еще одним жирным минусом напротив фамилии генерала МВД Васильева в толстом гроссбухе, который существовал только в голове Политика. Господин генерал еще не забыл, кто тут главный, но лидерство Андрея Родионовича в их коллективе было в некотором роде неофициальным, и на этом основании Мент, похоже, возомнил, что при случае сможет подвинуть, а то и вовсе сковырнуть всемогущего Политика, использовав против него накопленный компромат. В том, что компромат накоплен, Пермяков не сомневался, в противном случае Мент не был бы Ментом, и только существованием этих материалов, заведомо далеко не полных, можно было объяснить не так давно начавшиеся странности в поведении Николая Фомича.