Легенда Татр

– Да куда?

– К Яносику. Там нынче ночью сбор.

– Нынче?!

– Я иду за скрипкой и за Мардулой, – объявил Кшись и вышел, покачиваясь на коротких ногах. Завернув за дом, он тотчас затянул в нос:

Как пойдем мы по долине –

Девки выбегут глядеть…

А древний, столетний Крот вел Беату Гербурт дремучим лесом к Спижу, бормоча ей:

– Как выйдем на дорогу, надо сломать две крепких дубины: от волков ли, от злого ли человека, от собак. Ты на людей не дивись, что они тебя прогнали. Люди глупы. Чудо господне, если когда сыщется среди них умный. А я тебя не брошу, потому что не для того горячим молоком отпаивал, чтобы дать тебе пропасть. Я потихоньку шел за людьми. Не знал, куда идут, зачем. Так плелся, потому что стар. Да вот в нужную минуту и пришел. Бабы эти, может, тебя камнями побили бы. А за что? Ведьмы окаянные! Мне тут ничего не жаль. Избенка моя – словно конура собачья. Только вот когда по весне в горы пойдут, – жалко мне станет. Ох, будет мне скучно без овец! Ох, будет…

– Добрый вы, дедушка! – прошептала Беата.

– Э, дитятко, – отвечал Крот, – семьдесят лет уже никто со мной таким голосом не говорил… А где ж твои отец с матерью? Выйдем из лесу, станем расспрашивать. Я тебя отведу. Может, мне там овец дадут пасти. Сюда я уж не вернусь. Камнями тебя побить хотели, сукины дети! За что? Но весной без овец скучно мне будет! Ой, скучно! Я их в горах восемьдесят лет пас.

Кшись не знал о том, что случилось у Топоров. Он шел в другую сторону звать удалого храбреца Мардулу к Яносику Нендзе. Мардулу застал он сидящим на пороге избы, где он жил со старухой матерью, у которой был незаконным сыном.

Мардула был мрачен; у него были две пары штанов: одни новые, другие старые. Но случилось так, что, когда он пропил в корчмах все деньги, следом за деньгами пошли и новые штаны.

Кшись дорогою напился воды из речки и тем в значительной степени восстановил свое умственное равновесие. Он заметил Мардулину мрачность и осторожно спросил:

– О чем ты так задумался?

– Да вот хочется мне на крестины сходить.

– Это у кого? – с любопытством спросил Кшись.

– У Войдилы.

– А чем господь наградил? Мальчик или девочка?

– Ребенка нет.

Кшись удивился.

– Как так?

– Мертвый родился. Да крестины‑то будут, потому что все было приготовлено.

– Правильно, – сказал Кшись, – кто ж его знал, какой он родится? Никто у него не спрашивал. Водка есть?

– И пиво и вино, все. Войдила – богач!

– Звали тебя?

– Как же! И они звали, и вчера вечером прибегала Кларка Уступская, просила, чтобы я пришел! Да и дочки Войдиловы, Марця и Мильця, страсть как просили. Кто ж там плясать будет, коли я не приду?

И Мардула принял гордый вид.

– Ну, так и сбегай ненадолго, – сказал Кшись, – Чего ж не идешь?

– Да как же я пойду? В таких портках идти не годится.

И, вытянув перед Кшисем длинные ноги, он с грустью поглядел на свои заплатанные штаны.

Кшись подумал и сказал:

– Знаешь что? Есть у меня новые портки, немножко они мне длинны, да и широки, а тебе будут как раз. Беги но весь дух к Бырке, – они там на жерди висят в горнице, – да захвати кстати мою скрипку. Не звали меня на эти крестины, – ну, да со скрипкой примут.

– Идет! – крикнул Мардула и, свистнув собаке, пустился по своему обыкновению бегом, – собака впереди, он за ней, не отставая ни на шаг: казалось, что он ее за хвост держит.

– Ишь, словно за ксендзом бежит, – проворчал Кшись, занимая место Мардулы на пороге. – На одну минутку зайдем на крестины, а оттуда напрямик к Нендзе.

Старая мать Мардулы услышала чье‑то бормотанье и вышла из избы в сени.

– Это вы, зять? – спросила она радостно.

– Я! Как живете?

– Да помаленьку. А где же Франек?

– Ко мне побежал, за портками. Для крестин. Поплясать охота ему.

– Вот хорошо, что вы пришли! Дадите ему свои портки? Он страх как горевал, что не в чем идти.

– Только с этих крестин он уже домой не вернется.

– А куда же пойдете‑то?

Кшись принялся рассказывать, а та, выслушав его, сказала:

– Это хорошо. Может, там Франек с Нендзой свяжется и станет порядочным, настоящим разбойником, как другие. Я и сама знаю, что из него мог бы выйти вор редкостный, кабы не девки! Я ему всегда говорю: Франек, брось, посиди ты на месте! С девками этими ничего не заработаешь, а еще свое потеряешь! Мог бы ты быть разбойником, как Новобильский из Бялки либо Матея из Полян, – а ты что? Из разбойничьего ты рода, для этого дела годишься, но кто хочет разбоем богатство нажить, тот не должен о глупостях да о любовницах думать, а одно только помнить: красть!

– Это вы, Мардулушка, хорошо сказали, – заметил Кшись. – Вы – голова.

– А Франек все свое! Что правой рукой принесет, то тремя левыми девкам раздаст. Мужик он настоящий, а в шайку его боятся звать, потому что нельзя на того положиться, у кого в голове только девки. Иной раз и наплачешься: ведь я же, когда его растила, думала – разбойником будет.

– При Яносике приучится. Тот для разбойников что папа римский! – благоговейно сказал Кшись.

Так они беседовали, а тем временем скороход Мардула вернулся со штанами и скрипкой Кшися, удивив и ветер такой быстротой. Он даже свою собаку обогнал.

– Ну, и прыткий же ты! – сказал Кшись с уважением.

А мать Мардулы многозначительно взглянула на Кшися, словно говоря: эх, что бы из Франека могло выйти!..

Мардула мигом переоделся; штаны были узковаты и коротки, но он обмотал икры холщовыми онучами и обкрутил ремнями. Сойдет!

Тем временем Кшись рассказал, зачем он к нему пришел. Мардула просиял и тотчас взял из угла чупагу, а с полки ножи и пистолеты.

Когда он на прощанье поцеловал у матери руку, она сказала:

– Иди туда, как в школу. Господь дал тебе талант, так ты его в землю не зарывай.

– А портки‑то мои тогда отдашь? – предусмотрительно спросил Кшись, отправляясь с Мардулой в путь.

– Отдам. Я там не то что портки, а и сапоги с голенищами раздобуду!

– Очень просто, – сказал Кшись. И стал рассчитывать, что, погулявши часок, они еще вовремя поспеют к Нендзе, а нет – так догонят его. О том, что он должен был позвать к Яносику и других мужиков, он уже забыл.

У Войдилов гремела музыка. Хозяева радушно встречали гостей, а когда появился Кшись, его бурно приветствовали. Ибо это был музыкант из музыкантов.

Молодая жена Войдилы, которая три дня тому назад родила, перестала плясать и тихо сказала мужу:

– Ты окажи Кшисю почет, тогда он сыграет.

Но Кшись, снова угостившись, предпочел сперва поплясать. Мужики стояли рядами у стен вокруг всей комнаты и, по обычаю, один за другим выходили плясать перед музыкантами. Но для Кшися, из уважения к его летам и таланту, тотчас очистили место.

Он важно стал перед музыкантами (двумя скрипками и басом), вынул из платка, лежавшего в кармане сермяги, какую‑то монетку и, бросив ее басу, запел:

Нравятся мне

У зайца уши,

У оленя – рога,

У девушки – ноги.

Потом он отчаянно застучал ногами по половицам и пошел плясать. А Мардула подскочил к Цапкуле, бабе рослой и на диво объемистой, ловко ей поклонился, взмахнув шляпой, обхватил ее за талию и закружил так, что у бабы юбки взлетели до колен. Потом завертел ее волчком, так что юбки поднялись уже выше колен и из‑под них показалась белая мужская сермяга, которой она для пущей красы опоясала бедра.

– Ну, и собака же этот Франек! – радостно крикнул тесть Войдилы.

А Цапнула, кокетливо подбоченившись правой рукой, сжатой в кулак, выпрямилась, сколько могла, и на цыпочках заходила вокруг Кшися. Кшись носился по кругу, то и дело останавливался перед музыкантами и запевал.

– Чего ногами не оправдает, то горлом доделает! – одобряли его мужики.

Он то склонял голову набок, то откидывал ее назад и стучал ногами в половицы, бил себя ладонями по пяткам, подпрыгивая и ударяя по обеим сразу, – а то вдруг, остановившись, медленно колотил одной ногой об пол.