Твардовский

Начало было удачное: оба беспрестанно думали друг о друге, хотя и различно. В то время, когда воображение Твардовского рисовало ему дивную красоту Ангелики, ее лицо, грацию походки и всех движений, пани Ангелика думала об его славе, знаменитости и богатстве. Ей, как холодной женщине, нужны были один наружный вид счастья и пустые возгласы толпы. Ошибался Твардовский, читая в глазах ее зародыш любви: в них было одно тщеславие, одна жажда известности и ни следа чувственной, сердечной привязанности. Если и могла возродиться в ней эта привязанность, то разве на мгновение: для благ этого мира красавица жертвовала всем на свете. Во сне и наяву бредила она рукоплесканиями, удивлением толпы, богатством и славою.

И вот великий мудрец снова ошибся, как ребенок, в выборе, в знании женщины и ее характера!.. Причину этого мог объяснить один дьявол, который раздул в сердце Твардовского жар страсти, вследствие давно уже замышленного им плана.

XXV

Что советовал Твардовскому дьявол

С этого первого свидания началась любовь Твардовского, которую он уже не скрывал. Образ жизни его изменился совершенно. Несмотря на то, что Твардовский виделся с Ангеликой в доме пана Станислава, он ходил по церквам, на публичные гулянья, словом, везде, где была возможность встретиться с Ангеликою. Все время его было посвящено ей, и с каждым днем сближался он с нею более и более. Зная женщин, Твардовский дивился той осторожности, какую выказывала Ангелика в беседах с ним. До сих пор она не говорила ему о любви своей, до сих пор и сам он не находил в себе смелости для решительного объяснения, хотя в глазах его Ангелика ежеминутно читала это страстное объяснение. Бывали минуты, в которые Ангелика казалась более снисходительною и сама подавала повод к объяснениям, на которые, со своей стороны, по какому‑то странному противоречию в поступках и мыслях не решался Твардовский. В эти минуты происходила в нем какая‑то непонятная борьба. С одной стороны, вставал дьявол со своими адскими предначертанными планами, с другой – благородное чувство любви. Борьба, казалось, происходила за то, должен ли жениться или просто любить Твардовский. Ему казалось (как показалось бы всякому на его месте), что он будет любить одинаково целые века… Поэтому он желал бы видеть ее скорее женой своей, чем любовницей, чего, однако, вовсе не хотелось дьяволу, который с этой целью упорно удерживал Твардовского от решительного объяснения.

– Подумай хорошенько, – говорил он ему, – остановись, пока еще время, брось свое ребячество. Потеряешь славу, счастье; свяжешь себе руки женщиной; предоставишь ей право на твою жизнь, на время занятий, богатство, словом, на все; из вольного короля ты станешь вдруг добровольным рабом смазливенькой жены. Не удивляет меня твое желание обладать ею, не противлюсь ему, но зачем жениться? Зачем связывать себя вечным узлом, сплетенным для добрых мещан, для дураков, которым неволя нужна, как хлеб насущный, которые не прожили бы и одного дня без ошейника? Кроме того, размысли хорошенько, не будет ли женитьба твоя противна заключенным тобой со мною условиям?

– Я отдал тебе одну мою душу, воля моя остается при мне, – отвечал Твардовский, – я буду делать, что мне вздумается.

– Согласен с тобою, – продолжал дьявол, – откидываю в сторону интересы ада и говорю только о твоих. Женитьбой ты наживешь беды, заботы, детей. Ты даже не можешь быть так счастлив, как бы тебе хотелось, потому что должен будешь всем делиться с женою, которую едва ли узнал хорошо.

– Знаю как нельзя лучше, – возразил Твардовский. – Это единственная женщина в мире, у которой прелестная наружность согласна с душою.

– Вот как! – продолжал дьявол, заливаясь громким смехом. – И ты думаешь, что эта женщина будет в состоянии осчастливить тебя, что она во всем сойдется с тобою!.. Ты привык к свободе, она к регулярной жизни, как часы на ратуше, которые, пробив 24 часа, опять начинают с первого. До сих пор ты не знал ночи и дня, не знал назначения часов – этой несносной неволи, не знал никакого принуждения, ел, пил, спал, когда, где и сколько тебе хотелось. Теперь уже все это будет зависеть от твоей жены. Тебе назначат часы сна, обеда, любви, занятий и думы. Прикажут тебе идти спать, если жене вздумалось лечь, прикажут есть, если жене вздумалось сесть за стол, быть веселым, если она весела, плакать, если скучна, целовать и ласкать ее, когда вздумается. Ты не будешь собою; будешь тенью жены, ее дополнением, буквою в живом ее тексте. Ты задумаешься о великих вопросах науки, а она уткнет тебе под нос твое платье с упреками, зачем так скоро истаскал его. Одним словом, тебя свяжут, запрут, запрячут, замучают.

– Оставь меня в покое с твоими предсказаниями неволи… Я принял твердое намерение жениться и женюсь.

– Да, если увезешь, а увезти ее тебе придется, потому что хоть ей и хочется выйти за тебя и хоть пан Станислав тебя любит, но ты знаешь, что по духовному завещанию Ангелика в таком только случае делается наследницею имения Станислава и его жены, если выйдет за одного из их родственников, богатого купца. Купец этот имеет не меньше твоего, а ты знаешь, что нынче даже и пятнадцатилетняя девушка не променяет золото на любовь, а твоей, я думаю, гораздо поболее пятнадцати. Поверь мне, что если она и ласкает тебя, так это за твою известность и славу; она любит тебя как знаменитость, как богача… Впрочем, она еще, может быть, и пошла бы за тебя, да против желания пана Станислава ей трудно будет идти…

– В таком случае, увезу ее, – сказал Твардовский, – и женюсь; иначе она не захочет быть моею.

– Ну, я вижу, что с тобой не сговоришься. Впрочем, я и тут готов помочь тебе и сослужить службу. Я готов обвенчать вас, готов переодеться капуцином… Привози ее в лес, в полусгнившую, оставленную часовню, в какую‑нибудь избу на перекрестке в глухом месте. Я вас обвенчаю – не все ли равно для тебя, кто бы не обвенчал вас!

– Нет, я не хочу обманывать ее, – сказал Твардовский, смешавшись.

– Любовь сделала тебя трусом, Твардовский. Положим, женишься по форме, но подумал ли ты о том случае, когда захочешь бросить жену свою!..

– Бросить? Мне бросить ее! – воскликнул Твардовский.

– Не удивляйся моему предположению и не кричи так громко, – хладнокровно заметил ему дьявол. – Итак, когда же думаешь ты увезти ее?

– Когда придет время. До сих пор я еще не открыл ей любви моей.

– Можешь написать ей письмо. Это короче и яснее. Не жалей ей обещаний всякого рода, особенно денежных. Деньги никогда не портили дела с вашими земными ангелами – женщинами. Чтоб казаться еще совершеннейшими, они любят золотить себе крылышки, а где нет золота – там не будет и позолоты.

XXVI

О дзядах[16]и бабах и о старой Кахне

По уходе дьявола Твардовский снова принялся обдумывать средства, как бы скорее исполнить свое предприятие. Он чувствовал, что едва ли будет в силах решиться на личное объяснение, и потому написал к Ангелике письмо. Он описал в нем свою пламенную любовь, которая, вероятно, была известна ей; он обещал ей золотые горы, полную свободу и независимость, – ничем не омрачаемое счастье. О средствах своих и богатстве он говорил с большою подробностью: в этом случае советы дьявола Твардовский находил весьма основательными. От богатства, как от ultima ratio, он очень искусно перешел к главному предмету и назначал Ангелике свидание в первую субботу, у вечерни, в церкви Богородицы, откуда должен был увезти ее. Твардовский давал клятвенное обещание обвенчаться с нею тотчас же и умолял ее, если решится предпочесть его, богатого и умного, другим искателям, богатым и глупым, взвесить на одних весах будущность и надежды обеих сторон.

Окончив письмо и тщательно переписав его начисто, Твардовский долго думал о том, с кем бы послать его. Дело требовало большой осторожности и предусмотрительности. Всего более Твардовский опасался поселить подозрение в недоверчивом опекуне, который проникал его намерение и очень хорошо знал об отвращении своей воспитанницы к купцам и мещанам. По долгом размышлении Твардовский решился послать письмо со старой нищенкой, юродивою, известною во всем Кракове по искусству в гадании, болтливою старухою, знавшею все пороги, которую одинаково принимали в простых хатах и в богатых замках вельмож, с которою советовались все, от старого до малого, от богатого до убогого, которой известны были все фамильные тайны и которая принимала деятельное участие во всех городских сватовствах и любовных интригах. Но прежде чем познакомим читателя покороче с этим характеристическим лицом того времени, принадлежавшим, отдельному классу народа, скажем несколько слов о дзядах и бабах вообще.