Твардовский

Юзеф Игнаций Крашевский

Твардовский

Крашевский Иосиф Игнатий

Твардовский

Повесть из польских народных сказаний

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

О том, каким образом на отца Твардовского напали разбойники, и что из этого вышло

В одну из темных летних ночей, какие часто случаются в августе, ехал в окрестностях Подгоржа [1] – сказала она, входя в комнату и низко кланяясь.

Вместо ответа Твардовский сунул ей в руку щедрую милостыню. Старуха едва верила глазам своим и посматривала то на деньги, то на Твардовского. "И это все мне?" – спросила она его наконец.

– Все, но не даром. Ты должна сослужить мне службу.

– Уж не помолиться ли за тебя? Уж не лекарства ли тебе какого нужно? – продолжала она и тут же принималась отрицательно покачивать головою. – Нет, за этим бы ты не позвал меня. В молитву ты не веришь, а всякого лекарства вдоволь у тебя самого.

– Не отгадаешь, о чем я хочу просить тебя! – сказал Твардовский, которого начинала тешить болтовня старой Кахты.

– Подай мне руку. А! Сердечная зазнобушка! – сказала она, рассматривая ладонь поданной ей руки. – Небось, отгадала.

– Отгадала!.. Ну, теперь таиться мне перед тобою нечего. Дело вот в чем: ты должна отнести вот это (Твардовский подал ей запечатанное письмо) в дом пана Станислава Порая и отдать прямо в руки воспитанницы его, Ангелики.

– Ну, трудненько мне будет это сделать, – отвечала Кахна. – Скорее взялась бы я доставить письмо фрейлинам старой королевы, чем пани Ангелике. Горда, горда, что твоя королева; чай и не подпустит к себе, да еще, пожалуй, проводит так с лестницы, что и костей потом не пересчитаешь. Впрочем, попытаться, пожалуй, я попытаюсь.

– Не бойся; ручаюсь тебе за успех; шепни только, что послана от меня. Но смотри, чтоб тебя никто не видел, кроме нее, чтоб никто не знал о твоем визите.

– Будь спокоен, не в первый раз мне исполнять такие просьбы. Бывали и мы молоды, знаем, как повести дело. Теперь только под старость вырос у меня горб; а было время, посмотрел бы ты на Кахну, молодую и пригожую. Теперь под старость пришлось помогать людям – и то слава Богу; сама не пью, зато смотрю, как другие пьют. Нечего хвастать, а спроси всех, другой Кахны не найдешь не только во всем Кракове, да и в целой Польше. Знают меня и не брезгуют безобразною старухой: не один паныч поцеловал меня за добрую весточку. Будь спокоен, отдам письмо панне Ангелике или не будь я Кахна!

– Только, ради Бога, будь осторожна с ней; ты знаешь, какая она гордая, – говорил Твардовский.

– Знаю, знаю, будь спокоен. Ведь птичку узнают по перьям, а человека по взгляду; наши сестры везде одинаковы, хоть снаружи и разнятся, как простое яйцо от свяченого, а разбей яичко – внутри все одно, что у крашеного, что у некрашеного.

– Ладно, пани, ладно; ну, отправляйся же с Богом!

XXVII

О том, какой был ответ панны Ангелики

Можно себе представить, с каким нетерпением ожидал Твардовский возвращения своей посланницы. На другой день на лестнице послышалась тяжелая походка Кахны; слуги не хотели было впустить ее, и Кахна завязала с ними ссору, которая, Бог знает, чем бы кончилась для нее, если б на крик, брань и угрозы ее не вышел сам Твардовский.

Когда Твардовский проводил ее к себе в комнаты, Кахна уселась на скамье и, отдохнув немного, принялась развязывать грязный сверток, вынутый из‑за пазухи. В свертке лежало письмо, которое она с торжествующим видом подала Твардовскому.

Ангелика соглашалась на предложение Твардовского с единственным условием – тотчас же по отъезде из дому обвенчаться с нею. Из письма Ангелики можно было заметить, что только одна страстная любовь, какую она чувствовала к Твардовскому, могла дать ей решимость на такое смелое предприятие. В самом же деле, любви тут не было ни на грош: богатство и слава Твардовского была причиною этой решимости.

Не помня себя от радости, Твардовский бросил старой Кахне кису с деньгами.

– Дай Бог тебе всякого счастья, – говорила старуха, пряча кису под фартук, – ты достоин его. Другой вот на твоем месте, пожалуй, еще побранил бы старуху, чтоб дать за работу поменьше, видала я таких молодцов, ей‑Богу, видала. Ну уж, присмотрелась я, какая красавица твоя суженая! А уж горда‑то, горда‑то, как лебедь. Ой, чтоб не было из этого худа! Плохо то счастье, когда придется просить его, да становиться перед ним на колени.

Простившись с Кахною, Твардовский пошел в свои покои, где уже застал монаха Бернардина; лицо его было закрыто капюшоном.

– Что угодно вашей милости, – сказал Бернардину Твардовский, – и как вы попали сюда?

– Я слышал, вы хотите венчаться, – отвечал монах. – Як вашим услугам; хоть сейчас готов обвенчать вас.

Сказав, он поднял капюшон, и перед изумленными глазами Твардовского явилось лукавое лицо беса.

– Ангелика согласна? – спросил он.

– Откуда ты знаешь об этом? – прервал его Твардовский.

– Об этом знает целый Краков, – отвечал бес. – Старая Кахна успела разболтать все дорогою.

– О! Попадись мне в руки эта старая ведьма! Я убью ее! – вскричал Твардовский, выбегая из комнаты. – Она погубит меня своим языком. До субботы еще два дня.

Но Кахна уже успела убраться подобру‑поздорову. Твардовский послал за ней в погоню своих слуг, но те не сыскали ее. Кахна зашла в ближний шинок, где застала нескольких дзядов и на радостях принялась с ними пить. Это ее спасло. Твардовский был в отчаянии.

– Не бойся, – отвечал ему дьявол, – эти вести, по всей вероятности, не дойдут до пана Станислава, а Ангелика сдержит свое слово. Желаю только, чтобы счастье, о котором ты мечтаешь, осуществилось, что – между нами будь сказано – очень сомнительно. Что касается собственно до меня, то я жалею о тебе. Но дело сделано, и прошедшего не воротить. Если идешь к венцу, бери меня в священники: я готов.

– Оставь меня одного, сатана… Vade retro! Я теперь так занят приготовлениями, что не имею свободной минуты.

– Я помогу тебе.

– Поможешь увезти ее? Пожалуй, ты подержишь лошадей и потом проводишь Ангелику к каплице… Теперь же – убирайся.

Дьявол исчез, а Твардовский принялся за распоряжения. Он разослал всех своих слуг за покупками, даже два дьявола отправлены были им за море для покупки каких‑то богатых свадебных уборов. Такая суматоха и деятельность продолжалась в доме Твардовского до самой вечерни первой субботы, в которую было назначено увезти Ангелику.

XXVIII

Как Твардовский женился, и что произошло на свадьбе

Двухместная, богато убранная коляска, запряженная четвернею статных коней, стояла перед церковью Богородицы. Карие кони, в богатых шорах, потряхивали длинными гривами и рыли копытами землю. На козлах сидел усатый возница в черной ливрее; два конных вершника сопровождали экипаж. Мужчина высокого роста, в шляпе с черными перьями, закутанный в широкий черный плащ, стоял у дверец. В движениях его заметно было нетерпение. Он то прохаживался около коляски, то заглядывал в церковь, ожидая окончания вечерни.

Читатели, без сомнения, отгадали в нем нашего героя. Уже смеркалось, и последние лучи солнца обливали золотом узорчатые шпицы колокольни. В церкви трезвонили. Толпы дзядов и баб толкались на паперти, визгливыми голосами пели молитвы и просили подаяния. Вокруг церкви стояло множество экипажей, но ни один из них красотою убранства не мог сравниться с коляской Твардовского, хотя черные ливреи кучера и лакеев скорее напоминали погребальную колесницу, нежели свадебный экипаж.

Наконец вечерня отошла, и народ густыми толпами повалил из церкви. Твардовский вмешался в толпу, высматривая ту, которую ждал с таким нетерпением. Толпа не один раз оттесняла его, не один раз рисковал он потерять из виду Ангелику. Несколько раз, обманутый сходством или одеждою, подходил он к незнакомым дамам и за смелость свою получал не совсем любезные замечания. Наконец толпа стала редеть, и из церкви поодиночке выходили запоздавшие богомольцы. Между ними Твардовский увидел и Ангелику. Прелестное лицо ее сияло невозмутимым спокойствием. Робко приблизился к ней Твардовский, остановил ее за длинный рукав платья и шепнул: "Все готово!"