Твардовский

Кое‑где слепые гусляры играли колдуньям песни и танцы; в другом месте пили, ели; другие сидели вокруг разложенного огня подле кустарников и вели шумную беседу.

Ко всему этому присматривался и прислушивался с любопытством Твардовский. Грустные мысли и чувства волновали его душу.

Вдруг почувствовал он, кто‑то ударил его по плечу, и в то же время отозвался знакомый ему голос – голос Мефистофеля, – его демона.

– Я знал, что найду тебя здесь.

– Как мог ты отыскать и увидеть меня? – спросил его удивленный Твардовский.

– По обыкновению, я шел за тобою вслед.

– По обыкновению, говоришь ты?

– Да, по обыкновению.

– Так ты следишь за мной, как за своим невольником?

– Не как за невольником, извини, но как мать за сыном.

– Спасибо за сравнение, но, признаюсь, я не желал бы быть для тебя ни тем ни другим.

И замолчали оба.

– Зачем же не хочешь ты разделить с нами веселья? – спросил бес.

– Веселиться не люблю, – отвечал серьезно Твардовский, – а выучиться тут мне нечему.

– Все у тебя в голове ученье! Долго ли будет портить твой мозг эта наука, Твардовский? Разве человек только и должен думать, что об ученье?

– Что ж бы я стал делать тут? Полезным здесь я быть не могу…

– Разве всегда человек должен думать об услуге и пользе? – возразил дьявол.

– Чего ж ты требуешь от меня?

– Чтоб ты гулял и веселился с нами и пользовался бы жизнью, покуда она твоя.

– Пользоваться жизнью? – повторил смеясь Твардовский. – Для этого мне не нужны Лысая Гора и ваше общество.

– Но ты также мало пользуешься ею и в людях.

– Для этого не пришла еще пора, – отвечал Твардовский. – Благоразумный человек должен удалять от себя удовольствия жизни, покуда не узнает свет совершенно.

– А когда захочет пользоваться удовольствиями, то будет уже поздно, – шепнул дьявол.

Эта мысль заставила Твардовского задуматься.

– Такой человек, как я, – сказал он, собравшись с мыслями, – исполнит все, чего ни пожелает.

Вместо ответа дьявол захохотал.

Между тем шабаш подходил к концу. Не дожидаясь пения петухов, многие ведьмы оставили Лысую Гору. Мало‑помалу гасли огни, пустела гора; в воздухе раздавался свист от улетавших чудовищ и ведьм. Раздался бой церковных часов, и вслед затем запел первый петух в ближнем селении.

Твардовский возвратился в Быдгощ и разбудил Матюшу, спавшего крепким сном.

XVIII

Как Твардовский помолодил бурмистра Сломку

Было еще очень рано, как кто‑то постучался к Твардовскому. После воздушной поездки своей на Лысую Гору Твардовский не мог сомкнуть глаз. Он сидел за столом, печальный, задумчивый. Мысли и чувства, одни другим противоположнее, волновали его.

Вошедший был тот самый бурмистр, которому Твардовский советовал курить порошками из мертвых зубов. Средство это, как известно уже читателю, не помогло бедному бурмистру, потому что в доме его вместо злых духов проказничали возлюбленные почтенной пани бурмистровой. Не было ничего мудреного в этом обстоятельстве: бурмистр был стар, а жена его молода. Крайности не всегда сходятся. Догадался об этом наконец сам бурмистр и повел речь свою таким образом:

– Sapientissime! Знаю теперь, что делается у меня в доме, – проказит моя жена. Если хочешь поправить беду, то молоди меня или ее сделай старухою. Лучше, однако ж, если б ты выбрал первое; недаром говорит пословица: седина в бороду, а бес в ребро; старую печку дьявол топит. Как помолодею, то если жена и не станет любить, то, по крайней мере, ее приятели будут меня бояться. Знаю я, что для тебя нет ничего невозможного; исполни же мою просьбу, ради Бога.

– Не так‑то легко исполнить твою просьбу, – отвечал серьезно Твардовский. – Сделать из старика молодого – не шутка. На это нужно много времени, много трудов, много издержек.

– Не буду жалеть никаких издержек, – отвечал бурмистр, – заложу все имущество свое, чтоб достигнуть цели, чтоб сделаться молодым… Какого же рода издержки могут быть в таком случае? – спросил он Твардовского, почесывая свою лысину.

– Значительные издержки, – отвечал Твардовский. – Для этого надо мне редких и дорогих зелий, заморских мазей; одно приготовление лекарства отнимет год времени.

– Год! – вскричал изумленный бурмистр.

– Лучше помолодеть через год, чем никогда, – заметил Твардовский.

– Правда; но я могу и не дожить до такого счастия. Год – не шутка, особенно для таких стариков, как я.

– Кроме того, мне надобно приискать помощника, к которому бы я имел полное доверие. На первый раз попробую взять моего слугу. Ты должен разгласить везде, что оставляешь город. Никто не должен знать ни о твоем намерении, ни о твоем местопребывании. Между тем мы отыщем для себя где‑нибудь подальше квартиру и там примемся за дело. Предваряю: если дорога тебе жизнь, то ты должен хранить все в тайне и быть немым, как камень.

– Буду нем, как гроб, – сказал, низко поклонившись, бурмистр. – В городе разглашу всем о поездке своей в Вильну для покупки кож, куда я не раз ездил. Квартиру наймем себе где‑нибудь в отдаленном предместье; я сам поищу ее, а покуда эти деньги удовлетворят нашим первым нуждам.

И, говоря так, бурмистр положил на стол набитую деньгами кису.

– Ну, теперь прощай. Хлопочи о квартире и не являйся ко мне раньше, чем через несколько месяцев. Это время мне также необходимо для приготовлений.

По уходу обрадованного бурмистра, Твардовский сказал сам себе:

– Невелика беда, если не удастся мой опыт над этим глупым стариком. Попробую… Эй, Матюша!

Явился заспанный Матюша.

– Знаю твою преданность ко мне и потому хочу употребить тебя для одного важного дела. То, что ты узнаешь, может тебе со временем пригодиться. Во всяком случае, ты дашь мне новое доказательство твоего усердия и преданности.

– Слушаю и исполню все, что ты прикажешь.

– Дело идет о том, чтоб из старика сделать молодого.

– Молодого?.. Как же ты это сделаешь? – спросил Матюша, почесывая в голове.

– Сделаю, как умею, и ты будешь помогать мне. С завтрашнего дня мы примемся отыскивать все нужные к тому зелья, начнем приготовлять спирты и мази.

– Слушаю.

И в самом деле, на другой день Твардовский с Матюшею, одетые пустынниками, отправились отыскивать зелья. Длинный ряд названий этих трав был записан Твардовским на бумаге. Больших трудов стоило им собирать их. Одни травы надлежало искать при месячном свете или в полнолуние, другие на свежей росе, до восхода солнца; одни в цвету, другие в семенах, а некоторые – завядшими. Еще больших хлопот стоило сбережение их.

За другими материалами Твардовский должен был посылать Матюшу далеко. Матюша отыскал и купил ему какаовых орехов, носорожьих клыков, частичек мумии и много других редких вещей, за которые заплатил дорого.

Твардовскому необходимы были также члены многих редких зверей, обитающих в отдаленных странах света. С великими усилиями и не без помощи дьявольской достал их Твардовский. В числе многих других предметов достал Твардовский и воды, имевшей свойство молодить. На неприступной горе бил один из семи ключей этой чародейственной воды, и оттуда‑то с опасностью собственной жизни начерпал ее Твардовский.

Наконец Твардовский дал знать бурмистру, что все готово и можно приступить к тяжелой работе. Бурмистр, по обещанию, уже собирался в дальний путь, простился с женою и поручил брату управление домом и лавкою и ночью, тайком, перешел в новое свое жилище.

В первую ночь на новолуние принялся Твардовский за работу. Прежде всего он усыпил бурмистра снотворным зельем, положил его, сонного, в огромный котел и варил под напев чародейственных песен, потом вынул из котла, натирал мазями и кропил чудесной водою.

Тяжких трудов стоила работа Твардовскому, и только твердость его и присутствие духа могли помочь ему выдержать ее. Много опытности дал ему этот труд. Твардовский не унывал, предвидя близкий конец. Во все время страшного процесса, которому подвергнуто было дряхлое тело бурмистра, душа его, вынутая из тела, заключена была в крепко запечатанной и осмоленной банке. Потом, когда помолодело и посвежело дряхлое тело, Твардовский вдунул в него душу, и тогда уже в нем начали показываться признаки насильственно изгнанной жизни. Едва заметно забился пульс; кровь прыснула в сухие жилы; встрепенулось сердце и ударило в легкие; лицо начало оживляться румянцем; тяжелый вздох потряс свежую, молодую грудь, зашевелились уста, залепетал язык, раскрылись глаза и блеснули всей яркостью и всей силою очей влюбленного юноши…