Рыцари

— Благодарю вас, — ответил он, учтиво наклонив голову. Свой мокрый от дождя плащ он отдал Лину, но с кожаной папкой не расстался.

Глориана пошла на кухню, где вынула из шкафа тарелки и вилки: она была уверена, что профессор не захочет есть руками, как это обычно делала по привычке она сама. Лин вытряхнул содержимое пакетов на большое блюдо. Еще, горячую еду приправили солодовым уксусом.

Лишь присев к столу, профессор Стайнбет выпустил наконец из рук свою папку, пристроив ее аккуратненько на пол возле своих ног. Хотя друг Кирквуда говорил чрезвычайно мало и всегда с неизменной вежливостью, Глориане было как-то не по себе. Она не спускала глаз с его черной кожаной папки, в то время как сам профессор не отводил от нее внимательного взгляда. Пару раз она оглянулась на Лина, но не решилась спросить его, кто же такой этот профессор.

Когда наконец с едой было покончено, Лин достал из холодильника бутылочку вина. Все расположились у огня. Лин стоял, по привычке опершись рукой на камин. Глориана устроилась в кожаном кресле Джанет, а профессор присел на небольшой диванчик, положив на колени свою папку.

— Профессор Стайнбет — крупнейший специалист в области литературы средневековья, — пояснил Лин, и грустная улыбка скользнула по его губам. — Кстати, мне очень нравится твоя новая прическа, Глориана. Думаю, это была идея Джанет?

Лин затронул два совершенно разных предмета, и Глориане понадобилось некоторое время, чтобы привести в порядок свои мысли.

— Да, — проговорила она наконец, опустив глаза. — Это Джанет посоветовала мне постричься. — Глориана обернулась к сидящему на диване профессору, теряясь в догадках: что ему уже о ней известно? — Я немного знакома с литературой средневековья, — смущенно сказала она.

Профессор улыбнулся и, в его серых глазах зажегся огонек, а щеки порозовели.

— Мне так и сказали.

Глориана вновь украдкой взглянула на Лина, но он сидел с непроницаемым лицом. Она улыбнулась Стайнбету.

— Да? А что же вам еще рассказали обо мне, профессор?

— Прошу вас, называйте меня Артуром, — отозвался он.

— Хорошо, Артур, — продолжила Глориана. Как она заметила, люди двадцатого века держались друг с другом куда свободнее, чем все, кого она знала в тринадцатом столетии.

— Пожалуйста, ответьте мне, о чем Лин… м-м… мистер Кирквуд… рассказал вам?

Артур покраснел, машинально расстегнул воротничок рубашки и бросил короткий взгляд на Лина, будто спрашивая у того разрешения.

— Он сказал мне, что вы совершили путешествие во времени.

Глориана нервно сжала руки и посмотрела на Лина, но тот благоразумно отвернулся.

— Понятно, — ответила Глориана. — И вы ему верите?

Артур помолчал, потом вздохнул.

— Кажется, да, — признался он.

— Я допустил некоторую вольность, без спроса послав профессору Стайнбету твое платье, — перебил Лин. — То самое, в котором ты была, когда я нашел тебя среди развалин Кенбрук-Холла. Артур был тогда в Оксфорде, он работал над статьей для научного журнала.

Профессор откашлялся, чувствуя себя несколько неловко. — Я внимательно осмотрел наряд, — сказал он. — И обнаружил, что на ткани нет ни единого шва и что фасон довольно старомоден, даже по историческим стандартам.

Глориана молча кивнула, боясь разговором еще больше выдать себя.

— Артур хочет сказать, — снова вступил в разговор Лин, ходя взад-вперед перед камином, сложив руки за спиной, — то есть он уже сказал, даже не сказал, а выпалил на одном дыхании, что ткань окрашена и соткана так, как вот уже, по крайней мере, три столетия никто на всем свете не делает.

Глориана приподняла брови, жестом предлагая Лину продолжить.

— Откуда у вас это платье, мисс Сент-Грегори? — спросил профессор, и в его голосе послышались нотки нетерпения.

— Это платье выткали и окрасили для меня в замке Хэдлей, оно сделано из шерсти овец Гарета Сент-Грегори.

Наступила тишина, нарушаемая только потрескиванием поленьев в камине, тиканьем часов да заунывной песней ветра за окном.

Наконец профессор пошевелился. Дрожащими руками он открыл лежащую на коленях папку. Долгое время он молча смотрел на Лина, прежде чем вновь обернулся к Глориане.

— Взгляните на это, — предложил он низким, хриплым, срывающимся голосом. С этими словами он достал манускрипт — пожелтевшие от времени листы пергамента — и протянул его Глориане.

Она бережно взяла манускрипт. Какое-то странное чувство охватило ее, холодок ожидания пробежал по спине.

— Эксперты всего мира изучали эту рукопись, — с благоговением сообщил ей Артур Стайнбет. — Многие полагают, что она была сделана еще в средние века, но ни у кого нет полной уверенности. Может быть, это лишь более поздняя, хотя и очень хорошая копия. Мне бы хотелось узнать ваше мнение.

Глориана перевернула первый лист. На нем были изображены ангелы. Рисунок выцвел от времени, но не потерял изящества и красоты. Когда она прочла первое предложение, написанное на причудливой смеси французского, латыни и староанглийского, на глазах ее выступили слезы.

Да, манускрипт был подлинным.

Здесь изложена история рода Сент-Грегори…

Глориана не сразу решилась заговорить. Она никак не могла понять, почему Стайнбет и Другие ученые не смогли разобрать письмена. Для нее буквы и слова были столь же понятны, как если бы она начертала их собственной рукой.

— Это семейная хроника, — сказала она, едва справляясь с захлестнувшими ее чувствами. Все здесь, думала она с радостью и в то же время с глубочайшей печалью. Судьба Дэйна, а значит, и моя собственная судьба. Жизнь Эдварда, Гарета, Элейны…

Лин подошел к Глориане и положил руки ей на плечи. Он всегда знал, когда она нуждается в утешении.

— Артур надеялся, что ты сможешь прочесть манускрипт и сделать для него перевод, — сказал он мягко.

Глориана кивнула в знак согласия и закусила губу, прижимая к груди тяжелую папку пергаментных страниц. В манускрипте может рассказываться не только о ее прошлом, но и о будущем. Она была согласна на что угодно, лишь бы иметь возможность прочесть рукопись, разобрать полустертые, выцветшие буквы.

Лин убрал со стола, протер его влажной тряпкой. Когда поверхность высохла, на стол была постелена чистая скатерть. Из кармана пальто он достал маленький прямоугольный аппарат. Он назвал его диктофоном и пояснил Глориане его назначение. Вместе с диктофоном он извлек из пальто несколько чистых кассет, и принялся показывать Глориане, как их вставлять и вынимать. Она почти не слушала его, так ей хотелось поскорее приступить к чтению!

Наконец Лин и его друг нехотя поднялись и, попрощавшись, ушли.

Глориана не смогла даже подняться, чтобы закрыть за ними дверь. Она была полна ожиданий, надежд и тревог. Нажав на диктофоне нужную кнопку, она начала читать вслух. Сначала Глориана читала медленно, дрожащим голосом, но потом голос ее окреп.

Документ был написан прямым потомком Дэйна. Размышляя над этим, Глориана прикоснулась пальцами к своему животу. Ей думалось, сумеет ли она найти обратную дорогу домой, в тринадцатый век, чтобы тот ребенок, которого она носила у себя под сердцем, мог связать Дэйна с человеком, записавшим семейную хронику рода Сент-Грегори, книгу, которую она сейчас держала в руках.

Всю ночь Глориана читала, прерываясь только для того, чтобы перевернуть или поставить новую кассету. Потом, услышав свой голос, записанный на пленку, она не могла не удивиться, до чего спокойно он звучал. На самом же деле, разбирая витиеватые буквы, она то смеялась, то плакала.

Дойдя до описания своего исчезновения, она мысленно приготовилась к самому худшему. Глориана не удивилась, прочитав, что все посчитали ее колдуньей. В дальнейшем о ней упоминалось, как о Кенбрукской ведьме. События сменяли одно другое, складываясь в причудливый рисунок, как стеклышки в калейдоскопе. Глориана будто сама вновь перенеслась в тринадцатый век — так живо описывал автор все происшедшее. Но вот Глориана помрачнела. Она узнала, что Эдвард несколько раз нападал на Дэйна, обвиняя его в исчезновении Глорианы. Он считал, что Дэйн убил свою жену, чтобы жениться на Мариетте де Тройе. Однажды ночью Эдвард с оружием набросился на Дэйна, и тот, думая, что на него напал грабитель, зарубил мечом своего младшего брата.