Страница 25 из 54
– Пан Комаровский забывает об одном важном обстоятельстве, – поднялся Юрий Казановский, младший отпрыск знаменитого в речи Посполитой шляхетского рода. – Если мы отойдем к Корсуню, то Хмельницкий ворвется на Украйну и заполыхает весь край. К нему тогда ежедневно будет присоединяться не сто, двести или даже тысяча холопов, а десятки тысяч! Если у него их сейчас пятнадцать тысяч, то под Корсунем будет уже сто тысяч!
Разгорелась дискуссия, большинство участников совета поддерживали Комаровского, но все соглашались, что есть резон и в словах Казановского.
Два полковника, сидевшие рядом в заднем ряду не принимали участия в диспуте, о чем‑то сосредоточенно думая. Один из них, Михал Хмелецкий, лет около сорока на вид, время от времени поглаживал рукой пшеничные усы, безучастно уставившись в пол перед собой. Его продолговатое худощавое лицо сохраняло бесстрастное выражение, но собравшийся морщинами лоб выдавал напряженную работу мысли. Это его посылал коронный гетман для переговоров к Хмельницкому, когда тот еще был на Сечи. Хмелецкие и Хмельницкие находились между собой в отдаленном родстве, но Михал был знаком с Богданом Зиновием еще со времен похода под Смоленск. Хмелецкий знал об обидах и унижениях, которые Богдан претерпел от Чаплинского и искренне сочувствовал ему. Первая победа, одержанная Хмельницким под Желтыми Водами, показала Хмелецкому, что у его дальнего родича весьма серьезные намерения.
– Чем черт не шутит, – думал он. – Хмель вполне может одолеть и обоих гетманов.
О том же размышлял и его приятель Ян Мрозовицкий, моложе его лет на пять. Он был родом из застянковой шляхты, не отличавшейся знатностью. В далекой юности он побывал на Запорожье, ходил под началом наказного гетмана Богдана Хмельницкого в поход на Константинополь и среди запорожцев у него было побратимов едва ли не половина Сечи, в том числе Иван Богун и Данила Нечай. Отличаясь удалью и отвагой, Мрозовицкий позднее выдвинулся на службе у коронного гетмана Конецпольского и незадолго до его кончины, возглавил, как и Хмелецкий, хоругвь польских драгун. Правда, служили в ней преимущественно малороссияне, которым уже более полугода не выплачивалось жалованье. У своих подчиненных лихой полковник пользовался непререкаемым авторитетом, заботился о своих людях и никому не давал их в обиду. Между собой они именовали его не Мрозовицкий, а Морозенко – прозвищем полученным еще в бытность его на Запорожье. Сейчас он сидел рядом с Хмелецким, склонив красивую голову с темно‑русой высоко подбритой чупрыной и думы его были созвучны мыслям своего товарища. Оба полковника хорошо знали настроения своих подчиненных, которые едва ли не открыто заявляли, что воевать со своими братьями‑запорожцами не будут.
Наконец, споры прекратились. Грузно поднявшись из‑за стола, коронный гетман обвел присутствующих тяжелым взглядом, требуя тишины. За последние несколько часов краковский каштелян, казалось, постарел на десяток лет. Глаза его налились кровью, одутловатые щеки еще больше обвисли.
Дождавшись тишины, Потоцкий сказал:
– Гнусная измена привела к гибели нашего передового отряда. Подлый враг торжествует победу. Но проиграть одно сражение – еще не значит проиграть войну. Сейчас мы должны отбросить все личное и думать о благе Отчизны. Враг стоит у ворот Речи Посполитой, враг коварный и сильный. Став у Корсуня, мы преградим ему путь на Волынь и Полесье, там к нам присоединится князь Иеремия и другие воеводы. Пан Комаровский прав у нас превосходство в артиллерии и мы должны его использовать.
Запорожский гетман простоял у Княжьих Байраков двое суток. Захваченных в плен поляков отдали Тугай‑бею, ему же достался и обоз. Среди пленных шляхтичей, оказавшихся в руках татар, гетман случайно увидел какого‑то шляхтича, в котором признал Ивана Выговского. Род Выговских был в дальнем родстве с Хмельницкими и даже носил один и тот же герб. Богдан раньше знал Выговского, как писаря при Шемберге и, выкупив его у Тугай‑бея, поручил вести дела в своей канцелярии. Петр Дорошенко к писарскому делу был равнодушен, рвался в бой и Хмельницкий решил назначить его сотником, освободив от писарских обязанностей.
На другой день казаки похоронили убитых, как обычно в братской могиле, возведя высокий курган. Церковную службу по погибшим не справляли, так как в запорожском войске не было священника.
После Княжьих Байраков запорожская артиллерия пополнилась пятнадцатью средними кулевринами, которые перемещались на двухколесных лафетах с помощью одной лошади. Таким образом, под командой обозного оказалось порядка сорока орудий, но гетман знал, что Потоцкий и Калиновский располагают гораздо большим количеством пушек, из которых почти все – кулеврины на конной тяге.
Можно было продолжать движение дальше, но Хмельницкий получил известие, что на соединение с ним спешит из Подолии Максим Кривонос и решил его подождать. Старые приятели встретились радостно и было чему радоваться – Кривонос привел с собой почти десятитысячное войско. Правда, у большей части вновь прибывшие имелись только косы и вилы, но их, как смогли, довооружили трофейным оружием.
Крестьянскую армию гетман не стал делить на полки, оставив начальствовать над ней произведенного в полковники Кривоноса, который уже сам назначил сотников и десятников. Было у крестьянской армии и свое знамя – красный крест на белом фоне с красной окантовкой.
От Княжьих Байраков объединенное войско двинулось в направлении Чигирина. Хмельницкий уже вынашивал мысли о том, как он пленит Чаплинского и, наслаждаясь своей местью, прикажет нарезать из его шкуры ремней, но в это время к нему поступили сведения о том, что Потоцкий и Калиновский со всеми своими силами отходят к Корсуню.
Гетман созвал раду. Кривонос, Кречовский, Дженджелей, Богун, Нечай, Чарнота и другие полковники были единодушны в своем мнении – настичь обоих гетманов под Корсунем и навязать им генеральное сражение. Тугай‑бей придерживался того же мнения, рассчитывая поживиться за счет богатого польского обоза.
Понимая, что это единственно правильное решение, Хмельницкий, скрепя сердце, вынужден был согласиться. Но нелегко ему было отказаться от мысли отложить встречу со своим заклятым врагом. Богдан беспокоился и о том, что Чаплинский может удрать в Лубны или скрыться в Малой Польше, поэтому действовать надо было быстро.
Вдруг ему в голову пришла удачная, как ему показалось, мысль и он крикнул джуре, чтобы к нему срочно вызвали Дорошенко.
Когда высокий широкоплечий юнак вошел в шатер и, сняв шапку поклонился гетману, Хмельницкий подошел к нему и, внимательно глядя в глаза, сказал:
– Петро, ты после смерти отца, моего старинного друга, всегда был для меня, как родной сын.
Щеки Дорошенко вспыхнули румянцем и он с чувством ответил:
– Спасибо, батько, я это знаю.
Положив ему руку на плечо, гетман мягко сказал:
– Выполни мою просьбу сынок. Я хочу тебе поручить одно очень личное дело. Видит Бог, хотел я сам его довести до конца, да приходится менять планы. Возьми себе тысячу казаков, со всех полков и, что есть духу, скачи в Чигирин. Коней у нас сейчас достаточно, а я скажу Ганже, чтобы он помог тебе отобрать хороших конников. В Чигирине первым делом отыщи Чаплинского и на аркане приведи ко мне! Только приведи живым! Но имей в виду – к Чигирину может подойти князь Ярема. С ним в бой не вступай, а отходи на соединение с нашими главными силами. Да, еще проследи, чтобы с головы пани Чаплинской и волос не упал.
Казак молча поклонился в пояс гетману:
– Сегодня же и отправлюсь в путь, не сомневайся, батько.
Хмельницкий обнял его и шепнул на ухо:
– Заодно, может, и об Оксане разузнаешь, как она там.
Петр залился румянцем, еще раз поклонился гетману и вышел из шатра.
Отступая в спешном порядке к Корсуню, коронный и польный гетманы, перейдя речку Рось, остановились примерно в миле за ним, у Стеблева, где и приступили к оборудованию лагеря. Выбранная позиция была достаточно сильной, так как здесь уже были какие‑то древние укрепления. Сюда могли подойти и подкрепления от местных магнатов, наконец осознавших всю опасность создавшегося положения и стягивающихся со своими надворными командами к гетманам. Потоцкий и Калиновский, несколько уступая Хмельницкому в живой силе, превосходили его более чем в два раза артиллерией. Расположив пушки на валах лагеря, гетманы были готовы выдержать даже продолжительную осаду, тем более, что Потоцкий получил известие, будто князь Иеремия Вишневецкий с шеститысячным войском уже выступил из Лубен.