Дьявол

Так, значит… у Альмеры был доступ к его камере. Она вошла, когда он спал, и оставила поднос с завтраком. Он задумался: она, наверное, смотрела на него, спящего на жестком матрасе, и взор ее просветлел от увиденного. Ей не захотелось будить его. Единственное в жизни, на что он мог с уверенностью рассчитывать, была преданность Альмеры. Он стал перебирать пальцами серьгу. Бесспорно, раз у Альмеры были ключи от его темницы, он мог совершить побег. Но, жуя хрустящий хлеб и запивая его крепким кофе, он понял, как глупо это было бы с его стороны. Побег от чего? Он был невиновен в смерти Мэри; его освобождение было делом каких‑нибудь часов. У него же есть друзья в Тринидаде, которые уже пытаются доказать его невиновность. Джихью и Элфинстон к тому времени уже были проинформированы о его проблеме и прилагали все усилия к его освобождению. Был ещеТим. И леди Мэри! А она – друг? Это было неясно, но если б не она, он по‑прежнему сидел бы в этой дьявольской клетке, как пойманное живьем дикое животное. Леди Мэри должна быть его другом, несмотря ни на что. И скудные удобства его камеры, и завтрак, и оставленное Альмерой украшение – все свидетельствовало о ее влиянии на вздорного сэра Бэзила.

По‑волчьи расправившись с едой, он почувствовал себя лучше. Он снял с себя штаны и рубашку и начал мыться водой из ведра и небольшим кусочком мыла, которое нашел, потом расчесал свои мокрые кудри деревянным гребнем и, так как больше ничего не оставалось делать, стал ходить взад и вперед по камере, отсчитывая десять шагов в одном направлении и шесть в другом, пока наконец не насчитал несколько сотен. Устав от этого, несмотря на потребность в разминке после вчерашнего ползания и сидения в клетке, он подошел к двери камеры, положил локти на горизонтальные прутья и приподнялся, держась руками за вертикальные. Расстояние между прутьями было слишком мало, чтобы он мог просунуть голову, но тем не менее он увидел длинный, мрачный, выложенный камнем коридор с решетчатыми дверями, как и у него, в конце которого была открыта дверь, ведущая на свет. Никакого движения или звуков в коридоре не было: Рори был единственным заключенным. Жаль, ведь даже дыхание другого человека было бы приятным. Гробовая тишина камеры угнетала его. Чем бы ему заняться? Он повалялся на кровати, прежде чем встать; съел завтрак, умылся и причесался; ходил взад‑вперед по камере и пытался высунуться, как пантера; больше делать было нечего, и его охватила скука.

Рори никогда не оставался один и не любил одиночества; он всегда получал удовольствие от общения с другими. Можно сказать, что близость другого, мужчины или женщины, была ему необходима. Сейчас он остался один наедине со своими мыслями, которыми не с кем было поделиться. Черт! Он этого не вынесет. Ему необходимо было с кем‑то поговорить или хотя бы знать, что рядом кто‑то есть. Он сделал стремительный круг по камере, затем повалился на кровать, подпер щеки кулаками и уставился в пространство, стараясь справиться с беспокойством в мышцах, требовавших активности. Он с удовольствием бы опять заснул, но сон бежал его глаз. Черт! Что‑то должно произойти. Ему надо выбраться из этого места, стены давили на него. Дикий вопль подсознательного протеста родился у него в груди, но он подавил его. Это уж совсем было бы глупо. Если он хотел сделать свое пребывание невыносимым, он вновь, мог оказаться в клетке на площади. Какой бы одинокой ни казалась ему его камера, в ней было гораздо лучше, чем на растерзании у толпы, на виду у любопытных глаз и во власти враждебных рук, швырявших в него отбросами. Он попытался смириться со своим положением, но каждая минута заточения была похожа на час.

Прошло не менее нескольких часов, прежде чем он услышал желанные звуки – шаги по лестнице в конце коридора. Одним рывком он вскочил с кровати и уже вытягивал, как только мог дальше, шею, чтобы лучше разглядеть лестницу. Это была не Альмера. Атласные шлепанцы на высоких каблуках с пряжками, усыпанными бриллиантами, и кромка тафтяного одеяния, покрывавшего пену белых нижних юбок, никогда не принадлежали Альмере. Он подождал, пока ноги спустятся по ступеням, и увидел пышную, расширяющуюся книзу юбку, за которой последовала тонкая талия, затем полные груди, едва скрываемые корсажем, и молочная белизна рук. Наконец, розовая бледность лица и золотая копна кудряшек не оставляли никакого сомнения. Рори гадал, каким может быть результат этой встречи.

Внизу лестницы леди Мэри украдкой оглянулась, чтобы убедиться, что за ней никто не шел. Заметив просунутые сквозь решетку руки Рори, она подняла обе руки и помахала пальцами, потом приложила палец ко рту, чтобы он соблюдал тишину. Ее шлепанцы не производили никакого шума, когда она бежала по коридору, и когда она приблизилась к решеткам его камеры, то схватилась за прутья, чтобы удержать равновесие, а потом за руки Рори.

– Махаунд, черт бы тебя побрал, подлый мошенник. – Резкость ее слов не ослабила ее хватку. – Все‑таки перерезал глотку своей красавице, а? Что ж, она заслужила это. Обыкновенная шлюха, шлюхой и сдохла от рук одного из своих любовников.

Рори попытался освободиться от ее хватки, но она вцепилась изо всех сил. В то мгновение он был готов дать ей пощечину, забыв в гневе о том, как много зависело от ее расположения. Он подавил свой гнев.

– Я не виноват в смерти Мэри, миледи. Она была самой прекрасной женщиной, которую я когда‑либо знал, пусть содержательницей притона, но она была настоящей леди, даже великой леди. Вот кем она была. Поверь мне, не виноват я в ее смерти. И я благодарен тебе за то, что ты вытащила меня из той клетки. Здесь гораздо удобнее.

– И безопаснее тоже. – Злоба улетучилась из ее слов. – Ты наделал столько шуму и гаму. Половина мужчин города готовы тебе отомстить и требуют, чтобы тебя повесили, так что в клетке ты и лишнего дня не протянул бы. Тебя бы убили. – Руки ее просунулись сквозь прутья и обвили его шею. – Ох, Рори, презренный скандалист, как я тебя люблю. Как только я не пыталась убить эту любовь. Я проклинала тебя на чем свет стоит, а потом молила Бога, чтобы он вновь вернул мне тебя. Я так хотела тебя, что опустилась до общения с этим черномазым жеребцом миссис Фортескью, представив, что это был ты. Рори, Рори, Рори, что ж ты со мной сделал?

– Ничего, разок изнасиловал и все, о чем всегда сожалел. Если честно, ты трахалась из рук вон плохо, миледи. Пожалуй, хуже и не припомню. Вот почему я сожалею об этом.

– А я не сожалею. Никогда не сожалела. Ох, Рори, мой самый дорогой, будь у меня ключ, я б вошла к тебе в камеру прямо сейчас, и если б ты не изнасиловал меня, я б изнасиловала тебя. Но смогу ли я? Я‑то помню, как ты опозорился со мной недавно.

– Не по моей вине. – Ему снова было чем хвастать. – Ведьма из Мелроуза решила, что я должен принадлежать только ей, и навела на меня порчу, какую‑то африканскую мумбу‑юмбу, и я стал беспомощным со всеми женщинами, кроме нее.

– Так я и поверила!

– Придется поверить, потому что это правда, хотя я и сам бы не поверил, если б не испытал это на себе. Что ж, в таких делах клин клином вышибают, а обэ – самим обэ. Мне пришлось кишки себе поджарить, чтоб старик Гарри снова встал на ноги. Поэтому‑то и убили бедняжку Мэри Фортескью. Ведьма, которая навела на меня порчу, разделалась с ней. Это Мэри договорилась, чтобы меня исцелили, и ведьма узнала об этом. Вот и зарезала ее кухонным ножом, прибежала в город и распространила слух, что я убил бедняжку Мери. Она мне отомстила так.

Он просунул руки сквозь решетку и притянул Мэри к себе. Губы их встретились. Язык его протиснулся у нее между зубов, и так они стояли безмолвно, прильнув друг к другу, тихо постанывая и бормоча еле слышно нежности.

– У тебя есть ключ, Ясмин? – Голос его был искаженным, так как он всего лишь на дюйм оторвал свои губы от ее.

– В такой момент ты думаешь о ключах? – В ней быстро поднималась злость.

– Тише! Почему ты всегда понимаешь меня неверно? Я думал только, как избавиться от этих железных прутьев между нами.