Дьявол

– Вон! – била она кулаками по его груди. – Забирай свои манатки и убирайся вон. Будь ты проклят, проклят, проклят! Возвращайся к своей блуднице, этой миссис Фортескью, которая тебя так выжала, что ты и не мужик больше. Ох, я знаю все про твои визиты к ней в дом, знаю, ты пришел прямо от нее. Ничего удивительного, что ты импотент, безделушка, имитация мужчины. Как ты смеешь лезть из ее постели в мою, когда от тебя еще пахнет ее дешевыми духами, а вся твоя сила ушла на ее изнурительные проделки? Убирайся! – Острые ногти ее царапали ему грудь, а кулаки колотили куда придется.

Рори вырвался из ее яростных объятий и выскочил из кровати, схватив одежду и пытаясь одеться, одновременно парируя ее атаки.

– Возвращайся к своей шлюхе! – теперь она уже визжала. – Возвращайся к этой проститутке в ее вонючий дом. Она, наверно, знает разные штучки, как возбудить тебя. Если б я знала столько же, сколько она, у меня бы тоже получилось. Я скажу мужу, чтоб он закрыл ее. Я сожгу ее чертово заведение дотла. Я прикажу заковать ее в колодки и пытать каленым железом. Я…

– Утешься, Мери. – Рори наконец‑то нашел возможность вставить слово в ее тираду. – Полегче с угрозами в ее адрес. Зачем же плевать в собственный колодец? Не забывай, там Фаял. Он тебе еще понадобится, и довольно скоро, держу пари.

Она затихла, краска исчезла с ее лица.

– Фаял? Она тебе рассказывала про него? А ну ее к черту, эту лживую суку.

– Ей незачем было рассказывать мне про него. Это я прислал его ей.

– Я не это имела в виду…

– Если ты имела в виду, рассказала ли мне Мэри Фортескью про тебя с Фаялом, – то нет, слова здесь не нужны. Я своими глазами видел, как ты скакала на этом похотливом жеребце и как ты наслаждалась каждой минутой этой скачки.

– Ты дьявол! Ты шпионил за мной! Ты видел! Тем больше оснований у меня уничтожить эту женщину.

Он замотал головой, застегивая пуговицы на рубашке и повязывая галстук вокруг шеи.

– Ты никого не уничтожишь. Никого, слышишь? Ты не уничтожишь Мэри Фортескью, и ты не будешь мстить мне за то, что не является моей виной. Бог свидетель, мне так же, как и тебе, хотелось дать тебе то, чего ты так страстно желала. Со мной что‑то случилось, не знаю что, но, поверь мне, для меня это еще большее разочарование, чем для тебя. Но ты будешь держать язык за зубами, дорогуша. Говоришь, у тебя ревнивый муж. Так что жди благоприятного случая и смотри не проболтайся мужу, иначе, клянусь, он узнает про твои визиты к Фаялу. Твоей вины нет в том, что у нас сегодня ничего с тобой не получилось, это не значит, что ты мне не нравишься. Повторяю тебе, со мной что‑то произошло. А что, сам не знаю…

– Зато я знаю! Ты беспутный повеса, развратник, блядун, вот ты кто, милорд Саксский. Ты уже весь растратился раньше времени. Тебя истощили, высосали и лишили мужественности все эти гаремные потаскухи, на которых ты залезал, они выжали тебя, как лимон. Да ты точно сифилис подхватил от всех проституток, которых имел, а то еще хуже – поддался мавританскому пороку и так полюбил хорошеньких мальчиков, что ни одна женщина тебя возбудить не может. Что ж, возвращайся к своим педерастам. Видеть тебя больше не желаю. Никогда, никогда, никогда! Теперь уходи!

– Только после того, как увижусь с Альмерой и сыном.

Вдруг до нее дошло, что он по‑прежнему остается в ее власти. Она отступила от него, и отталкивающе хмурый вид ее сменился коварной улыбкой.

– Ты угрожал мне, Рори Махаунд. Потому что тебе удалось при потворстве этой суки Фортескью увидеть меня с Фаялом, ты думаешь – меня можно шантажировать. Ты грозился пойти к моему мужу, и, хотя я ненавижу этого полоумного старого пердуна, я не позволю, чтобы про меня снова распространяли сплетни. И теперь, Рори Махаунд, ты будешь держать язык за зубами, если хочешь еще увидеть Альмеру и это драгоценное отродье, которое ты называешь сыном. Я придушу ее шнурком и удавлю маленького ублюдка подушкой… Не думай, что я не посмею этого сделать, если про Фаяла узнают.

– Я помню Хуссейна. Ты способна на это.

– Можешь не сомневаться, – она погрозила ему кулаком.

– Но ты их не тронешь. Я тоже могу пригрозить. Если хоть пальцем тронешь кого‑либо из них, я сделаю хуже, чем подмочу твою репутацию. Я убью тебя. Ты достаточно хорошо меня знаешь, я способен на это. Да, я убью тебя, и, Бог свидетель, ни одна женщина не заслужила того, чтобы ее убили, больше, чем ты.

– Тогда договорились, милорд Саксский. – Кулаки ее разжались, и она поставила руки в боки.

Вдруг до нее дошло, что она стоит перед ним совершенно голая. Мэри схватила свое платье с раскиданных на кровати простыней и прикрылась им.

– Я не трону Альмеру с гаденышем. А ты держи язык за зубами.

– Договорились, миледи Клеверден. Мое молчание за их безопасность. Но прежде чем уйти, я увижусь с Альмерой и поговорю с ней.

– И предупредишь ее? О, нет! Ты уйдешь сейчас же, или я высуну голову в окно и закричу, что ты меня насилуешь. Караульный тут же прибежит на крик. Ты не увидишь ни Альмеры, ни ребенка.

Он подошел к двери маленькой гостиной. Откинул запор, который так и не понадобился, и, положив руку на ручку двери, обернулся, снял шляпу и, взмахнув ею, отвесил низкий поклон.

– Позвольте мне, миледи, поздравить вас. Вы, несомненно, самая непревзойденная распутница, с которой я когда‑либо имел несчастье встретиться.

Она отвесила ему такой же низкий и официальный реверанс, как и он.

– Позвольте мне, милорд, отплатить вам таким же комплиментом. Вы, несомненно, самый красивый мужчина, с которым я когда‑либо имела несчастье встретиться, и остаток жизни я проведу, сожалея о том, что вы не настоящий мужчина. Нет более презренного существа, чем то, которое ходит на двух ногах, между которыми мотается безвольная веревка. Прощайте, милорд Саксский, наши пути никогда больше не пересекутся.

– Ах, пересекутся. Просто должны. И когда это произойдет, берегитесь, миледи. Я покажу вам еще раз, что такое настоящий мужчина.

– Хвастун! – Было ее последним словом, перед тем как он закрыл дверь.

Глава XXXVII

Рори ехал шагом по пыльной Шарлотт‑стрит, которая теперь почти полностью погрузилась в предвечернюю тень. Его короткая вспышка гнева на леди Мэри обернулась злобой на самого себя. В конце концов, она, возможно, права. Неужели он растратил в распутных эксцессах казавшиеся неисчерпаемыми резервы своей силы? Неужели он, как обвиняла его Мэри, так часто изливал свою мужественность в любое приемлемое вместилище, оказавшееся под рукой, что совсем ничего не осталось? Неужели возможно, чтобы он, такой молодой, полностью спалил себя? Боже упаси! Неужели он превратился в оболочку, выжатый лимон, как она удачно выразилась, совершенно лишенный сока, который использовали и собираются выбросить на помойку? Нет, нет! С ним такого не может случиться, только не с ним.

Успокаивало его лишь одно, хотя утешительного в этом было мало. Он никогда, ну едва ли когда‑нибудь тратил свое семя на ужеподобных худых мальчиков с искусанными губами, которых было такое множество при мавританских дворах. Нет, черт возьми! В этом он невиновен, хотя не то чтобы совсем невиновен. Была же та оргия, в которой также участвовали Тим и Джихью. Но такие случаи были редки в его жизни, и уж тем более не были пристрастием или необходимостью. В конце концов, взгляните на Бабу и Мансура. Они увлекались этим время от времени для разнообразия – это вполне естественное занятие в Марокко, – однако их мужественность от этого не страдала. Рори был рад хоть этим уличить свою мучительницу в неправоте.

Возможно, продолжал он спорить с самим собой, не все еще потеряно. Он может дать себе зарок воздержания на некоторое время и посмотреть, пополнит ли полный отказ его пустые резервуары. Увы, несмотря на то, что его физические возможности казались парализованными, его страсть была по‑прежнему сильна.

С людной Шарлотт‑стрит он повернул коня в узкий переулок и понял, что направляется назад к дому Мэри Фортескью. Он, казалось, всегда искал у нее защиты. Чуть‑чуть не доехав до угла, он заметил, как из темной ниши появилась фигура. Это была женщина, целиком закутанная в темную одежду, в руках у нее был сверток. Когда он почти поравнялся с ней, она отбросила чадру, закрывавшую лицо. Он остановился, узнав знакомый жест, которым обычно мавританские женщины открывают свои лица.