Страница 10 из 103
Когда опустевшие тарелки убраны со стола, нам приходится остаться на местах и вытерпеть долгий урок хороших манер. С утра идет снег. Я никогда не видела снега, и мне очень хочется выйти на улицу и прогуляться в этой пьянящей белизне, ощутить настоящий зимний холод, поймать на кончик пальца снежинку… И слова миссис Найтуинг проходят мимо меня.
«Если вы не желаете, чтобы общество отнеслось к вам с пренебрежением и вас вычеркнули из списка визитеров в лучших домах…»
«Идя танцевать, вы никогда не должны просить джентльмена подержать ваш веер, букет или перчатки во время танца, если только вы не пришли на бал именно с этим джентльменом и он вам не родственник…»
Поскольку у меня нет знакомых джентльменов, кроме отца и брата, это меня не должно особо заботить. Впрочем, это ведь не совсем правда… Я знаю еще и Картика. Вот только едва ли нам доведется встретиться в лондонских бальных залах. Какие новости он мне принес? Надо было сбежать и найти его на обратном пути из церкви… Наверное, он считает меня очень глупой.
«Первыми в столовую должны входить леди высшего ранга. Хозяйка дома входит последней, следом за гостями…»
«Громко говорить или смеяться на улице — признак дурного воспитания…»
«…каких-либо взаимоотношений с мужчиной, который пьянствует, играет либо подвержен другим порокам, следует избегать любой ценой, иначе он может запятнать вашу репутацию…»
Мужчина, который пьянствует. Отец. Мне хочется прогнать эту мысль. Я вспоминаю его таким, каким видела в октябре, — с глазами, остекленевшими от опиума, с дрожащими руками… В тех немногих письмах, что я получила после нашей встречи от бабушки, она вообще не упомянула о его здоровье, о его пагубной привычке. Возможно, он исцелился? Станет ли он тем отцом, которого я помнила, веселым мужчиной с сияющими глазами и остроумием, заставляющим всех смеяться? Или же он останется тем отцом, которого я узнала после смерти матушки, — опустошенным человеком, который как будто и не замечает меня больше?
«Леди не могут покидать бальный зал без сопровождающего. Это может возбудить сплетни».
Снег скапливается снаружи на подоконнике, строя на нем крошечные холмистые деревушки. Белизна снега. Белизна наших перчаток. Белизна кожи Пиппы. Пиппа…
Они идут за тобой, Джемма…
Меня пробирает дрожь. Она не имеет никакого отношения к холоду, она связана с тем, чего я не знаю, с тем, что я боюсь узнать.
ГЛАВА 6
Все утренние неприятности забыты, как только нас наконец отпускают. Солнце, чистое и яркое, отражается в свежей белизне, рождая ослепительные искры. Младшие девочки визжат от восторга, когда влажный снег набирается в ботинки. Юная компания начинает лепить снеговика.
— Разве не замечательно? — вздыхает Фелисити.
Она получила возможность продемонстрировать всем свою новую лисью муфту и потому вполне счастлива. Энн преданно следует за ней, безуспешно пытаясь улыбаться. Снег для меня — настоящее чудо. Я хватаю пригоршню белизны и с удивлением обнаруживаю, что она пластична.
— Ой, из него можно лепить? — восклицаю я.
Фелисити смотрит на меня так, словно у меня внезапно выросла вторая голова.
— Да, конечно… — Тут она вдруг начинает понимать. — Ты что, никогда не видела снега?
Мне хочется упасть на спину и искупаться в этом белом сиянии, настолько меня переполняет радость. Я подношу снежный комок к губам. Он так похож на шарик взбитого заварного крема… но это просто безвкусный холод. Соприкоснувшись с теплом языка, снег тает. Я хихикаю, как последняя дурочка.
— Эй, давай-ка я тебе кое-что покажу, — говорит Фелисити.
Она набирает снега в обтянутые перчатками ладони и сжимает и крутит его, пока не получается крепкий шар, который она и демонстрирует мне:
— Видишь? Это снежок.
— Ага, — киваю я, совершенно ничего не понимая.
А Фелисити вдруг без предупреждения швыряет в меня этот спрессованный ком снега. Он с силой ударяется об рукав, и влажный фонтан холодных осколков летит мне в лицо и в волосы, а я недоуменно отфыркиваюсь.
— Разве снег не прекрасен? — говорит Фелисити.
Наверное, мне бы следовало рассердиться, но я вдруг обнаруживаю, что хохочу. Это действительно прекрасно. Я уже влюблена в снег, и мне хочется, чтобы он падал с небес вечно.
Энн, пыхтя и отдуваясь, наконец-то догоняет нас. Но, не успев подойти, поскальзывается и шлепается в большой сугроб с писком, заставляющим нас с Фелисити безжалостно расхохотаться.
— Вы бы, пожалуй, не так смеялись, если бы сами насквозь промокли, — ворчит Энн, весьма неграциозно поднимаясь на ноги.
— Да не будь ты такой занудой, — фыркает Фелисити. — Это же не конец света!
— У меня нет десяти пар чулок в запасе, как у тебя, — возражает Энн.
Это должно бы воззвать к нашему разуму, но вместо того вызывает скуку и раздражение.
— Ну, в таком случае не стану больше тебя беспокоить, — заявляет Фелисити. — Эй, Элизабет! Сесили!
С этими словами она убегает к другим девушкам, бросив нас мерзнуть вдвоем.
— Но у меня действительно нет склада запасной одежды, — говорит Энн, пытаясь оправдаться.
— Ты, похоже, уж слишком себя жалеешь.
— Я, кажется, вообще все говорю не так.
Моя полуденная снежная радость начинает угасать. Вряд ли я смогу целый час прогулки выдерживать жалобное нытье Энн. И к тому же я еще немного злюсь на нее за то, что во время завтрака она меня не поддержала. Ком снега оказывается в моей руке будто сам собой. Я швыряю его в Энн — и снежок попадает прямо в ее удивленное лицо. Прежде чем она успевает опомниться, я бросаю в нее следующий ком.
Энн отплевывается.
— Я… я… я…
Новый удар — по ее юбке.
— Ну же, Энн, отвечай! — поддразниваю ее я. — Или ты так и будешь позволять издеваться над тобой? Или же ты намерена все-таки отомстить?
В ответ снежный ком разбивается об мою щеку. Ледяной холод сползает под воротник и под платье, и я визжу от неожиданности. Я наклоняюсь за следующей пригоршней снега, и снежок Энн попадает мне в голову. Волосы тут же повисают мокрыми сосульками.
— Это нечестно! — кричу я. — Я безоружна!
Энн останавливается, и я швыряю в нее снежок, который прятала за спиной. Лицо Энн искажается гневом.
— Ты же сказала…
— Энн, неужели ты всегда делаешь то, что тебе говорят? Это же война!
Я бросаю новый снежок, промахиваюсь, и прямо мне в лоб врезается снаряд, пущенный Энн. Мне приходится отбежать подальше, чтобы смахнуть с глаз холодные крошки.
Земля под тонким слоем снега превратилась в густую грязь — так долго шли дожди. Каблуки ботинок тонут в ней и, поскольку мне не на что опереться — рядом нет ни дерева, ни скамьи, — я боюсь, что скоро провалюсь по колено. Я резко поднимаю ногу и шагаю вперед, но пошатываюсь и чуть не падаю в снежно-земляную жижу. Кто-то крепко хватает меня за запястье и тащит в сторону, к дереву. Когда смаргиваю наконец остатки снега, я вижу, что стою лицом к лицу с ним.
— Картик! — вскрикиваю я.
— Привет, мисс Дойл, — говорит он, усмехаясь. — А ты выглядишь… неплохо.
Да, как самое настоящее пугало — я промокла насквозь и растрепана. Снег у меня на голове тает, капли падают на нос.
— Почему ты не ответила на мою записку? — спрашивает он.
Я чувствую себя ужасно глупо. И рада видеть его. И встревожена в то же время. Вообще у меня в голове столько мыслей, что все перепуталось.
— Из школы нелегко выбраться. Я…
Из-за дерева я слышу голос Энн — она хочет излить на меня снежную месть. Картик крепче сжимает мою руку.
— Неважно. У нас мало времени, а сказать я должен многое. В сферах неладно.
— Что именно там неладно? Когда я была там в последний раз, все выглядело нормально. Посланец Цирцеи разгромлен.
Картик качает головой. Его длинные темные локоны покачиваются под капюшоном плаща.
— Ты ведь помнишь тот день, когда разбила руны Оракула и освободила свою мать?
Я молча киваю.