Страница 44 из 116
Родители усилили опеку и бдительность. Как видно, психиатр их шибко напугал: они не спускали с Варьки глаз, следили буквально за каждым ее шагом. Но ей было уже все равно, ее уже ничто не раздражало и не удручало. Наглотавшись таблеток, она видела галлюцинации. Смотреть их было интересно, порой это были целые спектакли, каких не увидишь по телевизору. Реальность окончательно исчезла, перестала существовать, будто ее никогда и не было. Родители по-прежнему шептались у нее за спиной, обменивались многозначительными репликами и обращались с дочерью осторожно, будто она была бомбой замедленного действия. Но все это ее уже ни капли не трогало. Она смотрела свои сны и тайком увеличивала дозы феназепама.
Только к весне Варька малость оправилась и стала выползать на улицу. Врачи советовали больше гулять. Она гуляла.
На улице ей повстречалась компания абитуриентов, с которыми она вместе провалила экзамены. У Варьки водились деньги, родители, полагаясь на ее врожденную бережливость, никогда не проверяли ее в этом плане. И может быть, благодаря этому фактору она была принята в компанию, для нее совсем инородную, которая поначалу даже не скрывала к ней определенного недоверия.
Это были дети из интеллигентских семей. Они тоже получили неплохое воспитание, но, в отличие от Варьки, знали о мире куда больше. В семьях, где они росли, не принято было все скрывать, и они уже знали много такого, чего лучше им было бы до поры не знать, потому что знания эти начисто лишали детей энергии и желания жить и работать в данном обществе. Словом, для своего юного возраста это были ужасные депрессанты и бездельники. Они-то и открыли Варьке всю подноготную.
Оказывается, простому смертному попасть в университет практически невозможно. Все эти подготовки, конкурсы, баллы — давно сплошная липа. Существуют два списка: первый — обкомовский, второй — университетский. Чуть ли не за год обком предлагает университету свои кандидатуры, университет, разумеется, сопротивляется. Дети преподавателей подготовлены куда лучше обкомовских, они тоже хотят учиться. Преподаватели тайком составляют свои списки и на экзаменах стараются завалить обкомовских детей и подсунуть своих. Словом, эти две мафии враждуют друг с другом.
Кроме того, существуют факультеты, как, например, искусствоведческий и некоторые восточные отделения, куда и вовсе нечего соваться, потому что Москва присылает туда своих кандидатов, перед которыми уже пасуют и обком, и профессура, смиренно уступая дорогу более сильному противнику. А уж коли остается там пара мест, на них попадает пара счастливчиков из числа тех безумцев, которых никто не предупредил, что их шансы практически равны нулю; и они толпой шли на заклание, лезли на свою голгофу, чтобы честно заработать там свой законный подзатыльник.
Словом, получалось, что нашему служивому партийцу лучше было бы не испытывать судьбу и не соваться в этот храм наук, тем более что никакого храма давно не существует на практике. Старая профессура вымерла — кто собственной смертью, кому помогли. Средний возраст как-то рассосался: кто уехал, кого убрали, кто сам ушел…
Много интересного Варька узнала благодаря компании. Целый год она не переставала удивляться дикой информации. Порой ей казалось, что ее просто разыгрывают. Компания же в свою очередь не переставала удивляться Варькиной наивности и глупости.
— Нет, она определенно свалилась с луны! — громогласно восклицал ее покровитель Владик — мягкосердечный, некрасивый парнишка, которому Варька была предана, как дворняжка, подобранная на панели. (Владик то и дело поднимал ее на смех, но она прощала ему все, лишь бы ее не прогнали.)
К ней относились снисходительно, некоторые жалели, некоторые презирали, но серьезно, на равных, ее не воспринимал никто. Она была в компании вроде юродивой, блаженной идиотки, слабоумной и недалекой, но щедрой и безответной дурочки.
Между тем Варька была неглупа и совсем не виновата, что в свои девятнадцать лет впервые услышала имена Пастернака, Цветаевой и еще множества других поэтов, художников, писателей.
Один мальчик из их компании писал странные картины, его схватили, обвинили в тунеядстве и сослали на химию. Варька присутствовала на суде. Этот страшный суд потряс ее до глубины души, и она поверила, что все оно так и есть, что компания не преувеличивала, что живут они в бесправном хамском обществе, где царят полный произвол, насилие и ложь. Она не пыталась выяснить отношения с родителями, она знала, что это бесполезно и даже опасно.
В компании все курили, и она стала курить.
Все лето прошло как в угаре. Они встречались у Казани (Казанского собора), пили кофе в «Деревяшке» или «Лягушатнике», немножко болтались по Невскому, потом шли к кому-нибудь домой и там слушали поп-музыку, рок-музыку, битлов и прочие западные ансамбли. Танцевали, рисовали, пили кофе и курили до одурения.
Дети были неплохие, умные и начитанные, они не пили водки, не шумели, не скандалили, разве что были малость пассивны, вялы и беспомощны. Все они не поступили, куда хотели, и отчаялись поступить. Многие парни осенью уходили в армию. Уходил и Владик, ее всесильный заступник и покровитель. У Варьки не было с ним даже особого романа, о любви они не говорили никогда, но Варька была в отчаянии. Ей казалось, что с его уходом ее непременно вышвырнут из компании, и она боялась этого пуще всего на свете. Это была первая в ее жизни компания, она боготворила ее и готова была на любые жертвы и лишения. Ее деньги давно кончились, и она втихую продавала свои ценные книжки, только чтобы иметь возможность угостить компанию кофе с пирожными, купить им сигарет, взять билеты в Дом дружбы или в кино. У остальных никогда не было денег даже на транспорт. Этот факт удручал ее, она жалела их и сочувствовала. Для нее это были исключительные личности, почти боги, которым вовсе не пристало заботиться о таких мелочах, как сигареты.
В конце осени Варька пригласила всю компанию к себе на день рождения. Она с трепетом ждала этого дня, справедливо полагая, что родителям компания не придется по вкусу. Она даже пыталась подготовить мать, но родители жили в какой-то своей реальности, в какой именно — Варька так и не поняла. Они были довольны, что их ребенок выздоравливает, что у Варьки завелись друзья из интеллигентной среды. Любопытно было бы узнать, как они представляли себе этих нынешних интеллигентов. Не иначе как по Чехову… по Тургеневу, а может быть, по современному кинематографу, который тоже весьма далек от реальности. Во всяком случае, как выяснилось в результате скандала, молодежь, подобную Варькиной компании, они, не разглядывая, относили к разряду тунеядцев, диссидентов и прочей сволочи. Почему? Трудно сказать.
Скандал на Варькином дне рождения превзошел все ожидания. Отец, набычившись, долго накалялся и накачивался гневом. Мать вся пошла красными пятнами. Любое слово, тост, жест или шутка возмущали родичей до глубины души. А когда дети пошли плясать под принесенные с собой диски, под эту жуткую музыку, отец взорвался, стукнул кулаком по столу — и понеслось… Тут было все: угрозы, оскорбления, битье посуды и даже рукоприкладство. Перепуганные дети бежали, оставив на поле боя свои диски и кассеты, которые отец тут же растоптал ногами. Варька бежала вместе со всеми, но компания, опасаясь репрессий со стороны ее отца, старалась от нее избавиться. Ее отсылали домой, но она наотрез отказалась туда возвращаться… И вдруг вспомнила про дачу и предложила компании туда перебраться, что они и сделали.
На даче они опустошили отцовский бар, умяли весь запас консервов, — словом, пили и гуляли всю ночь. Варька крутилась волчком: топила печь, бегала за водой, стелила постели, накрывала стол. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой опустошенной и обездоленной. Ей нечего было предложить своим друзьям, нечем отблагодарить их за участие. Коньяком, шпротами и консервами нельзя расплатиться за агрессивное убожество своих родителей. И вот под утро, когда все было съедено, выпито и уже больше дать было нечего, Варька отдалась сама. Отдалась в отчаянии, назло родителям. Было удивительно много крови. Перепуганный Владик бежал от нее в лес и там заблудился…