Верность

Опять смех.

– В общем, пришли в Гензен и там застряли. Ну я и решил, что пора ехать по железной дороге, тем более что штабс‑капитанша последовала за своим бурбоном на берег. И чтобы иметь деньги на билет первого класса, продал «Святую Анну» варвару и язычнику, господину Сато. Дешево, правда, но что делать? Война!

Все опять захохотали. Жаннетте перевели, она надула губки:

– Mais c'est sacrilege, monsieur![65]

– Filouterie, mademoiselle, s'il vous plait,[66] – смеясь, поправил Глаголев.

Под общий смех он закончил:

– Да и нельзя было мешкать: не я, так адмирал обязательно продал бы шхуну вместе с «Маньчжуром» и «Эльдорадо».

Беловеский вдруг помрачнел. Это сейчас же почувствовала Воробьева.

– Что с вами, Михаил Иванович? Жалко старика «Маньчжура»! – прошептала она ему на ухо. Штурман отвечал вполголоса:

– Жалко, Нина. И не только «Маньчжура», а всю нашу Сибирскую флотилию жаль. Где «Аскольд», «Жемчуг», «Орел», «Якут», «Печенга», миноносцы? Потоплены или проданы. А ведь должен быть русский флот на Тихом океане!

– Будет, Михаил Иванович. Если есть такие моряки, как вы и ваш командир. – И она под столом крепко пожала его руку…

Пора было идти, и Беловеский стал прощаться.

– А я думала, вы останетесь, – шепнула Нина Антоновна с обиженной улыбкой.

– Не могу, Нина, дорогая, в четыре мне на вахту.

– Вечно вы на службе, – с досадой громко ответила она, – но завтра обязательно приходите. В любое время, хоть днем.

– Обязательно, Нина Антоновна, – отвечал штурман, целуя ей руку.

– Я тебя провожу, Миша, – сказал Глаголев, надевая пальто, – вспомним, как плавали на «Улиссе». Между прочим, он здесь, в доке. Нам нужно побеседовать конфиденциально, – подмигнул он хозяйке.

– Смотрите, Дмитрий Николаевич, – заметила она, протягивая ему руку, – берегите моего штурмана: без него я не найду верной дороги.

Глаголев приподнял шляпу, почтительно поцеловал ей руку и вышел вслед за Беловеским.

Простучав каблучками по винтовой лестнице, Нина Антоновна убежала к себе и, упав на кушетку, разрыдалась. Она прекрасно понимала, что уже близок час разлуки навсегда.

126

Около полуночи Беловеский сидел за большим письменным столом в пустой конторе дока. Рабочий день давно кончился, освещение было выключено, телефоны молчали. На дворе шел упрямый обложной дождь, вода стекала по грязным стеклам больших окон. От двух наружных фонарей в конторе относительно светло. Столы были покрыты пылью, повсюду валялись бумажки и окурки, под подошвами шуршала успевшая высохнуть нанесенная со двора грязь. Рано утром помещение мыли и убирали, но за день посетители снова загрязняли его.

Беловеский ждал Глаголева, который пошел на «Улисс» за Степановым. Они организовали это свидание в конторе дока, хорошо угостив дежурного инженера, мрачного пожилого ирландца. Сейчас он громко храпел на диване в соседней комнате, рядом с начатой четырехгранной бутылью с изображением на этикетке вставшего на дыбы белого коня.

Медленно тянулось время, Беловеский поминутно поглядывал на часы. Придет ли Степанов? Он может отказаться. Наконец на дворе послышались приближающиеся шаги и приглушенные голоса.

– Я не знал, что это так далеко, Дмитрий Николаевич.

Беловеский сразу узнал голос своего бывшего командира. Скрипнула дверь, и он вошел в контору. Штурман не верил своим глазам. Степанов был в черном офицерском пальто, сиявшем золотом погон старшего лейтенанта. Всё на нём было в строгом соответствии со старой флотской формой.

Вслед за ним вошел Глаголев. Пододвинув Степанову стул, он занял позицию между ним и дверью. Степанов отодвинул стул в сторону и остался стоять. Его презрительный взгляд уперся в Беловеского, тоже вставшего из‑за стола. Узнав наконец своего бывшего штурмана, командир «Улисса» насмешливо поклонился:

– Здравствуйте, большевик!

– Здравствуйте, Георгий Александрович, – спокойно ответил Беловеский, – имею к вам письмо от моего командира.

– Слышал об этом письме, но читать его не желаю.

– Ну что ж, дело ваше. Оно коротенькое, я вам сейчас его прочту.

Выслушав текст приглашения для переговоров, Степанов спросил:

– Только за этим вы меня и вызвали сюда?

– А разве это недостаточное основание? Ведь это последнее обращение России к вам лично, Георгий Александрович!

– Не смейте называть Россией вашу Совдепию!

– Так вы категорически отказываетесь от встречи с Клюссом?

– Я буду искать встречи для боя. Пусть он не надеется, что кто‑нибудь из нас к нему перейдет. От всех сочувствующих вам мы постепенно избавляемся.

– Каким же способом? – с иронией спросил Беловеский. – За борт выбрасываете?

– Всеми возможными способами. И пусть господин Клюсс не думает, что его козни против нас не будут отомщены. Мы можем даже похитить его ребенка.

– Напрасно, Георгий Александрович, вы всё это говорите. Нет у вас ни территории, ни правительства. А преступников и в Шанхае судят.

– Будет и правительство, будет и территория. Мы еще вернемся в Россию, и всем вам не нездоровится.

– Что ж, простите за беспокойство. Пошли, Митя! – И штурман вежливо поклонился.

Степанов вдруг переменился в лице и сунул руку в карман пальто:

– Вы, большевик, отсюда не уйдете. Док окружен. Мы вас задержим до тех пор, пока господин Клюсс не отдаст нам Полговского.

Штурман мгновенно выхватил кольт из‑за пазухи:

– Спокойно, командир! Наган надежное оружие, но из кармана вынимается плохо. А мой кольт уже смотрит вам в живот! Митя! Защищай дверь!

Глаголев тоже вытащил вороненый «саведж» и показал его Степанову:

– Забываете об офицерской чести! Вы же мне обещали. Если за дверью ваши бандиты, капитан, мы их просто перестреляем. Но первой жертвой будете вы, как нарушитель офицерской чести.

– Так что лучше давайте по‑хорошему, Георгий Александрович. Но теперь придется просить вас об одолжении: проводите нас, пожалуйста, до катера и отпустите ваших матросиков.

Ошеломленный Степанов молчал, но руку из кармана пальто вынул. Глаголев распахнул дверь, в комнату ворвались сырость и холод.

– Идите вперед, капитан, и не бойтесь: заложником мы вас не возьмем. Для нас офицерская честь – святое понятие.

На дворе к каменному забору дока жались пятеро матросов в мокрых бушлатах и парусиновых штанах.

Степанов овладел собой.

– Идите на корабль, ребята, – крикнул он им, – я тоже сейчас вернусь.

Матросы поплелись к зияющей пропасти дока, из которой торчали знакомая труба и мачты «Улисса».

Когда до пирса осталось несколько десятков шагов, штурман остановился и сказал:

– Ну прощайте, Георгий Александрович. Не наша вина, что не смогли принести вам пользу. Ещё раз простите за беспокойство.

Степанов со злобой взглянул на Беловеского и его пистолет, повернулся, засунул обе руки в карманы пальто и пошел обратно не оглядываясь…

127

В последних числах декабря Клюсс показал Павловскому только что полученный ответ китайских властей. Письмо было написано по‑русски.

«Господину командиру посыльного судна «Адмирал Завойко»

гор. Шанхай.

В ответ на ваши неоднократные письма второй отдел бюро по иностранным делам имеет честь сообщить вам, что китайское правительство не считает возможным входить во внутренние дела Российского государства и потому не видит возможности к задержанию судов флотилии под командой контр‑адмирала Старка.

Кроме того, вторым отделом получено несколько телеграмм из министерства, в коих предписывается флотилии в возможно непродолжительном времени покинуть Вузунг».

Павловский вопросительно взглянул на командира:

– Это окончательно, Александр Иванович?

– Думаю, что да. Они не могут интернировать флотилию. Мешает консульский корпус. А Иоффе в Пекине настаивает. Вот они и гонят её подальше отсюда.

– Значит, флотилия для нас потеряна?

– Нужно ещё сделать попытку задержать её на юге Китая. Там обстановка несколько иная. А пока посмотрим, как ещё Старк уйдет. Для этого нужны деньги и готовность команд плыть дальше.