Воспоминания о людях моего времени

   Храни Вас Бог. Дай сил и здравия.

АЛДАНОВ

 С Алдановым мы встретились в то давнее время, кажущееся теперь чуть не молодостью, когда мы еще только покинули Россию (и казалось, вернемся!) - Берлин 1922-1923 гг. Большая гостиная русского эмигранта. В комнату входит очень изящный, худенький Марк Александрович с тоже худенькой, элегантной своей Татьяной Марковной. Как оба молоды! Южане - из Киева - русские, но весьма европейцы. Помню, сразу понравились мне, оба красивые. И совсем не нашей московской закваски.

   В России Алданова я не знал ни как писателя, ни как человека. Он только еще начинал, первая книга его «Толстой и Роллан» вышла во время войны 14-го года. Он вполне писатель эмиграции. Здесь возрос, здесь развернулся. Тридцать пять лет этот образованнейший, во всем достойный человек с прекрас­ными глазами поддерживал собою и писанием своим честь, достоинство эмиграции. Писатель русско-европейский (или ев­ропейский на русском языке), вольный, без пятнышка. Без малейшего следа обывательщины и провинциализма - огромная умственная культура и просвещенность изгоняли это.

   Вскоре после первой встречи я получил от автора только что вышедший роман его исторический «Девятое Термидора». Сейчас он стоит у меня на полке в скромном, но приличном переплете, а тогда вид его очень скоро стал просто аховым: во-первых, мы с женой, читая наперегонки, разодрали его надвое, каждый читал свою половину. Потом его без конца брали у нас знакомые - позже переплетчику немало пришлось подкле­ивать и приводить в порядок.

   Это был дебют Алданова как исторического романиста. Боль­шой успех у читателей, но позже дал он вещи более совершен­ные - «Чертов мост», особенно «Заговор» (эпоха Павла I  и гибель его). Да и многое другое. (Мне лично и нравился, и сейчас очень нравится «Бельведерский торс» - довольно мало известное писание Алданова.) Заканчивал он жизнь свою «Истоками» -_ два тома уже почти из нашего времени, террористы 70-х гг., народничество, убийство Александра II  - вещь, думаю, из центральных и важнейших у Алданова. Кроме романов исторических - много блестящих очерков тоже из истории - его особенно тянуло к политике и государственности, а внутренний тон всего, что он писал, всегда глубоко-печальный, экклезиастовский. Был он чис­тейший  и безукоризненный джентльмен, просто «без страха и упрека», ко всем внимательный и отзывчивый , внутренне скорб­но-одинокий. Вообще же был довольно «отдаленный» человек. Думаю, врагов у него не было , но и друзей не видать. Вежливость не есть любовь, это еще Владимир Соловьев сказал (выразился даже решительнее).

   Вся моя эмигрантская жизнь прошла в добрых отношениях с Алдановым. Море его писем ко мне находится в архиве Колумбийского Университета (Нью-Йорк). Да и я ему очень много писал, и это все тоже там.

   В начале мая 1940 года, когда Гитлер вторгся во Францию, мы в последний раз сидели в кафе Fontaines на площади pte de St Cloud. Алданов, Фондаминский (Бунаков) уезжали на юг, мы с женой оставались, и в затемненном Париже, на самой этой площади в последний раз со щемящим чувством пожали друг другу руки и расцеловались.

   Но все же пережили беду. Все вновь встретились через несколько лет. Алданов оказался в Америке, там и написал «Истоки» свои - как уже сказано. Очень искусно изобразил террористов и превосходно написал цирк и людей цирка - за океаном близко познакомился с ними, а в романе и деятели политики, и акробаты, наездники, вообще циркачи поданы как люди «тройного сальто-мортале», с явным перевесом, просто настоящей симпатией к цирку. Истинная расположенность его, и чуть ли не единственная во всем писании алдановском - именно к простым, нехитрым типам цирка, профессией своей занимающимся по необходимости, не крикливым и не собира­ющимся переделывать человечество или вести за собой Историю. В этом оказался он верным последователем Толстого (которого вообще обожал), Толстого с незаметными капитанами Тушиными и Тимохиными, смиренно геройствующими за спиной театраль­ных военных. (Не выигрывая сражений, люди цирка тоже вечно рискуют жизнью.)

   Гитлера все мы как-то пережили, он исчез (тоже человек тройного сальто-мортале), а Марк Александрович возвратился в любимый  свой «старый свет», Европу с вековой культурой и свободой ее. Во французско-итальянской Ницце и кончил дни свои по библейскому заветy: «Дней лет человека всего до семидесяти ... » Приезжал в Париж - очень его любил, и как в мирные времена, так и после войны - нередко заседали мы в том же кафе Фонтен на той же площади перед фонтанами, где расставались глухой ночью майской 40-го года. А потом настали и для него, и для меня ... дни февраля 1957 года, и расставание оказалось уже навечным.

   В России не знают его как писателя вовсе. На Западе он переведен на двадцать четыре языка. Но придет время, когда и в России узнают, только Марк-то Александрович из могилы своей ниццкой ничего не узнает об этом.

ОСОРГИН

   Я познакомился с Осоргиным в Риме в 1908 году. Он жил за Тибром, не так далеко от Ватикана, в квартире на четвертом или шестом этаже. Изящный , худощавый блондин, нервный, много курил элегантно разваливаясь на диване, и потом вдруг взъерошит волосы на голове, станут они у него дыбом, и он делает страшное  лицо.

   Был он в то время итальянским корреспондентом «Русских ведомостей», московской либеральной газеты, очень серьезной. Считался политическим эмигрантом (императорского правитель­ства), но по тем детским временам печатался свободно и в Москве, и в Петербурге («Вестник Европы» - первые его беллетристические опыты).

   Нам  с женой сразу он понравился - изяществом своим, приветливостью , доброжелательностью, во всем сквозившим. Очень русский человек, очень интеллигент русский - в хорошем смысле, очень с устремлениями влево, но без малейшей грубости, жестокости позднейшей левизны  русской. Человек мягкой и тонкой души.

   Нас он в Риме опекал, как ласковый старожил приезжих.

   Быстро устроил комнату, указал ресторанчик , где сам и столовался и который оба мы потом «воспели» (не в стихах, конечно): «Piccolo Uоmо» назывался он - «Маленький человек». Хозяин был низенький толстячок, держал дешевый ресторанчик на Via Monte Brianza, около Тибра - пристанища международной литературно-художественной богемы. По ранне-осеннему времени завтракали  в садике, под божественной синевы римским небом. Плющ, виноград, обломки «антиков», статуэтка полуко­мическая самого хозяина - дар юного немецкого скульптора, и конечно, наши русские типы в больших шляпах, с бородками, с видом карбонариев - среди них и sor Michele, тоже в артистической шляпе, с летящим галстуком, приветливым по­хлопыванием по плечу, дружеское рукопожатие с хозяином ...

   Поэзии и простоты этой жизни нельзя забыть. «Там, где был счастлив» - название одной из лучших книг Осоргина, где много сказано и о том времени, и об Италии, и о Piccolo Uomo, и о приятеле осоргинском, не то поваре, не то прислужнике (Кокко назывался он уменьшительно-ласкательно).

   Волна молодости, света и красоты несла тогда и его и нашу жизнь. Во многом sor Michele в эту волну вводил, и в самом Риме, и позже в Cavi, где устроил нас в чудесной рыбацкой деревушке на побережье генуэзском. Там тоже русские эми­гранты жили - и это самое Cavi тоже мы с ним в писаниях своих не раз добром помянули.

   Незадолго до войны графиня Варвара Бобринская стала уст­раивать (первые в России) групповые поездки молодежи в Италию. Сельские учителя из захолустья, учительницы разные, курсистки, студенты почти даром посещали Италию - так графиня устроила. Итальянцы называли это «caravani russi» - на улицах Флоренции и Рима сразу можно было выделить из толпы эти группы странных, но скорее симпатичных юных существ.