Нарвский дьявол

Подсвечник словно нехотя перевернулся в полёте, долетел до колодца и глухо стукнулся о брёвна. Отскочил к ногам стоящих рядом младших офицеров, на полуслове оборвал их ничего не значащий разговор.

– Дьявол! – растерянно отступил от подсвечника тот, кто завидовал теплоте постели графини.

Оба вскинули головы, чтобы понять, откуда этот подсвечник вылетел, и заметили у окна пленницы болтающуюся вдоль каменной кладки верёвку, которую кто‑то дергал внутри башни.

– Тревога! – закричал один.

За ним, срывая голос, выкрикнул и другой:

– Тревога!

Шумная суета, растерянные приказы послышались во дворе за крепостной стеной, когда Удача помог женщине соскользнуть с мокрого каната к обрывистому берегу. Они по выступам камней спустились к воде, пробрались к нижней оконечности острова, где оба рукава сходились в единое течение. За большой куст на охвостье косы зацепилась корявыми пальцами корней вырванная бурей и принесённая рекой сосна, которая не могла сама по себе остановиться в этом месте. Она была перехвачена и подогнана намеренно, что подтверждалось тем, как её корни обхватывали ветки куста. Освободив корни, Удача оттолкнул дерево к течению. Полька без лишних слов зашла в реку, по его примеру ухватилась за сук медленно поплывшего ствола.

Дозорный часовой на крайней смотровой площадке обратил внимание на чёрные очертания торчащих веток и корней, которые относились течением прочь от косы острова, заметил между ними две крошечные головы. Прицелился из кремневого ружья, однако мокрое ружьё дало осечку. Головы исчезли, будто их и не было, и, проклиная непрестанный проливной дождь, он плотнее накрылся плащом и отвернулся.

Удача вынырнул, оглянулся и убедился, что опасность миновала. Рядом вынырнула графиня. Она цепко держалась за корни, с шумными судорожными вдохами быстро успокаивала дыхание. Ей ещё не верилось, что крепость отдалялась и уменьшалась, в ночной мгле размывалась дождевой завесой, превращаясь в нечёткое мрачное возвышение. Их уносило всё дальше от неё, и наконец впереди они увидали облик застывшей посреди реки лодки. Лодочник в ней ссутулился под плащом, казался дремлющей необычно крупной и нахохлившейся птицей. Заметив их, он скорыми движениями рук вытащил из воды просмоленную верёвку с лапой железного якоря, выпростал лопатки вёсел и живо подгрёб к плывущему дереву. Очутившись рядом, оказался казаком и протянул женщине руку, помог забраться на корму, куда уже залезал его товарищ. Громыхание выстрела пушки пронеслось над водой от башни крепости, затем ядро, много не долетев до лодки, тяжело шлёпнуло по поверхности, взметнув россыпи брызг. Брызги зашелестели по воде, как будто зашептали вдогонку беглецам слова неодобрения и неохотного прощания.

11. Решение царя

Как бы ни проявляла себя пригоняемая северными ветрами непогода, а ей не удавалось задержать неукротимого наступления лета. Ночная гроза осталась в последних сутках мая, а первый день июня с утра сушил и выветривал её следы на открытых местах, с меньшим усердием занимался ими в низинах, оврагах, лесных зарослях, и к полудню в основном завершил эту работу. Солнце забралось на самый верх небосвода, оттуда залюбовалось хрустальной прозрачностью воздуха и яркой зеленью, которая коврами и перинами накрыла землю, загляделось на чисто вымытые ливнем шпили Нарвы и башни замка Ивангорода.

Занятые посевами крестьяне на пригородных полях мало обращали внимания на всадника в чёрном плаще и с бардовым шарфом, который гнал южной дорогой выносливого жеребца, скоро удалялся от стен города. Плащ вороньим крылом развевался за его спиной, приоткрывая для редких любопытных пояс с нацепленным оружием, без слов объясняя, что всадник привык защищать и утверждать свои намерения и готов доказать это шпагой, двумя пистолетами, длинным ножом в резной серебряной оправе.

Оставив поля за первыми рядами деревьев смешанного леса, Удача приостановил жеребца у придорожных зарослей. Впереди и сзади дорога оставалась безлюдной. Он скинул плащ с плеч, вместе с шарфом положил на луку седла и вынул из кармана укороченного камзола шерстяную личину. Надев её на голову, поправил прорези у глаз и тонких губ. Затем съехал в овраг, с шорохом потревоженных веток пробрался через заросли к заросшей извилистой тропинке, возле которой спешился и привязал коня к осине. Дальше он последовал один. Тропинка уводила его в лесную чащу и вскоре привела к бурелому.

Только озабоченные любовными перекличками всевозможные птицы тревожили умиротворённую тишину леса. Молодой светловолосый гонец в неприметной одежде местного горожанина сидел на сырой коре поваленной прошлогодней бурей липы, прислушивался к их суматохе, от нечего делать обивал прутиком короткие сафьяновые сапожки. Он посматривал на тропинку и всё же вздрогнул, когда Удача бесшумно возник за его спиной и опустил на плечо обтянутую перчаткой ладонь. Однако голубые глаза гонца, которые глянули через плечо, не выдали ни испуга, ни удивления, словно ничего не произошло с тех пор, как Удача расстался с ним в нескольких часах хорошей скачки от пригорода Риги, как раз перед нападением разбойников на карету польской графини.

– Ты один? – на всякий случай спросил Удача. Получив краткий утвердительный ответ, он не стал говорить о том, что его вопрос не случаен, вызван опасной встречей с Плосконосом и сразу перешёл к делу.

– Патрули везде, – объяснил он своё опоздание, как будто разъезды драгун, рыщущих по окрестным дорогам и поселениям в поисках следов бежавшей графини и её сообщников, никак не связаны с его участием в ночных событиях. И без дополнительных разъяснений передал склонному к молчанию гонцу завёрнутое в кожу письмо. Оно было опечатано его личным перстнем с изображением змеи, гонец удостоверился в этом, спрятал на груди под кафтаном, и они расстались, как и в прошлый раз, не прощаясь. Удача проводил гонца взглядом, потом только кошачьей поступью нырнул в просвет между зарослями.

Гонец приостановился, обернулся, увидал, что его знакомый исчез в зарослях, прислушался. Потом сошёл с тропинки и спокойно направился через лес, передвигаясь быстро и уверенно. Сверяясь с положением солнца и не сбиваясь с размеренного скорого шага даже при обходах кустарников и оврагов, он вскоре вышел на лесную тихую лужайку. Привязанная к дубку осёдланная кобыла приподняла морду от уже объеденной ею сочной травы и переступила навстречу тонкими выносливыми ногами, как танцорка, которая заждалась танцора.

Где по дорогам, где лесными тропами, он погнал её к югу. К заходу солнца, когда в лесу начали расползаться сумерки, он выехал к поляне, а на ней к копне свежего душистого сена, единственной собранной вблизи опушки и огороженной жердями. Взмокшая от пота кобыла устало расставила ноги, и он слез на землю, отвязал у жердей осёдланного молодого коня, который хорошо отдохнул и потянулся к нему мордой. Не мешкая, поднялся в седло, пришпорил коня и направил в сгущающийся полумрак под густые переплетения веток деревьев.

Топот легко застучавшего копытами тонконогого скакуна быстро удалился от поляны в сторону приграничья. Когда он растворился в тишине леса, из сена наверху копны приподнялись головы деревенского парня и простоволосой девки. Парень встал, отстранился от подруги, высвободился из её объятий и скатился к земле. На ходу оправляя одежду, он приблизился к запаленной кобыле, погладив её по морде и успокаивая ласковыми словами, стал без спешки расстёгивать подпруги. Девка искоса наблюдала за его заботливым обхождением с лошадью, ревниво надула губы и принялась медленно выбирать из густых волос стебли просохшей до жёлтизны травы, про себя досадуя, что так и не удовлетворила любопытства, не увидала, кто же оставил кобылу и забрал коня.

Ночь была союзницей гонца. Месяц в первой четверти выглядывал над лесом единственным свидетелем его появления на пустынной дороге, которая кратчайшим путём выводила к границе. Он поторапливал животное, но не гнал, над его головой напряжённо всматривался вперёд. Ещё издали заметил в просветах за развилкой шестерых конных драгун и опять свернул в чащу. Места он знал и вскоре был у речки. Убедился, что поблизости никого не видно и не слышно, заставил коня тихо войти в воду, погрузиться в неё, взволновать сверкающую звёздами гладь. Удерживаясь за луку седла, быстро переплыл рядом с ним глубокую середину, и они выбрались на другой берег уже по другую сторону границы. Дальше ему опасаться было нечего, он уверенно отыскал тропу к дороге, которая вела на Новгород.