Нарвский дьявол

– Мы ведь договорились. Сегодня вечером лишь вам одной я должен устроить какое‑нибудь представление, – спокойно и вполголоса проговорил Удача. – И вот я здесь.

Улыбка блеснула в глубине его глаз, когда женщина с опасливым недоверием обошла его, выглянула наружу, где вокруг отвесной стены башни грозно бесновалась неистовая буря. Порыв ветра хлёстко бросил ей в лицо холодную дождевую влагу, а пелена дождя скрыла низ земли, и обращённый туда взор как будто погружался в мрачную пропасть, отчего вдруг замирало сердце. Она качнулась, отпрянула от окна, закрыла его. Наконец принялась серьёзно разглядывать молодого человека, узнавая и не узнавая одновременно. Догадываясь о её состоянии, он без объяснений начал вытряхивать из сумы на сухой пол штаны, рубашку, камзол, всё, как и на нём, чёрного цвета.

– Надевайте, – сказал он без обиняков. – Мне обещали хорошо заплатить, если вытащу вас из этой клетки. К тому же, король без вашей поддержки станет зайцем, а это сейчас ни к чему.

Последнее, что он достал из сумы, был моток длинной и в палец толщиной верёвки.

– Ну же! – настойчиво поторопил он графиню.

– Кому ты служишь? – с нескрываемой подозрительностью сказала она, отступая к кинжалу на кровати. – Кто тебе обещал заплатить?

– После, после... – он хотел шагнуть вперёд, но графиня схватила кинжал. – Ну, хорошо. – Он приподнял обе руки. – Ваш ксёндз. Когда я сегодня помог ему бежать из города.

– Ты лжёшь!

Он внезапно замер, словно был заслышавшим подозрительный звук диким зверем, и поднял указательный палец к губам, показывая, чтобы она замолчала. За дверью явно приближались шаги двух мужчин. Нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы женщина сообразила, где главная опасность, подтолкнула Удачу к кровати, и он быстро залез под эту кровать. Вспомнив про лужу возле окна, она в мгновение сбросила со стула дорогое атласное платье, затёрла и лужу и следы до кровати, успела сунуть платье в сундук прежде, чем звякнул сдвинутый наружный засов. Внутренний засов у неё убрали, и дверь раскрылась по желанию пришедших. Спальня осветилась из коридора горящими свечами медного светильника и бронзового канделябра.

Удаче были хорошо видны начищенные до блеска сапоги вошедшего офицера и его денщика. В комнате задвигались и заплясали тени, и самыми неспокойными были отбрасываемые двумя язычками пламени, которые колыхались при передвижениях держащего канделябр офицера. Денщик поставил на столик возле кровати поднос, судя по теням, с графином и какой‑то едой. Тень офицера на полу жестом распорядилась удалиться, и он вышел, как глухонемой, не произнеся ни слова.

– Запри и меня, – пьяным голосом шутливо попросил адъютант приставленного к польке часового. Когда снаружи лязгнул засов, он обратился к графине: – Почему вы так затемнились, дорогая? Быть может, вы уже ждёте привидений? – Он поставил канделябр на столик рядом с подносом и одну за другой задул обе свечи. – Так и вправду лучше, – прошептал он заговорщически. – Будем ждать их вместе.

Бесшумно, как змея из кожи, высвобождаясь из камзола, чтобы остаться в свободной рубашке, Удача наблюдал, как сапоги офицера приблизились к подолу бархатного платья.

– Не бойтесь. Я не привидение, – произнёс офицер. – И готов доказать это.

– Вы пьяны!

Графиня зашипела от гнева и презрения. Дополнением к словам прозвучала звонкая пощёчина. Однако ей пришлось тут же воспользоваться своим умением становиться кошкой, когда надо сопротивляться объятиям сильного и уверенного в своём праве мужчины. Но странное дело, только адъютант расслышал за спиной подозрительный шорох, как ему уже пришлось вырываться из объятий сильной женщины. Грубо оттолкнув её, он развернулся, но оказалось лишь за тем, чтобы содрогнуться всем телом от удара кулака в живот. У него перехватило дыхание, и вскрик тревоги прилип к губам, а что было выдавлено судорожными усилиями груди и лёгких, стало невнятным шёпотом. Ребро жёсткой, как палка, ладони рубануло его по виску, звёзды ослепили яркой вспышкой глаза, а тело онемело. Он зашатался и упал бы, не будь подхваченным и осторожно опущенным на пол. Графиня вздрогнула от едва слышимого всхлипа смотрового глазка в двери. Как будто имея опыт подобных случаев, она, не теряя ни мгновения, кинулась грудью к груди Удачи, обхватила и прижала его, зашептав на ухо:

– Обними и раздевай!

Стерегущий её дежурный часовой прильнул к глазку, всмотрелся в спальню пленницы, с полумраком в которой неуверенно боролась только одна свеча. Приоткрыв рот, он видел, как женщина в страстном поцелуе раздевала стоящего спиной мужчину, а тот, в свою очередь, оголил её плечи, и платье с шуршанием упало к их ногам. Они переступили через него и опрокинулись на постель. Ухмыляясь, часовой привстал на носки сапог, стараясь разглядеть хоть часть того, что будет происходить дальше.

Удача целовал грудь, шею польки, чувствуя, как она невольно становится податливой, тает в горячем волнении, безотчётно отвечает.

– Я не прочь задержаться на полчаса, – нежно прошептал он, – но у нас нет времени. – И глухо произнёс для часового, рассчитывая, что тот не может хорошо знать голос возбуждённого страстью адъютанта коменданта крепости: – Прости, дорогая, только предупрежу. Забыл про одну важную мелочь.

Увидев, что он встаёт, часовой тихо закрыл дверной глазок. На властный стук отпер дверь, сам распахнул её и вытянулся – плечи расправлены, мушкет в левой руке прижат прикладом к ноге. Он не успел растеряться, удар ступнёй в грудь отбросил его затылком к стене. Крик застрял в его горле, он потерял сознание и сполз на каменные плиты.

Когда Удача втащил его в комнату и закрыл дверь, графиня уже надела чёрные штаны, заправляла в них рубашку. Прежде чем последовать её примеру, он, тихо чертыхаясь от производимого шума, передвинул кровать торцом к двери, перенёс на неё тяжёлый сундук. Такой затор должен был на какое‑то время задержать незваных гостей, если бы им во чтобы то ни стало захотелось заглянуть в эту спальню. Завязав верёвку за толстую ножку поставленного у окна дубового столика, другой конец он выбросил наружу. Затем вылез на стену, помог выбраться женщине.

Гроза прекратилась так же быстро, как и началась. Ливень слабел, перешёл в проливной дождь, и внизу под навесом разожгли костёр, к которому подходили обсыхать и греться дозорные текущей смены. Никому из них и в голову не пришло глянуть на отвесную стену главной башни, по которой странными жуками сползали два тёмных пятна. Вскоре беглецы были на земле и укрылись за выступом.

Графиня уняла дрожь в руках, с трудом веря, что спустилась с такой высоты, и они замерли, вслушались в доносящиеся слова негромкого разговора двух младших офицеров, которые остановились у колодца.

– Собачья погода! – произнёс один из них. – Я бы тоже предпочёл греться с этой знатной полькой.

– А если она нажалуется полковнику? – качнул головой его приятель.

– Может, ей понравится. Ей здесь не месяц скучать. Отец написал, война будет долгой.

Недослушав продолжения, графиня следом за Удачей пробралась у подножия замка к тёмному восточному углу крепостной стены, где свисала другая верёвка. Эта верёвка промокла и набухла. Когда они полезли наверх, приходилось крепко сжимать её, с каждым захватом выдавливая ладонями склизкую влагу.

Очнувшийся адъютант будто пробуждался после многосуточной попойки. Он зашевелился, вспомнил, что произошло, и, повинуясь сложному переплетению чувств долга и жажды мщения, с усилиями пополз к окну. Комната ещё хранила запахи женщины и качалась вокруг него, как корабельная палуба при волнении моря. Дубовый столик застрял на распорке у оконного проёма, и он толкнул ножку, до которой дотянулся. Столик освободился, с грохотом упал на пол, легко потащил за собой привязанную к ножке несколькими узлами верёвку, и это по‑своему объяснило ему, что беглецы уже спустились. Адъютант невнятно выругался, в опоре на перевёрнутый столик привстал. Однако кричать так, чтобы внизу услышали, не было сил. На глаза попался бронзовый подсвечник с потухшей свечой. Он потянулся, схватил его, затем, как удалось, кинул в окно.