Дверь обратно

Ну так вот, шапка-невидимка не подкачала. В зеркальном отражении я исправно появлялась и исчезала. Савва Юльевич светился от гордости. Я накинула шапку и на него — ничего не произошло. Тогда взяла саквояж в руки, натянула на себя опять шапку — пропали оба. Похоже, шапка действовала только на обладателей теменного родничка. А вот в руки можно брать что угодно, при этом пропадал и удерживаемый предмет тоже.

В общем, до утра мне было чем заняться. Вызывая всякие волшебные вещи, экспериментировала и так и сяк. Теперь я жалела, что не всегда внимательно слушала Анебоса, потому что понятия не имела, как обращаться с большинством представших перед моим взором вещей. А рисковать как-то не тянуло — а ну как в жабу превратишься, а обратно никак? В общем, надо еще напроситься на экскурсию, да повнимательнее послушать, и всяческие вопросы позадавать.

Утром я, радостно хихикая, решила, что теперь не только Анебос может появляться неожиданно. И, предвкушая встречу, натянула шапку-невидимку. Спускаясь вниз на улицу, внезапно наткнулась на Даян Измировича и еле-еле успела отпрянуть в сторону, вжавшись в стену и затаив дыхание. Он прошел буквально в нескольких сантиметрах от меня. Но вроде все обошлось, мое местонахождение обнаружено не было.

Уже на ступеньках я поняла, что идти не так уж и просто. Поскольку себя я не видела, то не видела и куда ногу ставлю. Незримость собственного тела оказалась весьма неприятной штукой. Вот я ни разу не задумывалась, что, когда мы куда-нибудь смотрим, даже если вдаль, в поле зрения попадают, например, собственные ресницы и кончик носа. То есть какой-то телесный ореол имеется. В шапке же возникало жутковатое ощущение, что в пространстве плывут только твои глаза. Тут же перестали ощущаться и габариты тела. С горем пополам спустившись, я решила, что к шапке надо привыкать. На ровном месте идти стало полегче.

Я зашла на кухню, свистнула у стряпухи свежевыпеченную ватрушку и с чувством, что теперь у меня весь мир в кармане, вышла на двор. Там заняла стратегически выгодное положение под кустом сирени и, тихонько посмеиваясь, предвкушала, как гавкну над ухом ничего не подозревающего Анебоса. Минут через тридцать мне пришло в голову, что, может, не гавкнуть, а какой-нибудь другой звук издать? Вдруг псеглавцу покажется оскорбительным и расистским мой лай? Придумать другой звук я не успела, так как он появился… и направился прямо ко мне!

— Это мужская шапка, — сказал он, ухмыляясь, — приличной девице плат больше пойдет.

— Ты меня видишь? — От расстройства хотелось плакать. Чувство было такое, как будто прямо из рук забрали подарок. Кроме всего прочего, у меня всегда было развито воображение, поэтому я воочию представила, как по-дурацки выгляжу в сарафане и идиотской мономаховой папахе на башке. Еще и шкодливое выражение лица сюда прибавим… Я застонала про себя.

— Конечно. Я ж тебе вчера говорил, что шапки-скрытницы только от простых людей действуют. От тех же, у кого хоть чуть-чуть способности к волшбе есть, она не поможет.

Ничего такого из вчерашнего рассказа не помню. Я стянула с себя дурацкую шапку и попыталась немного пригладить торчащие волосы.

— Я правильно поняла, что даже те, кто с маленькими способностями, все равно увидят? — Он кивнул. — А ты бы не мог надеть?

Анебос взял шапку и натянул ее себе прямо на уши. И тут же пропал. Сколько я ни напрягалась, ни вглядывалась — пусто. Я ничего не видела! Ну точно, откуда бы у меня появиться волшебным способностям?

Уже на подходе к Роще я решила спросить:

— А у тебя способности во сколько лет проявились?

— С рождения. Каждого русича при рождении проверяют на наличие силы.

— А бывает так, что она позже проявляется?

— Я такого не слышал, — и, покосившись на меня, добавил: — Но это вовсе не означает, что такого не бывает. Боги всесильны, разумны и многообразны. Так что чего только не бывает на свете!

В хижине Атея не было, но псеглавца это нисколько не смутило. Он сел на крыльцо и уставился на небо.

— Представляешь, Стеша, говорят, есть такие места, где солнце почти круглый год бывает на небосклоне. А вот снега вообще там не видывали, и много вокруг песка, который, как трава, укрывает землю.

— Конечно, бывают.

— А ты бывала там?

— Нет.

— Говорят только, что людей там почти совсем и нет. А волшебной силы вроде немного осталось. Вот закончу учебу, соберу дружину — и путешествовать.

— Ну, кто про что, а Анебос про жаркие страны, — раздался вдруг голос сзади, — уж сколько раз я тебе, сын Асилы, говорил, что для хорошего путешествия вовсе не обязательно перемещать тело в пространстве. Дух — вот лучший путник по мирам.

Атей стоял на пороге хижины, всем своим видом показывая, что все время в ней и находился. В этот раз внутрь он нас не позвал, а вышел сам и сел на колоду для рубки дров. Сегодня он мне показался гораздо старше, чем позавчера. В светлой бороде хоть и не явно, но просматривалась седина. На лице обнаружились морщины, да и борода выросла необычайно и сейчас достигала середины груди. Вот только взгляд ясных серых глаз оставался все таким же открытым и доброжелательным.

— Ну и как, Стеша, прошел вчерашний день? Все ли поглянулось в чародеятельном месте? Хорош ли был проводник твой?

Ну я, как смогла, рассказала о своих впечатлениях. Потом речь зашла о саквояже, но тут уж инициативу перехватил сам Савва Юльевич. Усевшись на верхнюю ступеньку крыльца, он принял самое деятельное участие в разговоре. Вначале все норовил перебить меня, все ему казалось, что я как-то не так про него рассказываю, а потом и вовсе не дал мне ни словечка вставить. Но вот ведь что интересно, разглагольствовал саквояж долго, а про себя так ничего и не сказал. Я-то надеялась, что опытный волхв выспросит про какие-нибудь душещипательные подробности автобиографии разговорчивой кожгалантереи, но нет. И ведь вредная сумка не отказывалась отвечать, скорее даже выражала готовность, но просто спрашивали ее про одно, а отвечала она совсем про другое. После этого Атей, спрося позволения и у меня, и у Саввы Юльевича, разглядывал его, щупал, сыпал какие-то порошки. Саквояж корчил из себя страдальца, раза два даже весьма натурально чихнул. Но, судя по удрученному лицу волхва, все манипуляции ни к чему не привели.

Потом, видимо махнув рукой на вздорный саквояж и пробормотав что-то про неизвестную природу волшбы, Атей спросил про часы. Сообразив только сейчас, что бедный Пташик не видел света белого со времени подхода с коневрусами к Борею, и, костеря себя на чем свет стоит, я завела часы. После привычного предварительного тумана пред нами предстал гордый двуглавый птиц. Походив немного взад-вперед, он распушил крылья и значительно произнес, глядя на Атея правой головой (левая при этом выщелкивала из-под крыла блоху):

— Шолом, селяне, — и, увидев недоуменную улыбку волхва, добавил: — Вот вы сейчас 'гот улыбаете, а там 'Годину снегом заносит…[27]

И улетел. Воцарилась тишина. Первым отмер самый старший из нас:

— Что он этим хотел сказать?

Я пожала плечами, саквояж надул щеки, а Анебос спросил:

— А шлем при чем?

— Да это он не про шлем — это приветствие такое у одного из народов моего мира, — как смогла, пояснила я.

Когда с осмотром вещей было покончено, Атей вернул мне саквояж и начал выспрашивать о моих дальнейших планах. У меня ничего такого и в помине не было, о чем я, в общем-то, и заявила.

— А чем ты раньше занималась? — подумав немного, спросил волхв. — Вернее, чем тебе нравилось заниматься?

— Раньше я училась, а нравилось — книжки читать. А больше я, в общем-то, и делать ничего не умею. — Поскольку ответа не последовало, я продолжила: — А чародейству можно учиться только тем, у кого данные есть, или бесталанных тоже берут?

— Конечно берут, — морщина на лбу Атея разгладилась, — чаротворцы из них не получаются, но подмастерья и травники выходят знатные. Только не буду я тебя в подмастерья отдавать. Пойдешь ко мне в обучение?